Пэлем Вудхауз - Том 18. Лорд Долиш и другие
— Понимаешь, я не умею распоряжаться. Попаду еще в аферу… И вообще, неприятно, когда тебя берут из-за титула.
Клара прикусила губу.
— Нет, что же это такое! — воскликнула она. — Подруги просто онемели, что я выхожу за лорда. А теперь вот объясняй, что у нас нет денег. Да, попалась я, как бедная Полли! Прямо из «Небесного вальса» — леди Уэзерби! А толку? Нет, просто чушь какая-то! Ну, займись автомобилями.
— Да я в них не разбираюсь. Зачем обижать людей? Я могу подсунуть что угодно, хоть игрушку на колесиках.
— Пусть сами смотрят. Твое дело — продать.
Поистине в этот день Долишу не везло. Он все время говорил невпопад, а сейчас достиг апогея:
— Ну, знаешь, все-таки noblesse oblige. Клара хмыкнула и взглянула на часы.
— Мне пора.
— А кофе?
— Не хочу я никакого кофе.
— В чем дело?
— Ни в чем. Надо уложить вещи.
Долиш не кинулся за ней, потому что еще не заплатил. Пока он это делал, она исчезла. Он выбежал на улицу. Ее нигде не было.
2Скорбь окутала пэра. Солнце померкло. Небеса посерели, подул холодный ветер. Шафтсбери-авеню стала исключительно мерзкой. Правда, и Пиккадилли оказалась не лучше, когда он туда попал. Люди ходят, вообще много пакости… «Ну что за мир?» — думал лорд, остро жалея себя. «Noblesse oblige» сказать нельзя! А почему, собственно? Тут он наткнулся на фонарный столб.
Удар кое-что изменил. Жалость переместилась. В сущности, можно понять и Клару. Она печется о нем, а он ее обидел. Нельзя так себя вести с тонкой, нежной натурой. Причем тут noblesse? Нет, какая глупость!
Вдруг он остановился. Его осенила мысль, которая в свое время осенила Колумба.
— В Америку! — повторял он, сидя в такси, как повторял когда-то Колумб жене на кухне.
О великой республике Долиш знал мало. Что-то такое она не поделила с Англией в XVIII веке, но это уладилось, вроде сейчас всё в порядке. Коктейли он ценил, не осуждал и рэг-тайм, а больше ничего из сокровищ Америки толком не ведал.
Ехал он повидаться с Гейтсом, корреспондентом одной американской газеты. Застать его можно было в лондонском отделении Перочернильного клуба.
Долиш его и застал. Он как раз доедал второй завтрак.
— В чем дело, Билл? — спросил он, отведя молодого лорда в уголок библиотеки. — Какой-то вы такой… одухотворенный…
— У меня мысль.
— Какая?
— Помните, вы говорили про Америку?
— Что именно?
— Там легко разбогатеть.
— Ну и что?
— Я туда еду.
— Чтобы разбогатеть?
— Конечно.
— А зачем?
— Денег нет.
— Давно не слали из поместий? Билл засмеялся.
— О чем вы говорите? Как, по-вашему, сколько я получаю в год? Четыреста фунтов.
— Быть не может! А я-то думал, вы богач.
— Почему?
— Вид такой, богатый. Странно тут у вас. Мы знакомы четыре месяца, у нас есть общие друзья, но ни слова не слышал о ваших… ресурсах. В Нью-Йорке мы все помечены: «Доход — такой-то, перспективы — такие-то». М-да, тогда другое дело. Конечно, в Америке заработать легче. Не знаю, чем вы займетесь, но дам вам два-три письма.
— Спасибо большое.
— Можно, я назову вас Смитом?
— Смитом?
— Лорду работы не дадут. Их у нас любят, но в другом плане — гольф, танцы какие-нибудь, но не офис. Там работа трудная, на всю катушку.
— Вот как…
— Значит, Смит.
— А можно другую?
— Сколько угодно. «Джонс» не подойдет?
— Я ее забуду.
— Если вы ее забудете, вряд ли у вас есть шансы.
— Может, Чалмерс?
— По-вашему, это проще Джонса?
— Я и есть Чалмерс. «Долиш» — титул, а не фамилия.
— А! Ну, хорошо. Значит, Чалмерс. Когда едете?
— Завтра.
— Однако вы не ленитесь. Кстати, в Нью-Йорке можете жить у меня.
— Спасибо вам большое.
— Не за что. Мне же лучше, приглядите за квартирой. Записывайте адрес. Сегодня пошлю вам письма и ключи.
Билл весело шел по Стрэнду. Он купил билеты, потом отправился в клуб. Там ему передали записку:
«1 ч.д. Лорду Долишу. Зайти к Николзу (хорошие новости)».
Он взглянул на часы — что ж, время есть — и пошел в прославленную фирму «Николз, Николз, Николз и Николз».
3Клара Фенвик сидела в автобусе. Июньское солнце наполняло ее не радостью, но яростью. Нет, вы подумайте «noblesse oblige»! И, заметьте, сверху вниз, словно она толкает его на преступление! Теперь все так делают, причем тут «noblesse»?
