Джудит Леннокс - Следы на песке
Фейт протерла каждую из нескольких сотен книг своей хозяйки, постригла лужайку за домом, тупыми садовыми ножницам подровняла живую изгородь и выкупала всех трех дряхлых и капризных собак. Зной усиливался, ни одна травинка не колыхалась в неподвижном воздухе. Фейт поймала себя на том, что мечтает о чем-нибудь драматическом, о событии такого масштаба, чтобы смогло заполнить гулкую тишину у нее в голове. Несколько приятелей Руфуса мнили, что влюблены в нее; она позволяла им себя целовать и танцевала с ними. В танце она порой забывала о том, что случилось, но как только музыка смолкала, отчаяние и горечь унижения вновь возвращались. Ее поклонники казались такими же чужими, как и Лондон, но, провожая их на вокзал, откуда они отправлялись в казармы или на корабли, она изо всех сил старалась их полюбить.
Как-то раз поздно ночью на Махония-роуд вернулся Руфус, скинул вещмешок и свалился на диван. Утром Фейт принесла ему кофе. Руфус был в своей моряцкой форме, небритый, невыспавшийся. Он зевал и тер глаза.
Она присела рядом, пока он пил. Была суббота, поэтому ей не надо было идти на работу. Проглотив кофе, он поцеловал ее в щеку, поцарапав щетиной, и сказал:
— Мне нужно принять ванну. Фейт, душечка, а как насчет гренков?
Наготовив стопку гренков, она постучалась в дверь ванной.
— Эй, все готово. Ты в приличном виде?
— Не совсем, но ты можешь на меня не смотреть. Входи, поговори со мной.
Вода в ванне была мутной от мыла и грязи. Фейт сказала:
— Ванну позволено наливать вот до этой черной полоски, Руфус, а не по самую шею. — Она отдала ему тарелку и примостилась на сиденье унитаза, подтянув колени к подбородку.
Он курил сигарету, стряхивая пепел прямо в воду.
— Залезай ко мне, Фейт, — ради экономии, разумеется.
Она помотала головой. Глубоко запавшие глаза и щетина на подбородке придавали Руфусу порочный пиратский вид. Он скользнул под воду, лег затылком на изогнутый бортик ванны и прикрыл веки. Только его спутанные волосы и коленные чашечки виднелись из воды.
— Надолго тебя отпустили?
Он всплыл на поверхность.
— На три дня. Но завтра я должен буду съездить к матери. А где Джейк?
— Спит.
— Буди его. Мы отправляемся в город.
Небольшая волна перехлестнула за борт ванны, когда Руфус начал вылезать.
Они кружили по улицам, подцепляя друзей, как магнит — железные опилки. В полдень перекусили хлебом с сыром и яблоками в парке Хэмпстед-Хит, а потом отправились от одного паба к другому и закончили этот поход в «Кафе Ройял».[25] К столику, за которым они сидели, подкатил толстяк лет пятидесяти.
Руфус небрежно махнул ему рукой.
— Бруно, позволь представить тебе Джейка и Фейт Мальгрейв. Ребята, это Бруно Гейдж. Он пишет жутко ядовитые рецензии. — Руфус выразительно закатил глаза. — Джейк, ты, кажется, говорил, что твой отец сочинил какую-то книгу?
Бруно Гейдж взглянул на Джейка.
— Мальгрейв? Был такой писатель… «В твоих молитвах, Нимфа»?
Джейк погасил сигарету.
— Единственная папина литературная авантюра.
— Читала ее, Линда? — Бруно посмотрел на женщину, которая подошла к ним. Та покачала головой. У нее были светлые, гладко зачесанные волосы. — Помнится, это был скандальный успех. Я прочел его еще в школе. В свое время этот роман считался верхом неприличия. А по нынешним меркам он вполне безобидный. Я его прятал в ящике стола под фруктовым пирогом.
— Как чудесно, когда у тебя знаменитый отец, — проговорила Линда.
— Я всегда считал, что эта книга — полная чушь, — сказал Джейк. — Мне не удалось осилить и половины.
— Надеюсь, вы представите меня своему отцу? Я почту за счастье познакомиться с Ральфом Мальгрейвом. — Бруно взглянул на часы. — А теперь идемте все ко мне домой. Я опустошаю свои погреба. Грядет пирушка.
— Бруно созвал просто сотни гостей, — сказала Линда, не сводя своих бледных глаз с Джейка.
— Это мой пир «apres nous le deluge»,[26] — объяснил Бруно. — Мы должны выпить все шампанское и съесть всего консервированного лосося, чтобы когда придут немцы, им ничего не досталось.
Они вышли из ресторана. Бруно Гейдж жил в красивом четырехэтажном особнячке в Найтсбридже. Когда открыли высокие, доходящие до пола окна, в гостиную проник аромат жасмина и роз из сада. При залпе пробок от шампанского одна из девушек вскрикнула, сначала испуганно, потом с облегчением.
