Гарольд Роббинс - Сочинитель
Когда поезд тронулся, я попытался поймать на себе ее взгляд. Но уже через несколько секунд она пропала из виду, смешавшись с толпой.
“Дерьмо, — подумал я. — В самом деле сглупил. Все было в моих руках, а я упустил удачу. Мне всего лишь нужно было чуть побольше говорить, вместо того, чтобы стоять, как истукан”.
Я прищурился, чтобы взглянуть назад, на станцию, потом моргнул, но когда открыл глаза, то увидел свою ногу, висящую надо мной на вытяжении.
Я огляделся. Вычищенные, вымытые до блеска голубые стены и потолок палаты. Я услышал шаги и, повернув голову, увидел медсестру, подходящую ко мне с влажной салфеткой в руках.
Это была полная женщина лет сорока. Она протянула мне салфетку.
— Вытрите себе интимные места.
— Зачем? — спросил я, беря салфетку.
— У вас была поллюция, пока вы спали, — сказала она. — Но не беспокойтесь. Это совершенно нормально, когда пациенту вводят обезболивающее.
— Я помню только, как меня везли на каталке по коридору.
— Когда вас привезли сюда, вы уже спали.
— Я припоминаю, что каталка напомнила мне подземку, — сказал я. — Как странно.
— Вымойтесь и забудьте об этом, — сказала она. — Вы спали больше трех часов, и ваш доктор может прийти с минуты на минуту.
Меньше чем через пять минут в палату вошел Эд. Он оглядел вытяжное устройство, потом придвинул стул к моей постели.
— Тебе порядком повезло, старина, — сказал он.
— Рад, что ты так считаешь, — саркастически ответил я. — Это чертовски больно.
— Могло быть и хуже. Твои переломы со временем заживут, а я повидал другие, которые усадили бы тебя в инвалидную коляску на всю жизнь.
Я посмотрел на него, впервые увидев бесконечную усталость в его водянисто-голубых, покрасневших от постоянного недосыпания глазах.
— Извини, — сказал я. — Боюсь, я оторвал тебя от дел.
— Все в порядке, — ответил он. — Тебе придется провести некоторое время в бездействии, так что готовься залезть в отложенное на черный день.
— Когда я буду здоров?
— На этот вопрос ответить нелегко. Это происходит постепенно. Стадия первая — ты лежишь в больнице на вытяжении около недели, пока мы не удостоверимся, что все кости встали на место. Потом можешь ехать домой. Ходишь очень осторожно, сначала с каталкой для первых шагов, всегда медленно и понемножку, потом на костылях, по-прежнему много отдыхая в постели. Через месяц мы сделаем еще несколько рентгеновских снимков. Если все будет идти хорошо, разрешим двигаться чуть побольше, но все еще на костылях. Еще через месяц снова сделаем снимки, и к тому времени переломы уже должны будут срастись. Потом будешь ходить потихоньку, с одним костылем или палкой еще пару месяцев, пока мы не убедимся, что сустав в полном порядке. А потом сможешь вернуться к нормальной жизни.
Я быстро подсчитал.
— Полгода?
— Около того, — сказал он.
— Могу я работать?
— Думаю, да, — ответил он. — Но у тебя будут постоянные боли, так что работать в хорошем темпе не получится.
— Когда боли пройдут?
— Если по десятичной шкале принять ту боль, что есть сейчас, за десять, через три месяца она опустится примерно до отметки “пять”, а когда ты будешь полностью здоров, она понизится до двух или одного, но тебе нужно будет привыкать жить с ней. По-настоящему она мешать тебе не будет.
Я взглянул на него. Было кое-что, что я в нем уважал, — он говорил правду. Никаких пустых обещаний.
— Все мое расписание летит к черту, — сказал я. — В эти выходные я должен был сдавать сценарий для телесериала, через неделю — статью в английскую газету. Потом я собирался приняться за новую книгу и через три месяца закончить ее первую часть.
— Боюсь, ты не сможешь придерживаться своего расписания, — серьезно сказал Эд. — Но о чем тебе беспокоиться? Твоя последняя книга все еще в списке бестселлеров и продержалась там больше года.
— И за это время я успел истратить все деньги, которые за нее получил. Мне нужно поддерживать в рабочем состоянии большой механизм.
Он секунду помолчал, потом кивнул.
— Думаю, ты прав. Имея дома здесь, на Беверли-Хиллз, на Ривьере во Франции, виллу и яхту и зимний домик в Акапулько, как тебе это удается?
— Так же, как и тебе, — ответил я. — Работаю.
— Ты еще и выбрасываешь кучу денег на выпивку, вечеринки, наркотики и девочек. Слегка урежь эти расходы, и ты здорово сэкономишь.
