Арчибальд Кронин - Вычеркнутый из жизни
День тянулся томительно долго. Понимая, сколь важные процессы происходят сейчас в мозгу Берли, Пол то и дело нетерпеливо посматривал на часы. Управляющий Херрис уже много раз подходил и наблюдал за ним, словно хотел подловить Пола и обвинить в безделье. Но вот наконец настал желанный час. Перед самым закрытием магазина Пол прошел в туалет и, чтобы освежиться, окунул голову в холодную воду.
В четверть восьмого он был в «Королевском отеле», где, после недолгого ожидания, его провели наверх.
На этот раз Берли уже не светился приветливостью. Депутат от Уортли стоял спиной к камину, его чемодан был упакован и закрыт, тяжелое дорожное пальто небрежно брошено на стол. Он едва кивнул в знак приветствия и долго внимательно и недружелюбно смотрел на молодого человека. Наконец заговорил:
— Я просмотрел ваши бумаги… очень внимательно. Читал в машине по дороге в деревню. Потом перечитал, когда вернулся. Надо признать, вы их неглупо составили. Но в любом деле имеются две стороны. Вы же изложили только одну.
— Правда здесь на одной стороне, — живо возразил Пол.
Берли нахмурился и покачал головой.
— У нас подобные истории исключены. Возможно, в какой-нибудь отсталой стране… но не в Англии. Разве у нас не лучшая в мире юстиция? В этом отношении, как и во всех других, мы стоим на первом месте. Да и что может быть беспристрастнее суда присяжных? Бог ты мой? У нас он существует уже семь веков!
— Это аргумент скорее против, чем за, — тихим голосом возразил Пол. — Я много думал об этом, сэр, что вполне понятно в моих обстоятельствах. Но разве в число присяжных не могут попасть глупые, невежественные, предубежденные люди, не разбирающиеся в технике судопроизводства, не имеющие представления о психологии, бездумно принимающие на веру свидетельские показания, легко поддающиеся выспренней риторике умного прокурора?
— Господи ты боже мой! — воскликнул Берли. — Уж не собираетесь ли вы облить помоями самого министра юстиции?
Странное возмущение, теперь день и ночь бродившее в Поле, заставило его ответить:
— Человек, чья карьера зависит от умения лишить жизни того, кто сидит перед ним на скамье подсудимых, по-моему, заслуживает не больше уважения, чем обыкновенный палач.
— Вы забываете, что нам нужны обыкновенные палачи.
— Зачем?
— Черт вас возьми совсем! — вспылил Берли. — Понятно, чтобы вешать убийц.
— А должны мы их вешать?
— Конечно, должны. Мы обязаны охранять интересы общества. Если бы не страх перед веревкой, первый попавшийся злоумышленник перерезал бы вам глотку впотьмах из-за пятифунтового билета.
— Статистика доказывает, что в странах, где отменена смертная казнь, преступность не возросла.
— Не верю! Повешение — лучшая мера безопасности. И это гуманная смерть, не то что гильотина или электрический стул. Было бы чистейшим безумием отказаться от этого традиционного наказания.
Горячая волна возмущения захлестнула Пола и заставила забыть об осторожности.
— То же самое говорил лорд Элленборо, наш министр юстиции, несколько лет назад, когда Сэмюэл Ромили внес предложение об отмене смертной казни через повешение за кражу свыше пяти шиллингов.
Кровь бросилась в лицо Берли.
— Вы просто дурак, молодой человек, — прошипел он. — Я-то тут при чем. Я либерал. Я стою за гуманность. Так же, как вся наша система. Нам не доставляет удовольствия вешать людей. Кажется, вы могли бы в этом убедиться на собственном опыте. Любой приговор может быть отменен.
— Ваша лучшая в мире правовая система сначала объявляет человека убийцей и приговаривает к повешению; затем идет на попятный и отправляет в тюрьму до конца его дней. Это что, акт милосердия, гуманности? Это, по-вашему, справедливость? — Пол вскочил на ноги, бледный, сверкая глазами. — Именно так и случилось о моим отцом. Он попал в Каменную Степь из-за этой вашей системы ведения уголовного процесса, когда дело решают улики и показания заведомо недобросовестных свидетелей, системы, позволяющей сторонам произвольно манипулировать фактами, вызывать экспертов, находящихся на жалованье у государства и потому поддакивающих обвинению, и назначать прокурора, единственной целью которого является не установление справедливости, а уничтожение того, кто сидит на скамье подсудимых.
