Хулио Кортасар - Счастливчики
Они поглядели друг на друга. Лусио подошел и нежно ее обнял. Она положила голову ему на плечо, закрыла глаза.
— Тебе хорошо? — спросил он.
— Да, Лусио.
— Ты, правда, меня немножко любишь?
— Немножко.
— А ты довольна?
— Хм.
— Недовольна?
— Хм.
— Хм, — сказал Лусио и поцеловал ее в волосы.
Бармен неодобрительно поглядел на пару, однако поспешил очистить для них столик, за которым перед тем завтракало семейство Трехо. Лусио подождал, пока Нора усядется, и подошел к Медрано, который ввел его в курс событий. Когда он пересказал все Норе, она просто не поверила. В общем, женщины выказали гораздо большее недоумение и недовольство поворотом событий, как будто бы каждая заранее составила свой маршрут, который с самого начала грубо нарушался. На палубе Паула с Клаудией расстроенно созерцали фабричный пейзаж берега.
— Подумать только: отсюда можно на автобусе добраться до дому, — сказала Паула.
— Мне начинает казаться, что это совсем не плохая мысль, — засмеялась Клаудиа. — Однако есть в этом что-то комичное, забавное. Остается только сесть на мель у острова Масьель, к примеру.
— А Рауль воображал, что не пройдет и месяца, как мы окажемся на Маркизских островах.
— А Хорхе спит и видит ступить на земли его любимого капитана Гаттераса.
— Какой у вас замечательный мальчик, — сказала Паула. — Мы с ним уже стали друзьями.
— Я рада, потому что Хорхе не так прост. Если ему кто-то не нравится… Боюсь, он в меня. Вы довольны, что отправились в это плавание?
— Пожалуй, довольна — не совсем то слово, — сказала Паула, моргая так, словно в глаза ей попал песок. — Скорее тешу себя надеждой. Дело в том, что мне надо было сменить обстановку, как и Раулю, вот мы и решили поплыть на пароходе.
— Но это не первое ваше путешествие?
— Да, шесть лет назад я была в Европе, и, по правде сказать, она мне не пришлась по душе.
— Бывает, — сказала Клаудиа. — Европа — это ведь не только галерея Уффици и Плас-де-ла-Конкорд. Для меня пока что она — такая, наверное, потому, что я живу в воображаемом, литературном мире. Но вполне вероятно, что разочарование окажется гораздо большим, чем можно представить себе, находясь здесь.
— Дело не в этом, по крайней мере в моем случае, — сказала Паула. — Откровенно говоря, я совершенно не способна всерьез играть ту роль, какую назначила мне судьба. Я выросла в среде, где все мечтали о жизненном успехе и личных свершениях, а я оказалась неудачницей. Здесь, глядя на Килмес и на реку цвета детского поноса, можно насочинять себе массу оправданий. Но в один прекрасный день попадаешь в другую обстановку, начинаешь соизмерять себя с другими образцами, например, оказавшись подле греческих колонн, и — падаешь еще ниже. Меня удивляет, — добавила она, доставая сигареты, — что некоторые путешествия не заканчиваются выстрелом в висок.
Клаудиа взяла предложенную сигарету и увидела семейство Трехо, которое приближалось к ним; с носовой палубы Персио приветственно махал ей рукой. Солнце начинало припекать.
— Теперь понимаю, — сказала Клаудиа, — почему вы понравились Хорхе, не говоря уж о том, что он неравнодушен к зеленоглазым. Хотя цитаты и вышли из моды, вспомните, что сказал один персонаж Мальро: жизнь ничего не стоит, но нет ничего ценнее жизни.
— Хотелось бы знать, чем кончил этот персонаж, — сказала Паула, и Клаудиа услышала, как изменился ее голос. Она положила ей руку на плечо.
— Не помню, — сказала она. — Возможно, и выстрелом. Но, скорее всего, стрелял в него другой.
Медрано посмотрел на часы.
— По правде говоря, это становится скучным, — сказал он. — Поскольку мы остались почти что одни, не отрядить ли нам кого-нибудь и попытаться пробить стену молчания?
Лопес и Фелипе согласились, но Рауль предложил всем вместе отправиться на поиски офицеров. Но носу не было никого, кроме двух белобрысых матросов, которые только кивали головами и ограничились парой фраз на незнакомом языке — не то норвежском, не то финском. Они прошли по коридору правого борта и не встретили никого. Дверь в каюту Медрано была приоткрыта, и стюард приветствовал их на не родном для него испанском. Лучше, если они поговорят с мэтром, который сейчас, наверное, накрывает столы к обеду. Нет, на корму пройти нельзя, а почему — он не знает. Капитан Ловатт, да. Как, уже не капитан Ловатт? До вчерашнего дня был капитан Ловатт. И вот еще: он убедительно просит сеньоров запирать двери на ключ. А если у них есть ценные предметы…
— Ну что ж, пошли на поиски достославного мэтра, — сказал Лопес, подавляя скуку.
