Олдос Хаксли - Банкет в честь Тиллотсона
Пробежав по галерее, они оказались в примыкавшей к ней небольшой комнате. При виде того, что открылось взору Споуда в сиянии огней, он так и ахнул:
– Это что-то прямо из Бальзака, – воскликнул он. – Un de ces salons dores ou se deploie un luxe insolent[16].
– Все выдержано в стиле девятнадцатого века, – пояснил лорд Баджери. – Льщу себя надеждой, что нигде – разве что лишь в Виндзоре – нет ничего подобного.
Споуд на цыпочках обошел комнату, он не мог оторвать изумленных глаз от изделий из стекла, позолоченной бронзы, фарфора, перьев, бисера, воска, он смотрел на предметы самых причудливых цветов и форм, на все те странные плоды эпохи декаданса, которыми была наполнена комната. На стенах висели картины – холсты Мартина[17], Уилки[18], раннего Лэндсира[19], несколько работ Этти[20], большое полотно Хейдона[21], очаровательный акварельный набросок девушки – работа Уэйнрайта[22], ученика Блейка и знаменитого отравителя, и еще десятка два других картин. Но Споуд не мог отойти от полотна средних размеров, изображавшего въезд Троила в Трою[23]: осыпаемый цветами, среди восторженно рукоплещущей толпы, он забыл обо всех на свете (это было хорошо видно по выражению его лица), кроме Крессиды, которая смотрела на него из окна, а из-за ее плеча улыбался Пандар.
– Какая странная и очаровательная картина! – воскликнул Споуд.
– А! Стало быть, понравился вам мой Троил! – с довольным видом улыбнулся лорд Баджери.
– Какие яркие, какие гармоничные краски! Прямо как у Этти, только гораздо интенсивнее и нет его чуть назойливой красивости. А какая удивительная во всем этом сила – очень похоже на Хейдона. Только Хейдон вряд ли смог бы сделать все с таким безукоризненным вкусом. Кто же автор? – вопросительно обернулся к своему хозяину Споуд.
– Вы не так уж ошиблись, когда упомянули Хейдона, – отозвался лорд Баджери. – Это его ученик, Тиллотсон. К великому сожалению, других его работ у меня нет. Правда, о нем вообще почти ничего не известно. Кроме того, он вроде бы написал очень мало.
На этот раз настала очередь Споуда перебить собеседника.
– Тиллотсон, Тиллотсон, – забормотал он, приставив руку ко лбу. Нахмуренные брови удивительно не сочетались с его круглым и румяным лицом. – Минуточку… Ну да; конечно же. – Теперь в его по-детски чистом взгляде ощущалось ликование. – Тиллотсон. Уолтер Тиллотсон. Да будет вам известно, что он еще жив.
– Между прочим, – улыбнулся лорд Баджери, – эта картина написана в тысяча восемьсот сорок шестом году.
– Ну и что, все правильно. Предположим, что родился он в тысяча восемьсот двадцатом году, в двадцать шесть лет создал этот вот шедевр, а сейчас, в тысяча девятьсот тринадцатом году, ему, стало быть, всего-навсего девяносто три года. Тициану, кстати сказать, было больше[24].
– Но после тысяча восемьсот шестидесятого года о нем никто ничего не слышал, – возразил лорд Баджери.
– Совершенно верно. Когда вы назвали это имя, я вспомнил об одном открытии, сделанном мною на днях, когда я работал в наших газетных архивах, просматривая биографические данные для некрологов – мы каждый год все заново уточняем, чтобы быть наготове, если кто-нибудь из наших знаменитостей вдруг прикажет долго жить. Короче, там-то я и натолкнулся на биографию Уолтера Тиллотсона. Удивительно подробную до тысяча восемьсот шестидесятого года, а затем – сплошное белое пятно, если не считать карандашной пометки, гласившей, что в самом начале нашего столетия он вернулся с Востока. Больше никаких добавлений там не было, а некролог у нас не проходил. Из этого я делаю очевидное заключение: старик еще жив, просто все о нем забыли.
– Но это же просто великолепно, – оживился лорд Баджери. – Вы должны его найти, Споуд, вы просто обязаны его разыскать. Я хочу попросить его расписать фресками комнату, в которой мы с вами находимся. Именно об этом я так давно – и пока, увы, тщетно – мечтаю. О настоящем художнике девятнадцатого века, который сделал бы для меня фрески. Нет, мы немедленно должны его разыскать – немедленно!
Лорд Баджери заметался по комнате в большом возбуждении.