— То же самое говорит мне и Пол, мой юрист. Вы оба не понимаете, что это — как глазурь на торте, которая не дает ему развалиться и придает смысл всему остальному. Просто класть деньги в банк не доставляет мне никакой радости. По крайней мере, я трачу свои деньги на стиль жизни, который приносит мне удовольствие.
— Но тебе приходится все время работать.
— Да? А тебе?
— Да, — сказал он. — Но о тебе люди думают иначе.
Я рассмеялся.
— Они думают о моих книгах, и это заставляет их считать, что мои книги и я — одно и то же.
— Ты хочешь сказать, что всегда так работал? Даже когда начинал?
— Всегда, — ответил я. — Может быть, даже больше.
Часть первая
1942
1
— Джо! — Голос матери слабым эхом достиг его спальни. Он медленно перевернулся и взглянул на будильник. Было одиннадцать утра. Он повернулся обратно и закрыл голову подушкой.
На этот раз голос матери прозвучал громче. Он выглянул из-под подушки. Дверь в его комнату была открыта, и двоюродная сестра Мотти стояла в коридоре рядом с дверным проемом. Он уставился на нее.
— Какого черта ты здесь делаешь?
— Ты нужен своей маме, — сказала она.
— Я слышал, — резко ответил он. — Я еще не выспался.
— Тебе лучше встать, — сказала Мотти — Это важно.
— Подождите еще полчасика, — сказал он, снова ныряя головой под подушку.
Через секунду он почувствовал, что с него срывают одеяло.
— Что, черт тебя дери, ты делаешь? — взорвался он, прикрываясь руками.
Мотти засмеялась.
— Ты опять дрочил.
— Нет, — сердито ответил он, садясь на постели.
— Дерьмо трепливое, — сказала она — Я же вижу пятна на простыне.
Он взглянул на простыню.
— Это во сне.
— Угу, — саркастически сказала она. — Ты всегда так говоришь. Мне лучше знать. Я ведь знаю тебя с тех пор, как ты был совсем малышом.
— Когда ты успела стать таким специалистом? — поинтересовался он. — Ты же ненамного старше меня.
— Мне уже двадцать пять, — ответила она почти высокомерно. — Это вполне достаточно. Я помню еще то время, когда я купала тебя, ты был практически еще младенцем.
— И все это время ты играла моим членом, — сказал он.
— Неправда! — возмутилась она.
Он убрал руки.
— У меня стоит, — сказал он. — Не хотела бы ты опять меня искупать?
— Свинья! — огрызнулась она. — У тебя извращенный ум. Я читала рассказы, которые ты пишешь для этих журналов. Сомнительные эротические рассказы, сомнительные детективные рассказы, сомнительные приключенческие рассказы.
Он взглянул на нее.
— Тебя никто не заставлял их читать.
— Мне было интересно узнать, чем ты занимаешься.
— Они зацепили тебя?
— Они отвратительны, — сказала она. — Если тебе хочется называть себя писателем, почему ты не пишешь для каких-нибудь приличных журналов? “Сетердей ивнинг пост”, “Коллиерз”, “Ледиз хоумджорнал”.
— Я пытался, — ответил он. — Я не могу писать в их стиле. — Он секунду помолчал. — Но все не так уж плохо Я получаю за свои рассказы пятьдесят долларов в неделю.
— Это не так уж много, — сказала она — Я зарабатываю тридцать пять в неделю за то, что пишу рекламные образцы.
— Я бы не назвал это “писанием”, — сказал он. — Кроме того, ты еще стоишь в магазине за стойкой.
Проигнорировав это замечание, она направилась к двери.
— Лучше бы тебе спуститься, — сказала она. — Твоя мама расстроена.
Прежде чем вылезти из кровати, он переждал, пока не услышал, как она спускается по лестнице, ведущей в нижний холл. Он выпрямился перед широко раскрытым окном и глубоко вздохнул. Уже наступил октябрь, но воздух был по-прежнему теплым и влажным. Казалось, лето никогда не уйдет. Он перевесился через подоконник и посмотрел вниз, на узкий проезд, разделявший их дом и соседний. Он увидел Мотти, выходящую из боковой двери.
— Ты, похоже, опоздаешь на работу, — прокричал он.
— Сегодня четверг. Магазин по четвергам открывается позже. — Она посмотрела — вверх, на него. — Ты сегодня работаешь допоздна?
— Нет, — сказал он.
— Может, зайдешь за мной в магазин? Мне не хочется возвращаться одной. Вечером это кошмарный район.
— Я тебе позвоню, — ответил он. — Я постараюсь.
— О’кей, — сказала она и пошла по проезду по направлению к улице.
Он повернулся лицом к комнате. Мотти вообще-то классная девчонка, несмотря на то, что иногда бывает настоящей язвой. Она жила с ними с тех пор, как ей исполнилось десять. Ее мать и отец погибли в автокатастрофе. И теперь его мать была ее единственной родственницей.
