Анджей Заневский - Безымянная трилогия: “Крыса”, “Тень крысолова”, “Цивилизация птиц”
Кот ставит лапы на клетку. Я кусаю его за мягкую черную подушечку на лапе. Он визжит, фыркает, скребет когтями стальные прутья. Но все напрасно. Некоторое время он, мяукая, кружит вокруг клетки, но в конце концов удаляется, привлеченный шелестом, доносящимся из другого угла подвала.
Мне хочется пить, все сильнее хочется пить. Соленый окорок, съеденный до последней крошки, требует воды. Я чувствую жжение в горле, желудок сводит судорогой, я задыхаюсь. Я снова принимаюсь грызть зубами твердую доску — грызу долго, пока не чувствую, что мои резцы почти стерлись, стали совсем короткими. Возвращаются крысы, они окружают клетку и кусают меня за неосторожно высунутый между прутьями хвост.
Они убегают, и снова приходит кот. Я неподвижно сижу посреди клетки и смотрю, как он ходит вокруг.
Я закрываю глаза. Приходят воспоминания. Старый самец сражается с котом. Отец выгоняет меня из гнезда. Смерть облитой кипятком маленькой самочки. Невероятное множество глубоко скрытых, навсегда оставшихся в памяти образов. Человек играет на флейте. Люди бьют его. Наклоняются над клеткой, давят меня каблуками. Я отчаянно пищу.
Уже утро. Меня ужасно мучает жажда. Я пытаюсь умыться и поймать в шерсти хоть несколько напившихся крови блох. Но блохи сегодня на редкость подвижны и беспокойны — они чувствуют, что меня лихорадит, ощущают изменившийся запах пота.
Клетка слишком низкая. Я не могу сесть, опираясь на хвост и задние лапки. Я снова грызу дерево. Надо мной уже просыпаются люди. Я в ярости бросаюсь на металлическую дверцу, мечусь по клетке, подпрыгиваю, напираю, напрягаю все мышцы. Я все сильнее устаю и все больше боюсь.
Приближается смерть. Если они не придут и не убьют меня, я сам умру от беспокойства, от долгого ожидания, от недостатка воды, оттого, что меня лишили свободы, замкнули в стальной ловушке.
Сверху доносятся бульканье голосов, шипение кипящей на плите еды, лай собаки, скрип досок, шум воды, движение. Я смиряюсь. Сижу неподвижно, подвернув кончик хвоста поближе к мордочке. Жду.
Быстрые, торопливые шаги на лестнице. Приближается человек. Сейчас он убьет меня.
Я снова мечусь по клетке в поисках шанса — может, я сумею удрать, когда меня будут доставать из ловушки?
Тяжело скрипит открывающаяся дверь.
Человек останавливается над клеткой, нагибается. Я вижу его глаза, рот, шевелящуюся кожу на лице. Он издает булькающие, пискливые звуки.
Мы долго смотрим друг на друга. Мой хвост снова оказался за пределами клетки. Он касается его, слегка сжимает пальцами. Я резко поворачиваюсь и прижимаюсь к противоположной стенке. Я весь дрожу от страха. Он убьет меня, убьет.
Человек снова открывает рот, я слышу пискливое бульканье, которое явно адресовано мне. Я сжимаюсь и втискиваюсь в угол.
Он нажимает рукой на торчащий над клеткой рычаг. Скрипят пружины. Дверца поднимается.
Человек закрепляет дверцу металлическим зажимом. Ловушка открыта. Он спокойно ждет. Слегка ударяет по клетке, как будто приглашая меня выйти. Я молниеносно выскакиваю и пробегаю совсем рядом с его неподвижными ногами. Сквозь щель в дверях подвала я проскальзываю на улицу и прячусь на помойке, а оттуда перебираюсь в пристроенный к деревянному сараю хлев.
Я утоляю жажду.
Все усвоенное мною до этого дня знание людей, все, что мне о них известно, противоречит тому, что только что случилось.
Он не убил меня. Он меня выпустил. Может, я перехитрил его? Может, ему показалось, что я уже неспособен бежать? Что я слишком ослаб? Может, он решил, что я уже мертв? Нет, ведь он же сам приглашал меня к выходу, сам подталкивал клетку. Шевелил её ногой. Может, это был сон? Бред? Иллюзия? Нет.
Меня бросает в дрожь от ворвавшейся струи холодного осеннего воздуха. Взъерошенный, на негнущихся лапах, я бегу вдоль тротуара в сторону порта, стараясь не забрызгать грязью брюхо.
Я двинулся в путь. Ночью, спрятавшись среди наваленных кучей мешков с сахаром, я проник на корабль. Помню легкое покачивание платформы и скрип цепей, поднимавших её вверх.
Трюм, в который я попал, был весь заполнен мешками с сахаром, а соседний завален мешками с зерном. Пока я исследовал помещение за помещением, неподалеку от кухни меня неожиданно застал врасплох огромный кот. Он подобрался ко мне сзади, когда я расчесывал свою шерсть, и я вдруг увидел прямо за спиной широко распахнутые, сверкающие глаза.
