Лесли Хартли - По найму
— Почему же?
— Потому что за редким исключением, — последние слова он произнес с легким нажимом, — женщинам, насколько я могу судить, вообще не очень свойственно это качество.
— Вы так считаете? — отозвалась леди Франклин, уловив в его словах комплимент и задумавшись над тем, заслужила она его или нет. — Печально слышать, что у нас такая неважная репутация.
— Тем приятнее сталкиваться с исключениями, — туманно ответил Ледбиттер.
Леди Франклин схватила на лету очередной кусок сахара.
— Вы очень любезны, — сказала она. — Только боюсь, что ко мне это не относится. Что же касается Джейн Остин, то у нее были качества поценнее, чем доброта. Во всяком случае, в глазах потомков.
— Зато современники, похоже, боялись ее как огня, — предположил Ледбиттер.
— Вы так высоко цените доброту? — осведомилась леди Франклин, тотчас же поймав себя на том, что напрашивается на очередной комплимент.
— Да, миледи. Выше, чем... — он огляделся в поисках достойного объекта для сравнения, — выше, чем... хотя бы этот собор.
Леди Франклин недоверчиво покачала головой, но на какое-то мгновение испытала сладкое чувство превосходства и над Винчестерским собором, и над Джейн Остин.
— Пойдемте дальше, — сказала она, — вы от меня так легко не отделаетесь. Давайте посмотрим трансепты — это самая старая часть собора, — от них веет удивительной свободой, величием... Я уверена, они доставят вам удовольствие.
— Надеюсь, миледи, — сказал Ледбиттер.
«Он впервые в жизни слышит про трансепты, — размышляла леди Франклин, когда они двинулись к цели, — как же он сможет получить от них удовольствие? Впрочем, еще немного, и он поймет, что такое трансепты, а я никогда не узнаю и части того, что знает он».
Мысль о том, что Ледбиттеру известно такое, о чем сама она не имеет ни малейшего представления, наполнила ее душу ликованием: так радовалась она еще школьницей, если знала что-то, о чем не догадывались ее подруги. «Как это получается, — спрашивала она себя, — что всякое новое впечатление делает меня еще счастливее, даже тщетная попытка заинтересовать Ледбиттера красотой трансептов? Хорошо ли это? Понял бы меня Филипп, если б ему стало известно, что я думаю о нем без печали? Просто, может быть, я очерствела? Стала дурной женщиной? А вдруг моя радость столь же безосновательна, как и моя тогдашняя печаль? Нет, конечно же, она еще более безосновательна: ведь на печаль у меня были вполне реальные причины, чего никак нельзя сказать о радости. Или же это то самое обманчивое ощущение полноты жизни, что предшествует серьезной болезни?»
В целях эксперимента она попробовала напустить на себя уныние, но из этой затеи ничего не вышло. Вызвать облачко в душе оказалось не легче, чем настоящую тучу на небе, появись у нее такое желание. Тем временем они подошли к сводам в нормандском стиле.
— Теперь вы понимаете, что я имела в виду? — шептала леди Франклин. — Эти своды и колонны совершенно не похожи на те, что мы видели в центральном нефе. Там, как вы, наверное, заметили, все выдержано в перпендикулярном стиле[7], но я его не люблю; он слишком холоден и монотонен. А здесь ничто до конца не повторяет друг друга. Между этими сводами, этими колоннами существует какое-то родство, словно между людьми, не формальное единство, а именно душевное родство. Здесь как раз то самое сочетание подобия и несхожести, что порой так притягивает людей друг к другу и, к великому удивлению окружающих, связывает их самыми тесными узами.
Леди Франклин замолчала и с тревогой посмотрела на собеседника — слушает он ее или нет? Ледбиттер, запрокинув голову, вглядывался в массивный трифорий, словно пытаясь увидеть в нем признаки того самого живого родства, о котором говорила леди Франклин. Загадочно посмотрев на нее, он сказал:
— Они и в самом деле не очень похожи, но, может, древние монахи просто не умели добиваться полного сходства?
— Нет, — возразила леди Франклин. — Когда надо, они делали точные копии — это совсем несложно, но им нравилось разнообразие.
— Как и всем людям вообще, миледи?
— Вы хотите сказать, что нас часто влечет к тому, чего нет в нас самих?
— Ну да.
— Конечно, — согласилась леди Франклин. — Меня, например, очень интересуют люди, на меня не похожие. Если у того или иного человека слишком большое сходство со мной, мне нечего в нем открывать. В нем нет неожиданностей. А без них так скучно. Но, конечно, должно быть и кое-что общее. Притяжение и отталкивание — это мы еще в школе проходили.
— Значит, по-вашему, между людьми нет непреодолимых барьеров?