– Я знаю, что надо сделать, чтобы комната стала произведением искусства, – продолжал он. – Мы выкинем отсюда все шкафы, а по этой стене пустим героическую фреску – что-нибудь типа «Гектор и Андромаха»[25] или «Арест на имущество»[26], а может быть, изобразим Фанни Кембл[27] в роли Бельвидеры из «Спасенной Венеции» – не важно что, главное, чтобы все было исполнено в величественном стиле тридцатых – сороковых годов. Ну а вот здесь у меня будет ландшафт с прелестной перспективой или же что-то монументально-возвышенное, например Валтасаров пир[28]. Камин Адама[29] мы, конечно, разберем, а вместо него придумаем что-нибудь в стиле мавританской готики. А на этой стене надо повесить зеркала, хотя нет… тут стоит подумать.
Он погрузился в задумчивое молчание, из которого, однако, вскоре пробудился с воплем:
– Старик! Старик! Споуд, нам надо во что бы то ни стало разыскать этого великолепного старца. Но только никому ни полслова. Тиллотсон будет нашей тайной. Нет, это просто замечательно, просто невероятно. Фрески… Вы только себе представьте!
Глаза лорда Баджери горели. Он проговорил на одну тему почти четверть часа.
IIТри недели спустя лорд Баджери, любивший поспать днем, был потревожен в своей дремоте телеграммой. Она состояла из двух слов: «Нашел. Споуд». Что-то человеческое мелькнуло в лице лорда Баджери, когда обычная маска пресыщенности уступила место выражению удовольствия. «Ответа не будет», – сказал он. Неслышно ступая, лакей удалился.
Лорд Баджери закрыл глаза и предался мечтаниям. «Нашел!» Подумать только, какая у него теперь будет чудесная комната! Второй такой не найти нигде. Фрески, камин, зеркала, потолок… Вся комната в лесах, а по ним быстро и ловко карабкается крошечный сморщенный старичок – ни дать ни взять маленькая усатая обезьянка из зоологического сада, – снует туда-сюда, водит кистью… Фанни Кембл в роли Бельвидеры, Гектор и Андромаха, а может – чем плохо? – герцог Кларенс в бочонке мальвазии[30]… Лорд Баджери крепко спал.
Вслед за телеграммой не замедлил появиться и Споуд собственной персоной. К шести часам он уже был в Баджери-Хаусе. Его светлость находился в комнате девятнадцатого века: он, раскрасневшись и запыхавшись, выносил из нее разные безделушки.
– А вот, стало быть, и вы! – приветствовал он Споуда. – Как видите, готовлюсь к прибытию великого человека. Ну а теперь рассказывайте о нем, да поподробнее.
– Он оказался старше, чем я предполагал, – отозвался Споуд. – В этом году ему стукнет девяносто семь. Просто уму непостижимо! Впрочем, я начал не с того конца.
– Начинайте, откуда хотите, – улыбнулся лорд Баджери.
– Не стану перечислять детали моей охоты. Если бы вы знали, чего мне стоили эти поиски. Пришлось сделаться Шерлоком Холмсом – признаться, не ожидал я от себя такой прыти. Когда-нибудь обязательно напишу про это книгу. Но все это пустяки: главное, что все-таки я его обнаружил.
– Где же?
– В Холлоуэе. Есть там квартал, где живут обнищавшие интеллигенты. Он старше, бедней, несчастней, чем можно было предположить. Мне, кстати сказать, удалось выяснить, почему он оказался в полной безвестности, почему все забыли о его существовании. Дело в том, что в шестидесятые годы ему вдруг взбрело в голову поехать в Палестину. Он тогда писал на религиозные темы и ему недоставало «местного колорита» – разных там козлов отпущения и всего такого прочего. Он отправился в Иерусалим, побывал на горе Ливанской, а затем двинулся дальше. В общем, он так и застрял где-то в самом сердце Малой Азии – застрял лет на сорок.
– Но чем же он там все это время занимался?
– Писал картины, основал миссию, обратил в христианство трех турок, преподавал тамошним пашам английский и латынь, а также учил их законам перспективы. Потом, где-то в году тысяча девятьсот четвертом, он вдруг понял, что стареет и что слишком давно не был на родине. Он вернулся в Англию, но выяснилось, что все те, кого он знал, умерли, торговцы картинами о нем понятия не имеют, работы его их не интересуют и вообще для всех он просто смешной старый чудак и не более того. С грехом пополам устроился он преподавать рисование в женской школе Холлоуэя – там он и работал, а сам между тем старел, слабел, слепнул, глохнул и вообще потихоньку впадал в маразм, пока наконец его из школы не уволили. Когда я обнаружил его, он начал тратить последние десять фунтов. Живет он в какой-то жуткой дыре, в подвале, где полно тараканов. Когда кончатся его сбережения, ему ничего не останется, кроме как тихо умереть.