Я фыркнул, занял оборонительную позицию и изогнулся, как будто перед прыжком, опираясь всем телом на хвост и задние лапы.
Кот посмотрел на мою взъерошенную шерсть, потом спокойно уселся напротив меня, послюнил лапу и начал умываться.
Я воспользовался моментом и сбежал. Лишь потом я убедился, что этот кот никогда не охотился на крыс и никогда не вступал с ними в драки. Зажравшийся, толстый, в солнечные дни он неподвижно лежал, развалившись прямо посреди палубы, и не обращал никакого внимания на то, что происходило вокруг него. Я видел, как чайки садились ему на спину, решив, видимо, что это просто мертвый предмет. И лишь тогда он поднимал голову, выгибал спину, а потом снова укладывался спать.
Привыкшие к его присутствию корабельные крысы расхаживали вокруг него, приближались, обнюхивали голову, лапы, хвост. И ни на одну из них он ни разу не бросился, не поцарапал и не укусил.
Я видел это, но никак не мог поверить и за все время своего пребывания на корабле так ни разу и не подошел близко к коту, постоянно ожидая какого-то подвоха.
Первое знакомство с морем произошло ночью. До сих пор я видел лишь мелкие прибрежные волны. Теперь качка усилилась и удары воды по корпусу корабля стали более ощутимы.
Вскоре загудел мотор, корабль задрожал, затрясся. Здесь, в трюме, вибрация чувствуется особенно сильно — от неё расшатываются нервы, к ней невозможно привыкнуть, и из-за неё я довольно долго страдал от бессонницы.
Ведущие наверх люки плотно задраены, и в трюмах царит почти полная темнота.
Я оказался в таком месте, которое просто невозможно покинуть.
С ограниченной территорией корабля я познакомился ещё перед отплытием. Но тогда я в любой момент мог бежать, даже если бы мне для этого пришлось прыгнуть в воду и вплавь добираться до берега.
Я попал в плывущее неведомо куда замкнутое пространство, окруженное враждебной, беснующейся стихией.
Больше всего меня раздражает почти постоянная качка, которая лишает аппетита, вызывает тошноту. Качка иногда становится настолько сильной, что ящики и мешки в трюмах начинают перемещаться с места на место. Я чуть не оказался раздавленным между сорвавшимися с места ящиками, которые с треском сшиблись друг с другом прямо на том месте, где я только что дремал. Я отскочил в последний момент, предупрежденный об опасности скрипом досок об пол. Ящики расплющили лишь кончик моего хвоста — после этого он опух и посинел.
Отправляясь в путешествие, я не рассчитывал на то, что мне придется провести столько времени в огромной железной коробке. До сих пор я не знал, что такое ожидание и нетерпение, а теперь, напуганный и злой, ошалело мечусь по всему кораблю, мечтая ступить на твердую землю — землю, которая не качается, не вибрирует, не гудит.
Море успокаивается — качка стихает и становится вполне сносной. И вдруг снова перемена погоды. Корабль накреняется, стальные стены трещат под напором ударяющей в них водяной массы. Кажется, что судно вот-вот рассыплется. В трюмах становится очень душно, воздух сильно наэлектризован. Шерсть встает дыбом, вызывая неприятный зуд во всем теле, а с вибриссов при любом прикосновении к полу и к ящикам сыплются мелкие искорки. Сорвавшиеся с мест ящики и мешки ездят по полу во всех направлениях, катаются, опрокидываются.
Большая часть ошеломленных, перепуганных крыс прячется в самых труднодоступных уголках — в трубах и вентиляционных штреках, рядом со шпангоутами и ближе к килю, в стенных нишах, среди тяжелых, неподвижно закрепленных грузов. Твердый пол под лапками дает хотя бы временное ощущение безопасности, хоть какой-то шанс на выживание.
Со всех сторон доносятся треск, скрип, вой ветра, глухие удары волн. Крысы не выдерживают напряжения, они покидают свои укрытия в поисках более тихих, более спокойных мест. Но таких мест просто нет. Сила инерции кидает их под движущиеся по полу ящики.
На расползающихся в стороны лапках безвольно, как неодушевленные предметы, ползут крысы по дну трюма. Они с трудом добираются до тех мест, которые кажутся им хотя бы относительно безопасными,— до щелей между наполненными сахаром мешками. Неожиданно лопается трос, и мешки падают прямо на ползущего под ними самца, буквально размазав его по полу.
Буря продолжается. Я устал, и эта усталость становится все сильнее и сильнее. Я погружаюсь в полусонное состояние, и лишь особенно сильные удары по корпусу корабля время от времени будят меня. Сознание того, что бежать некуда, что во всех судовых помещениях происходит то же самое, лишает меня способности двигаться и заставляет крепче прижиматься к твердой поверхности вентиляционного канала. Надо ждать.
