Олдос Хаксли - Банкет в честь Тиллотсона
– Минуточку! – перебил его Споуд. – Маленькое улучшение. – Он расстегнул злополучный пиджак и снова застегнул его, восстановив необходимую симметрию.
Мистер Тиллотсон был явно обескуражен таким вопиющим промахом с собственной стороны.
– Благодарю вас, благодарю вас, – бормотал он, стараясь избавиться от опеки непрошеного камердинера. – Все в полном порядке, уверяю вас. Я сам, сам… Какая глупость с моей стороны. Но, слава Богу, костюм мне впору…
– Да и галстук не мешало бы, – осторожно начал Споуд, но старик был непреклонен.
– Нет, нет, с галстуком полный порядок. Я умею завязывать галстуки, мистер Споуд, вы уж мне поверьте. С галстуком полный порядок. Ради всех святых, давайте оставим все как есть.
– Какой у вас интересный орден!
Мистер Тиллотсон не без удовольствия взглянул себе на грудь:
– Обратили, значит, внимание? Давненько я его не надевал. Меня наградили за заслуги в русско-турецкой войне. Это орден Целомудрия второй степени. Первой степени вручают только коронованным особам… лицам королевской крови и еще послам. Ну, а второй степени может получить паша самого высокого ранга. У меня как раз второй степени. Первой степени вручают только коронованным особам…
– Все понятно, – перебил его Споуд.
– Как вы полагаете, мистер Споуд, я неплохо выгляжу? – осведомился мистер Тиллотсон, в голосе которого зазвучала некоторая тревога.
– Вы выглядите просто превосходно, мистер Тиллотсон, просто превосходно, да и орден у вас замечательный.
Старик снова просиял.
– Слава Богу, – отозвался он, – что костюм мне впору. Но я вообще-то не люблю одалживать одежду. Как сказал Бард, «легко и ссуду потерять, и друга». А Бард всегда прав.
– Тьфу, опять этот гадкий таракан, – воскликнул Споуд.
Мистер Тиллотсон наклонился и стал шарить взглядом по полу.
– Вот он! – сказал он наконец и топнул ногой по крошечному угольку, который, хрустнув, обратился под его подошвой в пыль. – Нет, обязательно заведу себе ежа.
Пора было ехать. Вокруг огромной машины лорда Баджери собралась толпа мальчишек и девчонок. Шофер, явно полагавший, что подобное любопытство есть надругательство над такими понятиями, как честь и достоинство, сидел, как статуя, окаменело уставясь в вечность. Когда Споуд и мистер Тиллотсон вышли на улицу, их приветствовал вопль, в котором насмешка и уважение слились воедино. Когда же они садились в машину, их провожали молчаливо-почтительные взгляды.
– В кафе «Бомба», – распорядился Споуд.
«Роллс-ройс» издал что-то очень похожее на вздох и тронулся с места. Дети снова завопили и ринулись вдогонку, размахивая руками от возбуждения. И тогда мистер Тиллотсон непередаваемо изящным движением подался вперед и бросил в толпу сорванцов свои последние три медяка.
IVОгромный зал кафе «Бомба» постепенно наполнялся гостями. Длинные зеркала в позолоченных рамах отражали ту причудливую смесь, что являли собой участники банкета. Академики средних лет подозрительно косились на молодых людей, в которых они видели (и совершенно справедливо) бунтарей, устроителей выставок постимпрессионистов. Враждующие критики, столкнувшись вдруг лицом к лицу, кипели от еле сдерживаемой злости. Миссис Нобс, миссис Крокодилер и миссис Мандрагор, неутомимые охотницы за крупной дичью мира искусств, были вне себя от гнева: слишком уж неожиданно оказались они вместе в том обширном заповеднике, где каждая надеялась всласть поохотиться в одиночку. Среди этого скопища не выносящих друг друга тщеславцев прохаживался лорд Баджери с мягким и учтивым выражением лица. Глядя на него, как-то не верилось, что он хотя бы смутно догадывается о том, какие интриги и страсти кипят вокруг. Он был на седьмом небе от счастья. За неподвижновосковыми чертами его лица-маски – нос как у представителей Ганноверской династии, тусклые поросячьи глазки, бледные полные губы – скрывался маленький и озорной бесенок, который прямо-таки покатывался от хохота.
– Как мило, что вы решили посетить нас, миссис Мандрагор, – говорил он, – и тем самым воздали честь великому прошлому нашего искусства. Я душевно рад, что вы привели с собой очаровательную миссис Крокодилер. А это неужели наша дорогая миссис Нобс? Ну да, конечно же, она! Как это я ее раньше не заметил? Какая прелесть. Я всегда считал вас истинными ценительницами искусства.
И он умчался – было грех упустить восхитительную возможность представить знаменитого скульптора сэра Герберта Херна молодому, но уже достаточно влиятельному критику, который в одной из своих рецензий назвал сэра Герберта каменщиком-монументалистом.