— Конечно, нет.
— А классовые различия?
— Ну и что такого! — выпалила леди Франклин, тотчас же содрогнувшись от мысли, как могут быть истолкованы ее слова. «Подумать только! Аристократка и простой шофер!» — Ну и что такого! — запальчиво повторила она. — По-моему, классовые различия только придают отношениям особую содержательность. Я уже говорила об этом. Они вносят элемент неожиданности. Впрочем, так было раньше, теперь же они, кажется, начинают исчезать...
Ледбиттер покачал головой.
— Очень многие не согласились бы с вами, миледи, — сказал он.
— Тем не менее это так, — упрямо повторила леди Франклин, размышляя о том, как замечательно было бы упразднить классы. — Я, признаться, никогда не понимала тех, кто считал... — Тут она осеклась. — У меня, например, всегда были прекрасные отношения... — она чуть было не сказала «со слугами», но вовремя спохватилась... — с теми, кто у меня работал. Разумеется, мы с вами получили разное образование, — продолжала она, — но разве это такая уж серьезная преграда? Вы со мной не согласны?
— Совершенно согласен, миледи, — пробормотал Ледбиттер. Голос у него был глухой и сдавленный. Леди Франклин решила, что на него подействовала благоговейная атмосфера собора.
— Стало быть, я могу называть вас по имени?
— Конечно, миледи, хотя мало кто это делал.
— Значит, я окажусь в числе немногих избранных. Кстати, Стивен... — Но пока она силилась придумать продолжение столь же неформальное, как и обращение по имени, ее горло вдруг сдавила холодная рука ужаса. Что скажут Франклины? Она представила их изумленные лица, вскинутые брови. Простой шофер? Какой кошмар! Дорогая, вы просто не отдаете себе отчета... Возмущаясь, протестуя и в то же время сильно робея, она вступила с ними в заочный поединок.
— Тогда уж зовите меня Стив, — внезапно сказал Ледбиттер.
— Стив, — послушно отозвалась леди Франклин. — Стив. — Она с удовольствием повторила это имя, но по-прежнему не знала, что сказать дальше. — Стив? — снова произнесла она, теперь уже с вопросительной интонацией.
— Да, миледи?
— Нет, нет, я просто так.
— Просто так, миледи?
— Я хотела сказать, что у вас очень милое имя.
— Вы очень мило произносите его, миледи.
— Увы, Франклины одержали верх. Ей вдруг стало ясно, что она ни за что не сможет заставить себя называть Ледбиттера по имени. Он же, не подозревая о ее терзаниях, весь обратился в слух, надеясь снова услышать, как она произносит «Стив». Стив... Стив... Кто и когда его так называл?!
В молчании они покинули собор.
— Теперь неплохо бы пообедать, — сказала леди Франклин, но уже не полушепотом, а обычным голосом. — А потом давайте еще раз зайдем в собор. Мне хотелось бы еще немного побыть там. Но вас я могу освободить от этой повинности, — добавила она с улыбкой. Но, к ее удивлению, Ледбиттер ответил:
— Нет, нет, миледи, я тоже пойду, если вы не против.
— Я буду только рада, — величественно произнесла леди Франклин. — Давайте встретимся у западных ворот в половине третьего.
ГЛАВА 13
От второго посещения леди Франклин получила гораздо больше удовольствия. Теперь собор перестал разделять ее и Ледбиттера. Напротив, он стал связующим звеном. Собор уже не был той вражеской территорией, на завоевание которой Ледбиттер скрепя сердце двинул свои рати (временами леди Франклин ловила себя на том, что смотрит на мир его глазами), — он либо завоевал его, либо принял в союзники. Леди Франклин прекрасно при этом понимала, что собор по-прежнему оставался для него чужеродным началом — осколком прошлого, никак не связанным с настоящим: религиозные проблемы совершенно его не волновали. Но зато он заинтересовался почтенным возрастом строения и описанными в путеводителе инженерными хитростями, призванными воспрепятствовать его оседанию. Современные методы сохранения памятника старины были для него важнее тех устремлений человеческого духа, что привели к созданию этого собора. К последнему он относился как к самой настоящей обузе, которую потомство по непонятным причинам взвалило на свои плечи.
Но все же было что-то очень трогательное в его внимании к предмету, совершенно для него постороннему, — он даже не побоялся принять вид человека темного, но жаждущего, чтоб его просветили, — роль, которую, как справедливо предположила леди Франклин, играть ему было нелегко, поскольку в обычных обстоятельствах он не выносил, когда его учили уму-разуму и растолковывали что к чему. «И все это ради меня!» — с признательностью думала леди Франклин и была недалека от истины.