Не обращая внимания на Берли, одержимый своей идеей, Пол сдавленным голосом продолжал:
— Преступление — продукт социального строя. Те, кто учредил этот строй, зачастую куда более виновны, чем так называемые преступники. Нельзя, чтобы к правонарушителям общество применяло те же принципы, которые сто лет назад заставляли вешать голодного мальчишку за то, что он украл каравай хлеба. Но если уж Мы упорно стоим на том, что око за око, зуб за зуб, то закон должен быть по крайней мере гибок. А вместо этого что происходит? Мера наказания с незапамятных времен — виселица, на которой вслед за учтивой комедией молитвы разыгрывается последний акт отмщения. — Пол задыхался, но остановиться не мог. — Пора уже ввести новую, более справедливую систему, но вам не на руку, чтобы менялся ход вещей, пусть все остается, как в добрые старые времена. Возможно, вы хотели бы еще пойти назад, вернуться к феодальному строю, когда только зачинался суд присяжных. Что ж, вы вправе держаться этих взглядов. Но не забывайте, что вы — представитель народа, что вы меня представляете в парламенте. Пусть вы не верите тому, что я здесь изложил, но ваша обязанность — позаботиться о пересмотре дела. Если вы откажетесь, я пойду и буду кричать об этом на всех перекрестках.
Вдруг он понял, что говорит, и прикусил язык. Ноги у него подкашивались, он опустился на стул и закрыл лицо руками. В наступившем молчании Пол не смел поднять глаза на Берли. Он чувствовал, что лишил себя всякой надежды на успех.
Но Пол ошибся. Если подобострастные мольбы оставляли Берли равнодушным, то энергией и отвагой его всегда можно было подкупить. Мужество восхищало его, и ему нередко случалось проникаться симпатией к тем, кто, по его словам, «умел постоять за себя». Вдобавок он чувствовал, что за этим странным, неприятным делом и вправду что-то кроется. И, наконец, взывая к чувству долга Берли, Пол задел его за живое. Берли и сам сознавал, что себялюбие и образ жизни, навязанный ему аристократической женой, за последние годы не раз побуждали его увиливать от наиболее неприятных обязанностей, связанных с занимаемым положением.
Он несколько раз прошелся по ковру туда и обратно, чтобы поостыть. И затем сказал:
— Молодежь, видно, воображает себя носителем всех добродетелей. Ну, это ваше дело! В других вы не в состоянии увидеть ничего хорошего. Я, например, не собираюсь строить из себя святого. Но, вопреки эпитетам, которыми вы меня наградили, я стою за некоторые принципы. И прежде всего за честность. Мне совсем не по душе ваше дело. Но, клянусь Богом, я не стану от него уклоняться. Я возьму его на себя, предам гласности, поставлю перед палатой общин. Более того: даю торжественное обещание сообщить об этом самому министру юстиции.
Пол взглянул на него. Так неожиданна была эта речь, так поразительна победа, что комната ходуном заходила у него перед глазами.
Он попытался пробормотать слова благодарности, но губы его не желали шевелиться, а предметы вокруг словно закружил вихрь.
— Бог ты мой! — Берли торопливо вытащил из кармана дорожную флягу, склонился над Полом и, разжав ему зубы, влил в рот несколько капель спирта. — Так, так! Уже лучше. Лежите тихо, не двигайтесь.
Он стоял с покровительственным видом, глядя, как краска возвращается на лицо Пола, и сам несколько раз приложился к фляге. Бурная реакция Пола, рассеяв последние остатки гнева, восстановила в Берли приятное чувство собственного достоинства. А впоследствии, когда ему удастся выяснить всю эту дурацкую, немыслимую историю, какой у него будет великолепный рассказ для клуба! Он уже слышал свой голос, говоривший: «Упал без сознания к моим ногам, желторотый птенец».
Время шло.
— Вам лучше теперь? Мой поезд уходит в восемь.
Пол поднялся, машинально пожал протянутую ему руку и через несколько минут уже шел по улице. Звон стоял у него в ушах и еще более ликующий — в сердце.
Глава XVI
На следующий день Пол подошел к газетному киоску на углу и попросил, чтобы ему ежедневно доставляли газету «Курьер Уортли». Она давала подробные отчеты о заседаниях в палате общин. И хоть он знал, что немедленного результата ожидать нельзя — в сутолоке парламентских дел Берли ведь надо еще улучить благоприятную минуту, — все-таки с жадностью прочитывал газету каждый вечер по возвращении с работы.
Окрыленный надеждой, он смирился с нынешним своим положением и постарался весело, наилучшим образом его использовать. Дома он решил не ограничиваться шапочным знакомством с единственным из жильцов, который был его ровесником, счетоводом Джеймсом Крокетом. Этот Крокет, юноша весьма степенный и довольно скучный, пунктуальный в своих привычках, как часовой механизм, всегда в высоких стоячих воротничках и готовых галстуках бантиком, к авансам Пола отнесся с крайней сдержанностью. Но как-то раз, в субботу, он вдруг вынул из записной книжки два билета.
