Дзюнъитиро Танидзаки - ЛЮБОВЬ ГЛУПЦА
— Мне это отлично известно. Я хочу только сказать, что, когда о тебе плохо говорят, мне неприятно.
— Как же вы намерены теперь поступить? Бросить танцы?
— Можно не бросать, но надо вести себя осмотрительней, чтобы не создавалось ложное впечатление.
— А разве я веду себя неосмотрительно?
— Нет, поэтому я тебя ни в чем и не подозреваю.
— Главное, доверяйте мне, тогда не страшны никакие сплетни. У меня злой язык, поэтому все меня ненавидят!
Она говорила, что ей важнее всего, чтобы я верил ей, любил ее, что она не такая, как все женщины, и поэтому вполне закономерно, что она дружит с мужчинами, мужчины гораздо проще, лучше, оттого она и предпочитает мужскую дружбу, но при этом не допускает и мысли о чем-то грязном, о какой-то любви или страсти…
И впадая в сентиментальный и нежный тон, твердила заученные слова, что не забыла моих забот о ней с пятнадцати лет и что я для нее и отец, и муж. При этом она горько плакала, а я вытирал ей слезы, и на меня сыпался беспрерывный град поцелуев.
Мы долго так разговаривали, и странно, случайно или умышленно, но она ни разу не произнесла имени Кума-гая или Хамады. А я, хотя мне и хотелось посмотреть на ее реакцию при упоминании о них, тоже не решился заговорить о них. Конечно, я верил не всему, что она говорила. Однако, если б она заметила, что я в чем-то сомневаюсь, еще не известно, что бы из этого получилось. Но и к чему разбираться в прошлом, лучше последить за ней в будущем… Несмотря на мое первоначальное решение быть с ней потверже, я в конце концов опять занял примиренческую позицию. Слезы вперемешку с поцелуями сделали свое дело, и я отбросил прочь терзавшие меня сомнения.
После этого случая я стал украдкой наблюдать за Наоми. Постепенно, так, чтобы это не бросалось в глаза, она изменила свое поведение. На танцы она ходила, но не так часто, как раньше, и если ходила, то танцевала немного и вовремя уходила домой. Гости также приходили не слишком часто. Когда я возвращался со службы, она всегда была дома одна, читала либо вязала, слушала музыку либо возилась с цветами.
— Ты была все время одна?
— Да, одна. Никто не приходил.
— Скучала, наверное?
— Нет, ведь я никого и не ждала Я люблю не только шум, но и тишину. В детстве у меня совсем не было подруг. Я всегда играла одна.
— Да, в самом деле, в кафе «Алмаз» ты мало разговаривала со своими товарками, казалась даже немного грустной…
— Да, я выгляжу шалуньей, но на самом деле я грустная… Это плохо?
— Быть серьезной и тихой очень хорошо, но грустной — ни к чему.
— Но все же лучше, чем так шуметь и возиться, как недавно, да?
— В тысячу раз лучше!
— Я стала паинькой, да? — И, вдруг обвив мою шею руками, она принималась так целовать меня, что у меня темнело в глазах.
— Мы давно не ходили танцевать. Не пойти ли нам сегодня вечером? — теперь уже я первый звал ее, но она равнодушно отвечала:
— Мне все равно. Если Дзёдзи-сан хочет… Давайте лучше пойдем в кино. Сегодня меня что-то не тянет танцевать…
И снова, как четыре года назад, у нас началась радостная, простая жизнь. По вечерам мы отправлялись в Акасису, заглядывали в кино, на обратном пути заходили куда-нибудь в ресторан и за ужином говорили о прошлом, предаваясь дорогим сердцу воспоминаниям.
— Ты была тогда так мала, что смотрела на экран, сидя на перилах и держась за мое плечо, — говорил я.
— Когда Дзёдзи-сан в первый раз пришел в кафе, он все время молчал и только издали сердито поглядывал» на меня, мне даже жутко было… — вспоминала Наоми. — В последнее время вы совсем перестали меня купать. А помните: раньше вы сажали меня в ванну и мыли?
— Да, да, это было когда-то…
— Помните? А сейчас вы не стали бы меня мыть? Теперь я уже выросла, и вам это не доставит удовольствия?
— Нет, почему же… Я и сейчас охотно бы тебя мыл, но, по правде говоря, как-то стесняюсь.
— Да. Ну тогда мойте меня! Я снова буду бэби-сан…
На мое счастье, вскоре после этого разговора наступило жаркое время. Я вытащил из кладовой заброшенную европейскую ванну, установил ее в ателье и опять стал мыть Наоми. «Большая бэби-сан», — когда-то говорил я при этом, но за эти четыре года Наоми прекрасно развилась и стала совсем взрослой. Роскошные распущенные волосы, подобные грозовым облакам… Ямочки на сгибах суставов… Плечи еще более округлились, грудь и бедра приобрели упругость, а стройные ноги, кажется, стали еще длиннее…
— Дзёдзи-сан, я выросла?