Они без особого желания вернулись в бар, где Лусио с Атилио Пресутти обсуждали, почему «Малькольм» встал на якорь. Бар выходил в читальный зал, где тускло поблескивал рояль скандинавской марки, и в столовую таких размеров, что при виде ее Рауль восхищенно присвистнул. Метрдотель (наверняка это был метрдотель, потому что у него была улыбка метрдотеля и он отдавал распоряжения хмурому официанту) расставлял по столикам цветы и раскладывал салфетки. Лусио и Лопес выступили вперед, и метрдотель вопросительно поднял седые брови и поздоровался с ними довольно равнодушно, однако вполне вежливо.
— Видите ли, — сказал Лопес, — эти сеньоры — и я тоже — несколько удивлены. Уже десять часов, а нам все еще не сообщили ничего относительно плавания в целом и планов на ближайшее будущее.
— Ах, относительно плавания, — сказал метрдотель. — Я полагаю, вам раздадут проспект или расписание. Я сам не очень в курсе.
— Тут никто не в курсе, — сказал Лусио немножко громче, чем было необходимо. — Вы считаете прилично — держать нас в этом… в этом месте? — заключил он, покраснев и никак не находя нужного тона.
— Сеньоры, приношу вам свои извинения. Я не думал, что сегодня утром… У нас очень много работы, — добавил он. — Обед будет вам подан ровно в одиннадцать, ужин — в двадцать часов. Чай будет накрыт в баре в семнадцать часов. Те, кто пожелает обедать и ужинать у себя в каюте…
— Кстати, о пожеланиях, — сказал Рауль, — я бы хотел узнать, почему нельзя пройти на корму.
— Technical reasons, — быстро ответил метрдотель и тут же перевел фразу на испанский: по техническим причинам.
— На «Малькольме» авария?
— Нет-нет.
— Почему же мы все еще не вышли в море и все утро стоим на якоре?
— Мы отплываем сию минуту, сеньор.
— Куда?
— Не знаю. Полагаю, что об этом вам сообщат в проспекте.
— Можно поговорить с офицером?
— Мне сказали, что офицер во время обеда придет приветствовать вас.
— А радиограмму нельзя послать? — перевел Лусио разговор в практическую плоскость.
— Куда, сеньор?
— Как — куда? Домой, ваша милость, — сказал Мохнатый. — Узнать, как поживают родственники. У меня там двоюродная сестра, на минуточку, с аппендицитом осталась.
— Бедняжка, — посочувствовал Рауль. — Ну что ж, будем надеяться, что под закуску мы сможем лицезреть оракула. А покуда я лично пойду любоваться килмесским берегом, родиной Викторио Касполо и других выдающихся деятелей.
— Интересно, — сказал Медрано Раулю, когда они, не слишком ободренные, выходили из столовой. — У меня ощущение, что мы влипли в крупную заварушку. В общем-то забавную, но неизвестно, чем она кончится. Как, по-вашему?
— Not with a band, but a whimper[28], — сказал Рауль.
— Вы знаете английский? — спросил его Фелипе, пока спускались на палубу.
— Разумеется, — Рауль посмотрел на него и улыбнулся. — Я сказал «разумеется» потому, что все, кто меня окружает, английским владеют. Я думаю, вы тоже учите его в школе.
— Немножко, — сказал Фелипе, учившийся только для экзаменов. Захотелось напомнить Раулю, что тот предлагал ему свою трубку, но стало неловко. Не то чтобы неловко, но показалось, что надо подождать удобного случая. Рауль рассуждал о том, как важно знать английский, и слушал себя с насмешливой жалостью. «Неизбежная первая фаза игры, — думал он, — разведка: поиски и находки, первая прикидка…»
— Становится жарко, — сказал он машинально. — Обычная на Ла-Плате влажность.
— Да-да. Рубашка у вас, наверное, мировая. — Фелипе набрался духу потрогать двумя пальцами ткань. — Наверняка нейлон.
— Нет, всего лишь шелковый поплин.
— А выглядит как нейлоновая. У нас есть один учитель, так у него все рубашки — нейлоновые, он привозит их из Нью-Йорка. Мы прозвали его Стиляга.
— А чем вам нравится нейлон?
— Ну… ну, все его носят, и реклама во всех журналах. Жаль только, что в Буэнос-Айресе он слишком дорогой.
— А вам лично чем он нравится?
— Тем, что гладить не надо, — сказал Фелипе. — Постирал рубашку, повесил — и готово дело. Стиляга нам рассказывал.
Рауль разглядывал его в упор, доставая сигареты.
— Вижу, Фелипе, у вас есть практическая жилка. Однако едва ли вам самому приходится стирать и гладить рубашки.
