Эрих Ремарк - Жизнь взаймы
— Да, они прекрасны, Левалли.
— В каждой из них заключена Цирцея. И самое смешное то, что они в это не верят. В них горит пламя молодости, но за ними уже пляшет невидимая тень — тень мещанства и тех десяти кило, которые они вскоре прибавят; тень семейной скуки, мелочного честолюбия и мелких целей, душевной усталости и самоуспокоенности, бесконечного однообразия и медленно приближающейся старости. Только одной из них не грозит все это, той, что танцует с Фиолой, той, что вы привезли сюда. Как вам удалось ее найти?
Клерфэ пожал плечами.
— Где вы ее нашли?
Клерфэ помедлил, прежде чем ответить.
— Выражаясь вашим слогом, я нашел ее у врат царства Аида. Впервые за много лет я вижу вас в таком лирическом настроении.
— Не так уж часто представляется случай впасть в него. У врат царства Аида… Не буду вас больше расспрашивать. Этого достаточно, чтобы возбудить воображение. Вы нашли ее в серых сумерках безнадежности, из которых удалось вырваться только одному смертному — Орфею. Возможно. Но, как это ни парадоксально, за то, что Орфей хотел спасти из ада женщину, ему пришлось заплатить дорогой ценой — еще более страшным одиночеством. А вы готовы платить за это, Клерфэ?
Клерфэ улыбнулся:
— Я суеверен. И не отвечаю на такие вопросы, да еще перед самыми гонками.
«Сегодня ночь Оберона, — думала Лилиан, танцуя то с Фиолой, то с Торриани. — Все здесь заколдовано: этот яркий свет, эти синие тени и сама жизнь, которая кажется и реальной и призрачной одновременно. Шагов совсем не слышно, все бесшумно скользят под музыку. Как страстно я мечтала о таком празднике, сидя в занесенном снегом санатории с температурным листком над кроватью и слушая музыку из Неаполя или Парижа. В такую ночь у моря, когда светит луна и каждое дуновение ветерка приносит аромат мимоз и цветущих апельсиновых деревьев, в такую ночь словно бы и нельзя умереть. Люди сходятся и, секунду побыв вместе, теряются в толпе, чтобы снова оказаться в чьих-то объятиях. Перед тобою все новые и новые лица, но руки остаются те же».
«Правда ли это? — думала Лилиан. — Там сидит мой возлюбленный вместе с меланхоличным человеком, который на краткий миг стал владельцем этого сказочного сада; я знаю, они говорят обо мне. Наверное, говорит меланхоличный Левалли; он хочет узнать то же, о чем спрашивал меня, — о моей тайне. Кажется, есть такая старая сказка, как карлик украдкой смеялся над всеми, потому что никто не мог раскрыть его секрета. Никто не мог угадать его имя». Лилиан улыбнулась.
— О чем вы подумали? — спросил Фиола.
— Я вспомнила сказку о человеке, весь секрет которого заключался в том, что никто не знал его имени.
Фиола улыбнулся. На его загорелом лице зубы казались вдвое белее, чем у других людей.
— Может, это и есть ваш секрет? — спросил он.
Лилиан покачала головой.
— Какое значение имеет имя?
— Для некоторых людей имя — все.
Проносясь в танце мимо Клерфэ, Лилиан заметила, что он задумчиво смотрит на нее.
«Он привязал меня к себе тем, — подумала она, — что, будучи со мной, ни о чем не спрашивает».
— Вы так улыбаетесь, словно очень счастливы, — сказал Фиола. — Может быть, ваш секрет в этом?
«Какой глупый вопрос, — подумала Лилиан. — Неужели ему еще не внушили, что никогда нельзя спрашивать женщину, счастлива ли она?»
— В чем же ваш секрет? — спросил Фиола. — В большом будущем?
Лилиан опять покачала головой.
— У меня нет будущего. Никакого. Вы себе не представляете, как это многое облегчает.
* * *— Посмотрите только на Фиолу, — сказала старая графиня Вителлеши, — можно подумать, что кроме этой незнакомки здесь нет ни одной молоденькой женщины.
— Ничего удивительного, — ответила старая Тереза Маркетти. — Если бы он столько же танцевал с какой-нибудь из наших барышень, его бы уже считали наполовину помолвленным и братья этой барышни сочли бы себя оскорбленными, если бы он на ней не женился.
Вителлеши пристально посмотрела в лорнет на Лилиан.
— Откуда она появилась?
— Она не итальянка.
— Вижу. Наверное, какая-нибудь полукровка.
— Как и я, — язвительно заметила Тереза Маркетти. — Во мне течет американская, индейская и испанская кровь. Тем не менее я оказалась достаточно хороша, чтобы выручать Уго Маркетти с помощью долларов своего папаши, чтобы разгонять крыс в его полуразвалившихся палаццо, строить там ванные и давать Уго возможность достойно содержать своих метресс.
Графиня Вителлеши сделала вид, будто ничего не слышит.
