Халлдор Лакснесс - Свет мира
— Дай я помогу тебе одеться, горемыка.
Юноша ничего не ответил, он не мог справиться с нахлынувшими мыслями. Он только чувствовал, как матушка Камарилла старается натянуть на него чулки. Но едва она подняла его и попыталась поставить на ноги, он потерял сознание. Когда он пришел в себя, над ним склонился провожатый Реймар, он поцеловал Оулавюра, пожал ему руку, окинул его, как хрупкий и трудно перевозимый товар, критическим взглядом опытного перевозчика и засмеялся.
— Ну, его перевезти — дело нехитрое, — сказал Реймар, стараясь внушить окружающим уверенность в успехе своего предприятия.
Это был краснощекий веселый человек со светло-голубыми глазами и легким характером. Он привел с собой двух лошадей, и брат Юст помог ему приладить к ним носилки. Путь лежал через перевал. Солнце ласкало голубой залив, сочную зелень луга, лютики перед домом и птиц, круживших над шхерами и рифами.
На юношу надели какое-то тряпье, собранное по углам, вынесли его из дома и привязали к носилкам, на которые был положен тюфяк из камыша, под голову ему подсунули мешок с сеном, а сверху покрыли попоной. Он был уверен, что не пройдет и часа, как он умрет, он не мог даже любоваться голубым небом над головой и больше всего жалел, что не успел проститься со своими старыми сучками на скошенном потолке.
— Ну, пора и в путь, — сказал Реймар, когда юношу надежно устроили на носилках, и засмеялся.
Все обитатели хутора высыпали во двор, чтобы проститься с подопечным прихода. Матушка Камарилла сунула ему в руку кусок бурого сахара, в первый и последний раз она позволила себе по отношению к нему такую расточительность, она поднесла к глазам фартук и вытерла неподдельные слезы. Потом она поднялась на цыпочки, поцеловала юношу, лежавшего на носилках, и попросила Господа Бога и Святого Духа благословить этого несчастного мученика на веки вечные. Он почувствовал, как ее слеза упала ему на щеку и щека зачесалась.
— Прощай, — сказала Магнина, протянула ему для пожатия свою толстую вялую руку, шмыгнула носом и отвернулась. Потом она снова повернулась к нему и пожелала счастливого пути. Она что-то прятала под фартуком.
— Ну, голубчик, — сказал брат Юст, который теперь владел не только стадом овец и половиной бота, но был полновластным хозяином всего, что имело отношение к этому хутору на суше и на море. — Если тебе со временем полегчает, милости просим обратно, на сенокос или на зимние работы — как захочешь. Никто не заставит остаться в долине того, кому надо на гору. А ты по опыту знаешь, что у нас с работниками обращаются не хуже, чем в любом другом месте.
Провожатый Реймар на прощание расцеловался со всеми и повел лошадей под уздцы. Носилки заскрипели. Не успели они отъехать от дома, как Магнина окликнула Реймара и сказала, что она хочет поправить на Оулавюре попону. Укрывая его, она достала из-под фартука книгу, завернутую в тряпку, и сунула ему под попону.
— Это всего лишь «Фельсенбургские повести», — сказала она. — Мне они больше не нравятся. Возьми их себе. Ведь ты любишь всякие истории.
— Спасибо, дорогая Магнина.
— Не поминай лихом, — сказала она.
Она прошла немного рядом с лошадью, когда Реймар снова тронулся в путь. Не поднимая глаз от тропинки, она сказала:
— По-моему, я все-таки заслужила, чтобы ты и мне тоже написал письмо, как и другим. И хорошо бы, оно заканчивалось стихами.
Она была слишком толста и не поспевала за лошадьми. Она еще долго стояла посреди дороги, теребя в руках край фартука и глядя вслед подопечному прихода.
Глава двадцать первая
Тропа ведет в глубь фьорда, а оттуда поднимается в гору, бесконечно петляя над обрывами; кругом царит лето, до самого горизонта, теряющегося в море, все объято небесно-голубой радостью — серебристые грудки птиц на берегу, мелкие горные цветы, мох, камни — все переливается на солнце, сверкает роса, над крышами хуторов вьется дымок, на огородах желтеют лютики, по склонам бродят овцы. Утро в самом начале исландского лета — именно это безграничное блаженство грезилось ему зимними ночами, когда он находился на пороге смерти. И вот это блаженство дано скальду, но что-то мешало ему полностью насладиться им. Он испытывал страх. На каждом повороте он ждал, что носилки вот-вот опрокинутся, внизу зияло ущелье, такое глубокое, что река на его дне казалась маленьким ручейком, а овцы на склонах — игрушечными птичками, сделанными из костей пикши. Скрип носилок и громкое бурчание в желудках лошадей пугали юношу, как неотвратимое стихийное бедствие; за два года, проведенные под скошенным потолком, он отвык от звуков и движений, ему казалось, что малейшая неровность на дороге грозит неминуемой гибелью. К тому же над ним кружили вороны, готовые выклевать ему глаза. Юноша был уверен, что умрет раньше, чем они достигнут вершины горы.
