Анджей Заневский - Безымянная трилогия: “Крыса”, “Тень крысолова”, “Цивилизация птиц”
Влезаю на шкаф, на самый верх. Лишь отсюда я замечаю, что курица сидит на яйцах. И, наверное, именно поэтому человек запер её в клетке. Если бы я только мог добраться до нее…
Я пытаюсь спрыгнуть на полку под клеткой. Проснувшаяся курица чувствует мое присутствие. Она нервно кудахчет, высовывая голову между прутьями. Человек встает и поднимает вверх лампу. Курица кричит, вытягивая свой клюв как можно дальше в мою сторону, и задевает стоящий рядом кувшин. Глиняный сосуд качается, кренится, падает.
Я удираю. Уже на улице слышу приглушенный звон разбивающегося кувшина.
Я возвращаюсь в порт, обследуя по дороге пустые дома, разрушенные склады, горы пустых бочек, взбираюсь на высокие кучи мешков с окаменевшим цементом, кружу по темным набережным.
Меня учуяла собака. Она гонится за мной. Я прячусь под лежащей неподалеку лодкой. Съедаю высохшую рыбину, оставшуюся от недавнего улова. Собака бегает вокруг лодки, сует свой нос, пытается протиснуться под нее, но ничего не выходит. Она садится рядом, поднимает голову и протяжно воет на висящую прямо над лодкой луну.
Я в западне. Собака знает, что я попытаюсь выбраться, и ждет этого момента. В конце концов, устав, она кладет морду между лапами и делает вид, что спит.
Я бегаю кругами по моей ограниченной территории и пускаю в разных местах струю — резкий запах моей мочи должен убедить собаку в том, что я все ещё тут, внизу. А я тем временем выскальзываю из-под прикрытия с противоположной стороны.
Я бегу в сторону корабля — быстрее, пока меня ещё никто не преследует. Слышу сзади тявканье: собака бродит вокруг лодки, совершенно не сомневаясь, что я до сих пор сижу под ней.
Еще мгновение, и я увижу огромный, возвышающийся над берегом силуэт корабля.
Да, вот оно — то место. Я подбегаю к каменной тумбе, помеченной моими экскрементами. Но где же швартовы? Где толстые узлы? Я поднимаю голову, вытягиваю шею, ищу знакомые темные контуры. Бегу по причалу в ту сторону, где всегда был трап. Но трапа нет. Лишь мелкие волны бьются о берег. Чуть дальше — ещё одна помеченная мною тумба. Петля швартовочного каната исчезла и отсюда.
Я возвращаюсь. Обегаю кругом весь причал. Ищу. Корабля нет. Небо потихоньку светлеет. Я слышу шум просыпающегося города, голоса птиц и людей. Там я не смогу спрятаться. Но я не могу остаться и здесь, на открытом со всех сторон причале.
Я быстро нахожу стоящий неподалеку другой корабль и по спущенному трапу пробираюсь наверх.
Ни в одном городе я не мог задержаться надолго. Я убегал отовсюду.
Вся моя жизнь была бегством. Бегством от других крыс, ненавидевших меня за другой запах, за то, что я чужой, за то, что появился на их территории. Я бежал в надежде, что приближаюсь к тому месту, откуда начались мои скитания, к тому городу, где жила моя семья, где ни одна крыса не бросится на меня, не учует во мне чужака.
Я перемещался с места на место в багажных отсеках, мешках, ящиках, коробках, в картошке, в зерне, в сене, среди фруктов, рулонов тканей и бумаги, на маленьких и больших судах, поездах — на всем, что двигалось, ехало, плыло и где при этом можно было найти укромное, безопасное местечко.
Я бежал от крыс, бежал от людей, бежал от самого себя, бежал в поисках завораживающих звуков флейты. Вперед, вперед — в панике, в страхе, с истрепанными нервами — вперед и дальше, вперед и дальше. И все же не везде враждебность крыс к чужакам была постоянна и не все крысы относились ко мне одинаково. Нападали на меня преимущественно самцы, реже — самки, к тому же они никогда не делали этого в период течки, когда нуждались в самце.
В некоторых городах крысы гонялись за мной стаями, погони продолжались долго и на большой территории. В своем ожесточении, ярости и ненависти они даже не обращали внимания на грозящие им опасности — на людей, птиц, змей, машины.
Я был чужой крысой — самым ненавистным для них врагом.
В других местах оседлые крысы просто отгоняли меня от своих гнезд в подвалах и сточных каналах и от мест своей кормежки, но спокойно позволяли находиться на некотором расстоянии от них.
Иной раз бывало и так, что крысы не нападали сразу, сначала шли на сближение. Это чаще всего происходило во время еды — на помойке, в амбаре или на складе. Крысы как будто сначала не замечали моего присутствия.