— Я думала, это… я думала, что это… — она не смогла закончить свою мысль.
— Если они войдут сегодня, я собираюсь напиться до бесчувствия, — сказал кто-то.
Другой голос подхватил:
— Если они войдут сегодня, я не буду шафером на свадьбе у своей кузины и мне не придется надевать этот чертов фрак.
Ответом на это был взрыв хохота.
Кто-то поставил пластинку «Ты заставила меня влюбиться в тебя, а я ведь не собирался…». Руфус подхватил Фейт, и они стали танцевать на лужайке перед домом. Когда он прижал ее к себе, Фейт закрыла глаза и подумала: «Я почти забыла». Последние несколько недель ей казалось, что образ Гая отпечатан у нее в сердце и ей необходимо стереть его или заменить другим. Но иногда ее страдания отчасти вытесняла ярость: было унизительно осознавать, что она значит для Гая гораздо меньше, чем он для нее.
Пирушка становилась все шумнее и разгульнее. В поисках ванной комнаты Фейт наткнулась на какую-то девицу, которую тошнило в китайскую вазу, и на парочку, обнимающуюся на лестнице. Когда она вернулась, Руфус сказал: «Может, пойдем?» — и Фейт кивнула.
Она была сильно пьяна; по дороге домой они хором распевали песни, и Руфус рассказывал очень неприличные анекдоты. Анекдоты казались ей невероятно смешными, и она уже не стеснялась того, что фальшивит. Руфус обвил рукой ее талию и поддерживал, когда она спотыкалась. Уже почти стемнело, поэтому, когда они вышли на угол Махония-роуд, Фейт сначала не узнала мужчину, стоявшего перед дверью ее дома. Услышав за спиной смех и взвизгивания, он повернулся. Она прошептала: «Гай».
Руфус неуверенно покачнулся. Фейт привалилась к нему. Гай перешел на их сторону улицы.
— Я тут был поблизости и решил зайти, — сказал он. Фейт увидела, как он скривил губы, окинув взглядом ее и Руфуса. — Но вам явно не до меня.
Он повернулся и пошел прочь. Фейт тихонько ахнула и зажала рот рукой.
— Вежливый малый, — пробормотал Руфус.
Фейт повернулась к нему:
— Ну, мы идем домой?
Руфус вставил ключ в замок. Фейт взбежала наверх. Если бы у нее было время подумать, решимость покинула бы ее. У себя в спальне она расстегнула платье, и оно соскользнуло на пол. Руфус обхватил ее за талию и поцеловал сзади в шею. Она была рада, что единственная лампочка под потолком дает мало света и Руфус не видит, что комбинация на ней старенькая и застиранная. Он коснулся губами ямки между лопаток Фейт. Когда они были уже в постели, он помедлил и внимательно посмотрел на нее своими бархатными темными глазами:
— Ты ведь уже делала это раньше, а, Фейт?
— Ну конечно.
Она ожидала ощутить экстаз или ужас и была разочарована. Когда все было кончено, Фейт испытала облегчение: она перешла мост и оставила жизнь, которую уже переросла, позади.
Джейк успел перетанцевать с десятком девиц, одну или двух поцеловать и выпить уйму великолепного шампанского Бруно. Разыскивая туалет, он, спотыкаясь, обошел дом, заглядывая во все двери. Лак и позолота роскошно обставленных комнат что-то напоминали ему, но не Ла-Руйи: эта разнузданная пышность ничем не походила на увядающее величие Жениного замка. Джейк старался не думать о том, что сталось с Ла-Руйи, затерянным в полосе оккупированной зоны, которая протянулась по всему западному побережью Франции.
У него за спиной раздался голос:
— Любуетесь декором? На мой взгляд, чересчур затейливо. У меня от этой красоты через некоторое время начинает болеть голова.
Он обернулся. В дверях стояла та блондинка из ресторана. Джейк сказал, смутившись:
— Я думал, что вы с Бруно…
— Муж и жена? — она улыбнулась. — Пугающая перспектива. — Она вошла в комнату, прикрыв за собой дверь. — Я — Линда Форрестер. — Она протянула руку.
Он подумал, что она настоящая красавица: высокая, очень стройная, с плечами, как у балерины, и платиновыми волосами.
— Я все не могу отделаться от мысли, что Бруно поторопился, — сказала она. — Маловероятно, что скоро через этот сад будут топать немецкие солдаты. Вы можете себе это представить?
Джейк посмотрел на сад, на лужайку в темно- и светло-зеленую полоску, на аккуратно подстриженные кусты и разноцветные однолетники. Ему наконец удалось поймать ускользавшее от него воспоминание, и он понял, что этот дом похож на шато, где он провел ночь во время своего последнего отчаянного путешествия по Франции. Ему вспомнились разбитые окна и бледные пятна на стенах, там, где раньше висели картины.