Автобус двигался по Кенсингтону. Клара терпеть не могла этих мест, предпочитая им Гровнор-сквер. Как-никак, из романов известно, что там — и дворецкие, и камеристки, и мягкие диваны, и приглушенный свет. Это вам не дешевая мебель, не басовитая кухарка, распевающая гимны, и не вредоносный братец. Всего десять лет, и то дают меньше, а шуму — как от целой толпы.
Именно он приветствовал ее в передней.
— А тебе письмо. Марку не дашь? У меня такой нету.
— Не вопи, — отвечала сестра. — Бери свою марку, на что она мне? Давай письмо.
Брат исчез, взвизгнув от счастья, но из-за полуприкрытой двери послышался голос:
— Это ты?
— Да, мама. Я спешу, мне сегодня в Саутгемптон.
— Когда поезд?
— В четверть четвертого.
— А ты успеешь?
— Успею, успею.
Клара сжала кулаки. Из столовой и из кухни одновременно раздавалось пение. Она юркнула к себе и стала швырять вещи в чемодан. Бросив взгляд на письмо, она поняла, что оно — от Полли, и решила прочесть позднее.
«Привет, старушка! — читала она в поезде. — Неужели я тебе еще не писала? Ужас какой! А сколько всего случилось… Начну с моего номера. Ну, чистый блеск! Сколько мне платят, не скажу, а то тебе станет худо.
Я теперь босоножка. Начала в ансамбле, и дело пошло так, что меня сманили в ресторан. Теперь там столика не закажешь, если не дашь метрдотелю в лапу. Пляшу босиком, вообще легко одета. Народу — тьма, полицию вызывают. Деньги отвозят в банк на трех грузовиках.
Конечно, главное — имя, леди Полина Уэзерби. Алджи говорит, это неправильно, я не дочь графа,[4] но мне наплевать. Успех — жуткий.
Вот оно как, старушка. Приезжай, а? Я сняла домик на Лонг-Айленде. Отдохнешь до осени, а там что-нибудь подыщем. У меня есть вес. Да и без меня тебя мигом возьмут. Я показала твое фото, агент прямо подпрыгнул.
Мне без тебя не протянуть. Алджи — просто свинья. У меня есть агент для связи с прессой, очень умный дядя. Я даю интервью, всякие так советы и т. п. Так вот, он сказал, чтобы я завела змею и обезьяну.
Я завела, а мой повелитель очень рассердился. Теперь он рисует. В Англии он собирал фотографии лошадей, а потом — автомобилей. Под конец он играл на рояле, я чуть с ума не сошла. А теперь вот рисует.
Это ладно, чем-то хоть занят. У него своя мастерская. Все бы хорошо, но он решил, что нужна «душа художника», то есть всякие нервы.
Сегодня утром Кларенс (змея) вполз на стол, мы как раз завтракали. Он очень любит вареные яйца. Вполз, посмотрел так это умильно, а мой дурак стукнул его чайной ложкой. Бледный такой, весь дрожит и говорит: «Полина, мы не в зверинце. Тонкий, нервный человек не может ужиться со змеей. Или я, или…»
Тут на него спрыгнул Юстес (обезьяна). Он очень любит Алджи.
Не поверишь, мой граф встал и вышел из дома прямо с ложкой. Днем позвонил и сказал, чтобы я выбирала. Я ему говорю, скажи спасибо, у Майры Девениш — пума, но он повесил трубку.
В общем, мне очень плохо. Конечно, я не сдамся, но страдаю. Приезжай, помоги. Если успеешь на «Атлантик» двадцать четвертого, познакомишься с симпатичным человеком. Его зовут Дадли Пикеринг. Очень богатый (автомобили). А агента — Роско Шериф.
Приезжай, я без тебя не выдержу, уступлю моему кретину. Сил от него нет, но я его люблю.
Твоя Полли»
Клара чуть не заплакала. Легко сказать, в Америку, а на какие деньги? Полли могла об этом и подумать. Она взглянула на письмо и вдруг заметила приписку:
«P.S. За дорогу я заплатила, так что езжай. П.»
Через час в саутгемптонском отделении «Уайт Стар» появилась сияющая девушка. Билет ей выдали, и она помчалась в театр, чтобы успели найти замену. Потом написала домой, надо все-таки.
«Ровно шесть», — подумала она. Там в Кенсингтоне, царит запах обеда. Кухарка, стоя над капустой, поет какой-нибудь гимн. Мать вздыхает. Перси делает что-нибудь плохое…
Представив все это, она блаженно улыбнулась.
4Контора «Николз, Николз, Николз и Николз» помещалась в Линкольнз Инн.[5] Первый из Николзов умер при Вильгельме IV,[6] второй — к юбилею королевы Виктории. Остались Джерри и его отец, суровый старец, знавший все тайны английской аристократии.
Билл направился к Джерри, который при отце делал вид, что истово трудится. Сейчас отца не было, и он ловил зонтиком бумажный шарик. Линкольнз Инн еще не излечил его от живости, которой он славился в Кембридже, и третьего Николза огорчало его небрежение к формальностям.
