Эрнест Хемингуэй - Проблеск истины
Кейти выслушал мой сон внимательно, с деланным уважением, а затем рассказал свой, в котором проливные дожди накрыли всю территорию до реки Тана, что на границе с пустыней, и шесть лагерей сафари оказались отрезанными от мира на несколько недель. Мой сон, таким образом, был посрамлен. Я знал, однако, что он запротоколирован и будет подвергнут тщательной проверке. Ложь следовало подкрепить правдой, и я добавил, что во сне мы также повесили Стукача, причем описал экзекуцию в деталях: где, когда, при чьем участии, как держал себя приговоренный, кто вытащил его из петли и куда именно отвезли на охотничьем джипе тело, чтобы бросить на съедение гиенам.
Кейти ненавидел Стукача уже много лет, и мой рассказ пришелся ему по душе, хотя он счел должным предупредить, что у него во сне ничего похожего не происходило. Я присовокупил еще парочку аппетитных штрихов, вызвав довольную улыбку, после чего Кейти заявил мечтательно и в то же время на полном серьезе:
— Не делай так.
— Да кто же позволит! Сон был — и достаточно.
— Не надо делать вуду.
— Я не занимаюсь вуду. Ты хоть раз видел, чтобы я навредил человеку?
— Я не говорю: ты колдун. Я говорю: колдовать не надо. Негоже такому случиться, чтобы повесили Стукача.
— Хочешь его спасти? Что ж, сон можно забыть.
— Хороший сон, — сказал Кейти. — Только хлопот не оберешься.
Первый ясный день после дождя — идеальное время для религиозной пропаганды, ибо ум человеческий, на время дождя уходящий в себя, с первым проблеском неба вновь раскрывается навстречу красоте истинной веры. Сидя у костра и потягивая чай, я наслаждался свежевымытым пейзажем. Мисс Мэри самозабвенно спала, потому что солнце, обычно выступающее в роли будильника, еще не показалось. К костру подошел Мвинди со свежим чайником и долил мне кипятка.
— Добрый дождь, — улыбнулся он. — Прошел и кончился.
— Помнишь, Мвинди, как говорил Махди? — сказал я назидательно. — Он говорил: «Мы ясно видим, наблюдая закон природы, что дождь проливается с небес во времена нужды. Зелень и плодородие земель наших зависят прямо и строго от небесного дождя. Верхний слой земляной пересыхает без него, лишаясь влаги. Понятно каждому, что связаны нерушимо воды небесные и воды земные. Так промысел человека сродни промыслу божественному, как земная вода сродни небесной».
— Слишком много дождя для лагеря. В самый раз для Шамбы, — резюмировал Мвинди.
— «Как с уходом дождя небесного земля теряет влагу свою, — продолжал я, — так и разум человеческий с уходом небесного откровения теряет силу и чистоту».
— А кто такой Махди?
— Спроси Чаро.
Мвинди ухмыльнулся: Чаро, несмотря на свою набожность, не пользовался репутацией теолога.
— Если вешать Стукача, — сказал он, — надо звать полицию. Кейти просил передать.
— Это просто сон.
— Сон бывает очень сильный. Может убить не хуже бундуки.
— Я расскажу Стукачу. Тогда сон потеряет силу.
— Учави, — сказал Мвинди. — Учави кубва сана.
— Хапана учави.
Мвинди вдруг отвернулся и сухо осведомился, хочу ли я еще чая. Его древний азиатский профиль был обращен к периметру. Я проследил его взгляд: к нашему костру направлялся Стукач.
Выглядел он жалко. Стильная галантность не то чтобы сошла, но была здорово подмочена. Приблизившись, он продемонстрировал кашель, в аутентичности которого нельзя было усомниться.
— Здравствуй, брат! Хорошо ли пережил непогоду? Здорова ли моя госпожа?
— Да, нас слегка помочило.
— Я очень болен, брат.
— Температура есть?
— Да.
Он говорил правду: пульс у него был сто двадцать.
— Сядь попей чаю. Прими аспирин. Я дам тебе лекарство, потом ступай домой и ложись. Дорога в порядке? Джип проедет?
— Да. Вода ушла в песок, а лужи можно объехать.
— А что Шамба?
— Шамбе не нужен дождь, все поля орошены. Сейчас там сырость и уныние, и холодный ветер с вершины. Даже куры тоскуют. Со мной пришла девушка, ее отцу нужно лекарство для больной груди. Ты знаешь, о ком я говорю.
— Хорошо, я пошлю лекарство.
— Она грустит, потому что ты не приезжаешь.
— У меня есть обязанности. Она здорова?
— Здорова, но грустна.
— Передай, что я навещу Шамбу, когда у меня будут там дела.
— Брат, а что насчет твоего сна, где меня повесили?
— Верно, я видел такой сон. Но я не должен тебе рассказывать, пока не позавтракаю.
— Другим, однако, рассказал.
— Не знать подробностей — в твоих же интересах. Сон не официальный.
— Меня нельзя вешать. Я не переживу.
— Мы не собираемся тебя вешать.
— А если злые люди превратно истолкуют мои действия?
— Никто тебя не повесит, если не будешь иметь дела с посторонними.
— Но я постоянно имею дело с посторонними!
— Ты понял, что я хотел сказать. А теперь отправляйся к костру и обогрейся. Я приготовлю лекарство.