Но провожатый Реймар, очевидно, и не подозревал, что его спутник доживает последние минуты, он весело болтал, пока они поднимались на перевал, прерываясь только затем, чтобы подогнать лошадей. Он слышал, что больной имеет природную склонность к поэзии, и, когда носилки трясло особенно сильно, он начал декламировать стихи о разных лакомых вещах — горячих оладьях, пышнотелых женщинах, холодной простокваше и верховых лошадях, а потом спросил больного, не приходилось ли ему прежде слышать эти стихи. К тому времени, когда они достигли перевала, Реймар уже продекламировал столько удивительнейших произведений поэзии, что Оулавюр Каурасон совсем позабыл о близкой смерти паже перестал замечать скрип носилок.
— Так, значит, ты скальд? — спросил он наконец.
— Едва ли найдется какой-нибудь другой скальд, чтобы его в народе любили так же, как меня, дружище, — ответил скальд Реймар. Спроси-ка об этом всех свидинсвикских баб! С твоего позволения, дружище, признаюсь тебе, что я написал четыре сборника рим: римы о Мемроке и Алибабе, римы о Нагеле и Апагитте, римы о Эйнгильрад, королеве острова Самсё, и римы о сырах, я уже не считаю всю современную поэзию, а это более двадцати свадебных поэм, пятьдесят надгробных эпитафий, их я ценю по семьдесят эйриров за штуку, сотни две любовных стихов, написанных по заказу парней и девушек, эти стихи идут под чужим именем, ну и к тому же бесчисленное множество стихов, которые вылились у меня прямо из сердца, это стихи об изменах в Свидинсвике, о несчастных случаях, о нехватке табака, о пьянстве и прочем. И наконец, только не подумай, что это плохие стихи, раз я говорю о них в последнюю очередь, позволю себе упомянуть стихи помельче, сюда относятся стихи о лошадях, о морских плаваниях, песни о всяких яствах, хулительные стихи, непристойные, стихи-перевертыши, детские песенки и разные импровизации. Да, смело могу сказать, что я как следует потискал богиню поэзии.
За все годы, проведенные под скошенным потолком, Оулавюр Каурасон никогда не слышал столько стихов, сколько услышал здесь в горах с утра до полудня. Не успел он попросить скальда Реймара прочесть ему начало рим о Мемроке и Алибабе, как тот начал читать, и не кончил, пока не прочел последние римы о сырах рокфор и камамбер, и это невзирая на ветер, все время дувший ему прямо в лицо. В перерыве между римами юноша улучил момент и спросил:
— Все-таки очень трудно быть скальдом, правда, Реймар?
Тот не смог сразу ответить на столь неожиданный вопрос, так он был поражен.
— Трудно? Мне? Быть скальдом? — переспросил он. — Спроси-ка лучше наших баб, трудно ли Реймару быть скальдом. Не далее как вчера я въезжал во двор одного из лучших хуторов в округе, а хозяйская дочь стояла на крыльце и улыбалась, так я тут же приветствовал ее искусным четверостишием с перекрестной рифмой, которое я сложил, пока слезал с седла. Нет, дружище, скальдом быть совсем нетрудно, скальдом быть очень приятно. Это ведь просто такой дар.
— А что, по-твоему, требуется, чтобы быть хорошим скальдом? — спросил юноша.
— Что требуется? — снова переспросил Реймар и рассмеялся. — Спроси у баб! — Но все-таки этот вопрос заставил его задуматься, раньше Реймару это никогда не приходило в голову. — Собственно говоря, требуются только две вещи, — сказал он, поразмыслив, — аллитерации и рифмы. Это основа основ поэзии. Тот, кто помнит об этом, может всегда сочинить любое стихотворение. А тот, кто забывает, никогда ничего не сочинит. Молоть языком может каждый. А рифмовать — только скальд. С твоего позволения — это особый дар. Конечно, чем замысловатее стихи, тем лучше. Правда, когда рифм уж слишком много, это может показаться и скучным, девушкам такие стихи обычно не нравятся, другое дело внутренние рифмы — тут переборщить невозможно. Ну и не вредно уметь составлять кеннинги, но я взял себе за правило никогда не злоупотреблять ими. Я составляю кеннинги только о трех вещах: о мужчинах, женщинах и о кораблях; в Исландии в наши дни вообще почти не употребляются кеннинги о других вещах.