Я спокойно ел, не подозревая, что через какое-то мгновение их настроение неожиданно изменится. Ко мне приближается молодой самец. Он подходит совсем близко, своими вибриссами касается моих вибриссов. Втягивает в ноздри запах моей шерсти, обходит меня вокруг, и, когда я уже почти уверен, что сейчас он отойдет в сторону, он вдруг ощетинивается, подскакивает, резко машет хвостом и издает короткий резкий писк. Он пытается укусить меня за хвост. Настроение окружающих нас крыс меняется: растревоженные, разъяренные, они тут же бросаются на меня.
Огненный, жгучий солнечный шар. Я ненавижу этот свет, этот слепящий блеск, эти бьющие в глаза, всепроникающие лучи.
Свет пробивается сквозь полузакрытые веки, сквозь кожу, ввинчивается в мозг. Я чувствую, как он переполняет меня, обволакивает, лишает сил.
Я боюсь света. Я создан для жизни во тьме, в сумраке, в ночи.
Я осматриваюсь вокруг, пытаюсь найти сам себя в лишенном полутонов и полутеней мире света — ярком, цветущем, шумном, крикливом.
Нет, здесь для меня нет места. Здесь я не мог бы существовать, не мог бы жить, охотиться, нет… Свет преследовал бы меня всюду, выставлял на всеобщее обозрение, убивал… Каждый блеск, каждый лучик, каждое ясное, яркое пятно — как будто один из преследователей, участник огромной облавы, которая пытается настичь меня, обнаружить, поглотить.
Свет — это опасность, это ужас, это смерть.
Я весь дрожу — открытый, голый, беззащитный, один на один со своим страхом, на грани истерики. Я ослеплен, разбит, я ничего не соображаю. Меня окружает слепящий барьер света — препятствие, через которое нельзя перескочить, которое нельзя перегрызть. Оно окружает меня со всех сторон, как обжигающий купол — как будто меня накрыли раскаленным абажуром.
Я никогда ещё не видел столько света, столько такого света! Я даже не подозревал, что такой свет существует.
Сквозь сузившиеся зрачки мой мозг воспринимает контуры ближайших ко мне предметов. Раскаленный, размякший асфальт и валяющиеся кругом гниющие остатки фруктов, рыбьи головы, куски обгоревшего полотна, посеревшие обрывки газет, пыль, грязь, горячий ветер.
Я потею, шерсть становится мокрой — я вот-вот совсем расплавлюсь под этим солнцем.
Блохи кусаются все более остервенело, они присасываются ко мне, втискиваются в поры, как будто хотят спрятаться под кожей, внутри меня. Они все перебираются со спины ко мне на брюхо — блохи, которых я забрал с собой из холодного северного города.
Вдалеке виднеется высокая бетонная стена с колючей проволокой наверху. Над этой серой плоскостью склоняются странные чужие деревья — высокие, без ветвей, увенчанные огромной короной похожих на перья листьев. Я должен добраться туда, чтобы остаться в живых
Я двигаюсь в сторону стены — иду вдоль огромных жестяных ящиков, которые совершенно не защищают меня от лучей стоящего прямо в зените солнца. Меня вдруг охватывает непреодолимое желание взглянуть вверх, прямо в середину этого лучащегося шара. Я поднимаю голову и стою, ошеломленный ясным простором неба.
Высоко надо мной парит хищная птица — один из тех опасных хищников, которые охотятся на все, что движется.
В поле моего зрения появляется край солнечного диска — раскаленный, разрушительный, причиняющий боль. Я тут же отвожу взгляд и гляжу на испаряющиеся прямо на глазах пятна масла на бетонной поверхности погрузочной платформы.
Солнце впилось мне глубоко в зрачки, оставило в мозгу свои пульсирующие отблески, и скачущие перед глазами круги мешают видеть окружающий пейзаж.
Я боюсь солнца, боюсь света, боюсь пространства, боюсь ветра, боюсь птиц.
Жизнь на поверхности — это страх, это опасность. Жить по-настоящему можно лишь внизу, в глубине — в земле, в подвалах и погребах, в каналах и складах, в сети канализационных труб,— там, где царит постоянная, неизменная, стабильная атмосфера.
Добраться, добраться бы до тихих, погруженных во мрак и серость, затхлых подземных лабиринтов — быстрее, как можно быстрее! Вернуться, отыскать родной город. Танцующие перед глазами круги постепенно тускнеют и исчезают. Стена уже близко. Я вскарабкиваюсь вверх по шершавой жести контейнера и перепрыгиваю через цементный водосточный желоб, стараясь не зацепиться за завитки колючей проволоки. Соскальзываю вниз, на другую сторону между стенками из фанеры и волнистого металла.
Крысы. Всюду крысы. Весь город принадлежит крысам. Он принадлежит крысам в большей степени, нежели людям. Крысы не прячутся, они выходят наверх, бегают в солнечном свете дня, под яркими обжигающими лучами.