— Вам легко говорить, у вас один сын и деньги на текущем счету, а у меня четверо дочерей и полно долгов. Фиоле пора жениться. До чего мы докатимся, если богатые холостяки — у нас их и так немного — будут брать себе в жены английских манекенщиц. Теперь это стало модным. Страну форменным образом грабят.
— Следовало бы издать закон, запрещающий это, — продолжала Тереза Маркетти иронически. — Хорошо бы запретить также их младшим братьям, у которых нет средств, жениться на богатых американках: ведь те не знают, что после бурной любви до брака их ожидает одиночное заточение в гареме своего мужа.
Графиня опять сделала вид, будто не слышит. Она давала инструкции своим двум дочерям. Фиола отошел от Лилиан и остановился у одного из столиков, выставленных в сад. Торриани подвел Лилиан к Клерфэ.
— Почему ты не танцуешь со мной? — спросила она Клерфэ.
— Я с тобой танцую, — ответил он, — не вставая с места.
Торриани рассмеялся.
— Из-за ноги! Ему не надо было участвовать в гонках в Монте-Карло.
— Ему нельзя танцевать?
— Да нет, можно, только он слишком тщеславен.
— Это правда, — сказал Клерфэ.
— А участвовать в гонках послезавтра он может?
— Это совсем другое дело. Караччола поехал со сломанным бедром и оказался победителем.
— Ты должен беречься перед гонками? — спросила Лилиан Клерфэ.
— Ну, конечно, нет. Просто мне трудно танцевать.
Лилиан вернулась вместе с Торриани на танцевальную площадку. Левалли опять подсел к Клерфэ.
— Она подобна пламени, — сказал он. — Или кинжалу. Эти светящиеся стеклянные плиты — совершеннейшая безвкусица, вы не находите? — с горячностью добавил он через секунду. — Луна светит достаточно ярко. Луиджи! — крикнул он. — Потуши свет под танцевальной площадкой и принеси бутылку старого граппа. Из-за этой женщины я становлюсь печальным, — сказал он вдруг, обращаясь к Клерфэ; в темноте лицо Левалли казалось безутешным. — Женская красота наводит на меня грусть. Почему?
— Потому что знаешь, как быстро она проходит, и хочешь ее удержать.
— Так просто?
— Не знаю. По-моему, этого достаточно.
— На вас красота тоже наводит грусть?
— Нет, — сказал Клерфэ. — На меня наводит грусть совсем другое.
— Я вас понимаю. — Левалли отпил из рюмки граппа. — Мне все эти вещи знакомы. Но я от них убегаю. Хочу остаться толстым Пьерро и только. Выпейте граппа.
Они выпили и замолчали. Лилиан опять пронеслась мимо них.
«У меня нет будущего, — думала она. — Не иметь будущего — это почти то же, что не подчиняться земным законам». Она посмотрела на Клерфэ. «Этим мы с ним похожи, — думала она. — Все его будущее — от гонок до гонок». Одними губами, беззвучно, она произнесла какую-то фразу. Там, где сидел Клэрфэ, стало уже темно. Она с трудом различала его лицо. Но ей незачем было видеть Клерфэ. Жизни не надо смотреть в лицо! Достаточно ощущать ее.
— На каком я месте? — спросил Клерфэ, когда машина остановилась у заправочного пункта; шум заглушал его голос.
— На седьмом, — крикнул Торриани. — Как дорога?
— Ни к черту. При этой жаре буквально жрет резину, как икру. Ты видел Лилиан?
— Да. Она на трибуне.
— Слава богу, что она не торчит здесь с секундомером.
Торриани поднес ко рту Клерфэ кружку с лимонадом.
Подбежал тренер.
— Ну как, готовы?
— Мы не волшебники! — крикнул старший механик. — За тридцать секунд вам никто не сменит колеса.
— Давай! Быстрее!
В бак сильной струёй полился бензин.
— Клерфэ, — сказал тренер. — Впереди вас идет Дюваль. Жмите за ним. Жмите до тех пор, пока он не выдохнется! А потом держите его позади. Больше нам ничего не требуется. У нас оба первых места.
— Давай! Готово! — закричал старший механик.
Машина рванулась вперед.
«Осторожно, — подумал Клерфэ. — Только бы не пережать!» Вот промелькнуло что-то пестрое, белое и сверкающее — трибуны, а потом перед ним опять было только шоссе, ослепительно голубое небо и точка на горизонте — точка, которая станет облачком пыли, Дювалем, машиной Дюваля.
Начался четырехсотметровый подъем.
Клерфэ увидел горную цепь Мадони, лимонные рощи, отливающие серебром оливковые деревья, шоссе, петлявшее вокруг горы, виражи, повороты и брызги щебня, летящие из-под колес; он почувствовал жаркое дыхание мотора, почувствовал, как горят его ноги; какое-то насекомое, точно снаряд, ударилось о его защитные очки. Он увидел живую изгородь из кактусов, подъемы и спуски на виражах, скалы, щебень, мелькающие километровые столбики. Потом перед ним появилась древняя серо-коричневая крепость Калтавутуро и облако пыли — пыли становилось все больше, — и вдруг он различил какое-то паукообразное насекомое, машину другого гонщика.