— Выросла. Теперь ты одного роста со мной.
— Погодите, скоро я буду выше вас! Недавно я взвешивалась — оказалось, мой вес — четырнадцать канов…
— Неужели? А мой вес — без малого шестнадцать.
— Выходит, Дёдзи-сан тяжелее меня? Такой карлик?
— Конечно, каким бы карликом мужчина ни был, скелет у него всегда крепче и тяжелее.
— А вы решились бы теперь опять покатать меня на спине, как лошадь? Помните, когда-то мы часто так забавлялись? Я взбиралась к вам на спину, брала полотенце вместо уздечки, а вы катали меня по комнате?
— Тогда ты была легкой. В тебе не было и двенадцати канов.
— А теперь я, пожалуй, задавлю вас!
— Ну уж, и «задавлю»! За кого ты меня принимаешь? Ну-ка, садись, посмотрим!..
После этого шутливого разговора мы опять стали, как прежде, играть в лошадки. Я опустился на четвереньки, и Наоми уселась мне на спину всей тяжестью своих четырнадцати канов. Она сделала из полотенца поводья и, засунув их мне в рот, понукала: «Ах, какая маленькая кляча! Держаться крепче! Но! Но!..» — и, весело пришпоривая мой живот ногами, стегала полотенцем. Выбиваясь из сил, обливаясь потом, я метался по комнате, изо всех сил стараясь, чтобы она не прижала меня к полу. Она не прекращала этой забавы, пока я окончательно не выбивался из сил.
Наступил август.
— Дзёдзи-сан, не поехать ли нам в этом году в Камакуру? — сказала Наоми. — Давно мы там не были, хочется опять побывать там…
— В самом деле, с тех пор мы туда не ездили.
— Да. Поэтому давайте в этом году поедем в Камакуру! Ведь это такое памятное для нас место!
Слова Наоми доставили мне невыразимую радость. Да, наша поездка в Камакуру была настоящим свадебным путешествием! Каждый год, когда наступала жара, мы куда-нибудь уезжали, но совершенно забыли о Камакуре. Как прекрасно, что Наоми вспомнила прошлое!
— Поедем, непременно поедем! — сразу же согласился я.
Я взял на службе отпуск на десять дней, и, заперев наш дом в Омори, мы отправились в начале месяца в Камакуру. Там мы сняли отдельный флигель в Хасэ у садовника, по дороге к императорской вилле.
Сначала я намеревался остановиться в каком-нибудь респектабельном отеле, но, вопреки моим планам, мы сняли домик. Наоми сказала, что госпожа Сугидзаки рассказала ей об этом домике, очень удобном во всех отношениях. По словам Наоми, жить в отеле расточительно и не очень удобно, лучше снять отдельный флигелек. К счастью, родственник госпожи Сугидзаки, служащий Нефтяной компании, снял один дом, но не живет там и готов уступить его нам на лето.
— Не правда ли, как удачно все получилось? Он уплатил за июнь, июль и август по контракту пятьсот иен. Жил он там весь июль, но Камакура ему надоела, и он с радостью сдаст кому-нибудь этот дом. Ну, а благодаря посредничеству госпожи Сугидзаки, он вообще не хочет брать с нас никаких денег, — говорила Наоми. — Давайте поселимся в этом флигеле. Как удачно все вышло! Не придется тратить большие деньги. И можно будет прожить там целый месяц! — сказала она.
— Но я не могу позволить себе так долго отдыхать, у меня служба…
— Но ведь в Камакуру можно каждый день приезжать на пароходе. Не так ли?
— Ты еще не знаешь, понравится ли тебе этот дом.
— Завтра я поеду посмотреть. А если понравится, можно снять его?
— Можно, но бесплатно там жить неудобно. Надо договориться о плате.
— Это верно. Дзёдзи-сану некогда, поэтому я сама схожу к госпоже Сугидзаки и попрошу, чтобы с нас взяли деньги. Придется заплатить, наверное, иен сто или полтораста…
Наоми энергично взялась за дело, проделала все сама, денежный вопрос тоже уладила — заплатила сто иен.
Вопреки моим опасениям, дом оказался лучше, чем я ожидал. Он был одноэтажный и стоял в стороне от хозяйского. Кроме двух комнат, одной — в восемь, другой в четыре циновки, имелась еще прихожая, ванная и кухня. На улицу можно было попасть прямо из сада, не встречаясь ни с кем из семьи садовника.
Впервые за долгое время я уселся на новые чисто японские циновки и, скрестив ноги, расположился возле хибати.
— Ах, как хорошо! Действительно отдыхаешь!
— Правда, хороший дом? Где лучше, здесь или в Омори?
— Здесь гораздо приятнее. Я мог бы прожить здесь сколько угодно!
— Вот видите, поэтому я и хотела снять этот дом! — радостно говорила Наоми.
Однажды (это было, кажется, на третий день нашего пребывания в Камакуре) мы пошли днем на пляж, плавали целый час, а потом лежали на пляже.