— Ты мой брат.
— Я твой друг.
Стукач удалился. Я открыл аптечку, где лежали атабрин, аспирин, мази, сульфаниламиды и леденцы от кашля, и приготовился дать бой ночному вуду. Бой предстоял нелегкий: сцена экзекуции составляла добрую половину кошмара, тяжелые подробности накрепко врезались в память, и мне было неловко за свое мрачное воображение. Я рассказал Стукачу, как принимать лекарства и что передать отцу моей девушки. Затем мы прогулялись к периметру, и я передал Деббе две жестянки рыбных консервов и стеклянную банку леденцов, а Мтуке велел подвезти гостей до Шамбы и сразу же возвращаться. Дебба принесла мне подарок: четыре кукурузных початка. Пока мы разговаривали, она ни разу не подняла глаз. Перед тем как сесть в машину, она слегка боднула меня в грудь, как ребенок, а потом, уже устроившись рядом с водителем, свесила руку через борт и украдкой сжала мне бедро. К черту осторожность, подумал я и поцеловал ее в затылок. Она рассмеялась дерзко и заразительно, даже Мтука не сдержал улыбки, выруливая к выезду. Песчаная дорога успела вобрать воду, только кое-где блестели лужицы; джип удалился в направлении рощи, почти не буксуя, и никто из пассажиров не оглянулся.
Я сообщил Нгуи и Чаро, что мы отправимся на разведку, едва Мэри проснется и позавтракает, и постараемся пройти как можно дальше на север. Оружие следует приготовить заранее, винтовки осмотреть и почистить после дождя, особое внимание уделить стволам, чтобы в них не осталось ружейного масла. Солнце спряталось за облака, было свежо, и дул сильный ветер. Дождь перестал окончательно, хотя короткие ливни не исключались. Люди вели себя серьезно, никто не дурачился.
За завтраком Мэри была счастлива: после ночного пробуждения она спала отлично и видела светлые сны. Суть ее кошмара заключалась в том, что меня, Джи-Си и Отца убили. Подробностей она не помнила; кто-то принес дурные вести, что-то насчет засады. Меня подмывало спросить, не видела ли она, как повесили Стукача, но это противоречило бы политике невмешательства, да и значения не имело; главное, Мэри проснулась веселой и готовой во всеоружии встретить новый день. Будучи человеком достаточно грубым и, в общем, пропащим, я охотно совал нос в непонятные мне африканские дела, однако жену старался не вовлекать. Она и сама вовлекалась более чем достаточно: постоянно ошивалась на периметре, изучала местную музыку, барабанный бой, слова песен, привечала каждого встречного, и все были от нее без ума. В старые добрые времена Отец никогда бы этого не допустил. Впрочем, старые добрые времена давно миновали, и Отец понимал это лучше, чем кто бы то ни было.
Позавтракав и дождавшись возвращения джипа, мы с Мэри отправились на север. Ехали, пока позволяла проходимость. Земля уже начала подсыхать, однако затяжной дождь давал себя знать, и джип буксовал там, где завтра проехал бы уверенно; не помогала даже старая затвердевшая колея. Дальше к северу начинался глинозем, соваться туда не стоило.
Все ровные участки уже покрыла новая изумрудная трава, и дичь паслась, не обращая на нас внимания. Масштабного наплыва травоядных пока не наблюдалось, однако дорогу пересекали свежие следы слонов, ведущие к болоту. Это стадо мы видели с самолета; у самца след был огромный, даже учитывая расползание жидкой грязи.
Небо оставалось серым, над открытыми местами тянуло ветром. У слоновьих следов, озабоченно порхая и чирикая, подъедались зуйки. Я насчитал три вида, только один из которых годился в пищу, да и к нему наши мусульмане не притронулись бы, так что не стоило тратить картечь. Ближе к болоту наверняка обретались кроншнепы, но на них можно было поохотиться в другой раз.
— Давай проедем чуть дальше, — предложил я. — Впереди будет сухая возвышенность, там развернемся.
— Хорошо, дорогой.
Тут налетел ливень, и я рассудил, что лучше возвращаться, пока не застряли в какой-нибудь луже.
На подъезде к лагерю, когда сквозь дымку между деревьями уже мелькали бело-зеленые палатки и гостеприимно тянуло запахом костра, мы с Нгуи спешились, чтобы настрелять к обеду рябков, слетевшихся на водопой к небольшим лужам. Мэри уехала в лагерь. Рябки возились у воды и в зарослях репейника; бить их влет было проще простого. Они походили на диких пустынных голубей, загримированных под попугаев. Я любил смотреть, как они разгоняются, подобно соколам, и начинают красиво работать длинными заломленными назад крыльями. В сухой сезон, когда рябки на рассвете длинными вереницами опускаются к воде, охотиться на них не в пример интереснее; мы с Джи-Си, помнится, били только верхних птиц и платили друг другу шиллинг, если одним выстрелом валили нескольких. Стреляя рябков влет, ты лишаешься удовольствия послушать тот гортанный прерывистый клик, что они издают, заходя на посадку. По мере возможности я избегаю охотиться рядом с лагерем, поэтому в этот раз ограничился четырьмя парами, рассудив, что нам с Мэри хватит на два добрых обеда, а если кто-нибудь заглянет в гости, то на один.