Вскоре в дверях раззолоченного зала появился метрдотель. «Мистер Тиллотсон!» – громко и торжественно возвестил он. Поддерживаемый сзади юным Споудом, мистер Тиллотсон медленными и неуверенными шагами вошел в зал. От яркого света он часто и болезненно моргал, веки над его подернутыми пеленой глазами казались крыльями плененного мотылька. Войдя в зал, он остановился и как-то подтянулся, постаравшись придать себе облик спокойного достоинства. К нему подбежал лорд Баджери и стал трясти ему руку.
– Добро пожаловать, мистер Тиллотсон, добро пожаловать от имени всего английского искусства.
Мистер Тиллотсон молча наклонил голову. Он был так взволнован, что ничего не мог сказать.
– Позвольте мне представить вас некоторым из ваших младших коллег, собравшихся здесь в вашу честь.
Затем лорд Баджери представил всех находившихся в зале старому художнику, который отвешивал поклоны, обменивался рукопожатиями, издавал какие-то странные, похожие на кашель звуки, но по-прежнему не мог ничего сказать. Зато немало любезностей наговорили миссис Нобс, миссис Крокодилер и миссис Мандрагор.
Подали угощение, все стали рассаживаться по местам. Во главе стола сидел лорд Баджери, по правую руку от которого был мистер Тиллотсон, а по левую – сэр Герберт Херн. Прекрасная кухня и замечательные вина, которыми по праву славилось кафе «Бомба», сделали свое дело: мистер Тиллотсон ел и пил от души, как человек, много лет проживший в каморке с тараканами на одной картошке и капусте. После второго бокала он вдруг заговорил, бурно и внезапно, словно прорвало плотину.
– В Малой Азии, – начал он свой монолог, – на званых обедах принято икать в знак сытости и благодарности хозяевам. Eructavit cor meum [40], как сказал Псалмопевец, который ведь тоже был с Востока.
Споуд устроил так, что его соседкой оказалась миссис Крокодилер: у него были на нее свои виды. Что и говорить, она была жуткая женщина, но с деньгами и могла оказаться весьма полезной. Споуд поставил себе целью во что бы то ни стало завоевать ее расположение: ему хотелось уговорить ее приобрести кое-что из работ молодых художников, друзей Споуда.
– В подвале? – ужасалась тем временем миссис Крокодилер. – С тараканами? Какой ужас! Бедный, несчастный старик! Вы, кажется, сказали, что ему девяносто семь лет? Подумать только! Надеюсь, что подписка будет не так уж мала. Разумеется, каждый из нас был бы счастлив дать побольше. Но при нынешней дороговизне, при огромных расходах…
– Я понимаю, – поддакнул Споуд.
– А все из-за лейбористов, – продолжала миссис Крокодилер. – Конечно, было бы неплохо время от времени приглашать его пообедать, но вообще-то мне кажется, что он уже слишком стар, слишком farouche [41] и gateux[42]. Так что все это было бы ему самому в тягость. А вы, значит, работаете у мистера Голлами? Очаровательнейший человек, талантливый, прекрасный собеседник…
– Eructavit cor meum, – в третий раз произнес мистер Тиллотсон.
Лорд Баджери сделал было попытку отвлечь его от особенностей турецкого этикета, но неудачно.
В половине десятого те недобрые чувства, что царили перед обедом, задремали, усыпленные вином. Сэр Герберт Херн, например, пришел к выводу, что молодой кубист, сидевший с ним рядом, отнюдь не безумец и неплохо разбирается в творчестве «старых мастеров». Молодое поколение, со своей стороны, вдруг обнаружило, что далеко не все «старики» – злобные интриганы, хотя, конечно, в большинстве своем они не отличались большим умом. Миссис Нобс, миссис Крокодилер и миссис Мандрагор, будучи дамами старой закалки, почти не пили вина, а потому огонь взаимной ненависти по-прежнему жег их сердца.
Настало время речей. Поднялся лорд Баджери, сказал все, что от него ожидалось, и передал слово сэру Герберту Херну, который и должен был произнести главный тост вечера. Сэр Герберт откашлялся, улыбнулся и стал говорить. Тост длился минут двадцать, и за это время он успел угостить собравшихся анекдотами о Гладстоне[43], лорде Лейтоне[44], сэре Альма Тадема[45], а также о покойном епископе Бомбейском. Он сочинил три каламбура, он цитировал Шекспира и Уиттьера, он был остроумен, он был красноречив, он был торжествен. В конце своего выступления сэр Герберт вручил мистеру Тиллотсону шелковый кошелек, в котором было пятьдесят восемь фунтов десять шиллингов – именно эту сумму удалось собрать по подписке. С громкими возгласами одобрения были подняты бокалы за здоровье старого художника.
