Наталия Роллечек - Избранницы
— Мы воздержимся, но вот эта не воздержится, — с укором сказала Сабина, указывая на Зоську.
— Да, да, она не воздержится! — поддержали обвинение многочисленные голоса.
Зоська презрительно ухмыльнулась, а разозленная Сабина завопила:
— Воздержишься или нет, говори!
Зоська передернула плечами и хотела выйти из трапезной, но Гелька удержала ее и с силой отпихнула к лавке.
— Сиди тут, если не хочешь, чтобы мы переломали тебе кости. Совести у тебя нет, что ли, черт подери!
— Ясно, что нет, — мрачно отозвалась Казя. — Продавала себя Целине, потом Янке, никогда с нами не держалась вместе, вот и вырос из нее этакий эгоист.
— Всегда комбинировала, как бы заработать на нас.
— И первая доносила обо всем хоровым сестрам…
Всё новые голоса обвинения раздавались со всех сторон. Ехидная усмешка неожиданно погасла на Зоськиной физиономии. Она вся задрожала и разразилась рыданиями. Потом, прервав всхлипывания, откинула волосы, упавшие на мокрое от слез лицо, и в бешенстве выпалила единым духом:
— Кто меня научил красть? Вы! Как только кому-нибудь из вас нужны были нитки, иголки, крем, свечи, — так сразу ко мне: «Зося, постарайся! Постарайся!» И подсовывали хлеб или отдавали обед. А я, дура, шла и брала. Так вы меня и приучили. У вас совесть была спокойная, а обо мне вы обычно говорили: «Эта мерзкая торговка Зоська!» Однако вам необходима была торговка, и каждая лицемерно лезла к ней, когда беда ее прижимала. Чихать я хотела на ваше решение!..
— В том, что ты сказала, есть только часть правды, а остальное — сплошная ложь, — жестко оборвала ее Казя. — Верно, что мы пользовались твоими услугами; но ведь ты сама напрашивалась! А теперь тебе жалко жратвы; боишься нарваться на ссору с хоровыми сестрами и комбинируешь, как бы увильнуть от голодовки.
— А может, она говорит от всего сердца, — несмело подала свой голос Зуля. — Постоянными грехами она убила в себе волю и теперь делает только то, что ей подскажет дьявол.
— Если она искренне сокрушается, то пусть попросит запереть ее на время голодовки в хлев или на чердак, чтобы дьявол не искусил ее едой, — рассудила Сабина. — Хочешь, чтобы мы тебя заперли на чердак?
Зоська, утирая нос, буркнула:
— Я предпочитаю в хлеву…
— Хорошо. Запрем тебя в хлев и скажем сестре, что ты пошла в подвал выгребать навоз.
В дверях трапезной показалась воспитательница.
— Дежурные, прошу принести с кухни обед. Почему стол старших девочек еще не накрыт?
— Потому что мы отказываемся от обеда.
— Не понимаю.
— Сестра сейчас поймет, — выдавила из себя Гелька дрожащим от возмущения голосом. — Мы не ели завтрак, можем не есть и обед. Нас обвинили в совершении тяжелого преступления — кражи. Наш стол будет поститься весь сегодняшний день, а может быть, пост продолжится и завтра — пока матушка не снимет с нас обвинение и не извинится перед нами.
С упоением смотрели мы на монахиню, которая после Гелькиных слов буквально остолбенела.
— А подумали вы о том, что делаете? Даю вам минуту на размышление и отказ от вашего неразумного требования… Итак…
— Никакого «итак»! Все остается так, как я сказала.
— Матушка-настоятельница будет извещена об этом. Прошу не выходить из трапезной.
— Но Зоська должна подстелить свиньям солому, — быстро вставила Йоася. — Сестра Дорота так велела.
— Тогда одной Зоське можно выйти, — разрешила воспитательница, покидая трапезную.
…Истекал уже четвертый час нашего карцера. С опущенными головами сидели мы рядами на лавках. Печаль серого мартовского дня сочилась через забрызганное дождем окно.
— Давайте поговорим о чем-нибудь другом. Хватит о борще и картошке, — вздохнула Казя. — Кто-нибудь из вас спрашивал у хоровых сестер, почему сестра Барбара уехала так неожиданно?
— Интересно, у кого было время разговаривать с ними? Выполнение поручений, костел, школа, а теперь покаяние… Уехала, потому что матушка так велела. Теперь матушка будет всегда сама подавать ксендзу завтрак.
— А те сердца — так их рисовали Владка и Зоська, — громко сказала Сташка. — Я видела.
— А зачем Сабина заглядывала через замочную скважину, когда ксендз и сестра Барбара разговаривали в детском саду? — защищалась Владка.
— Все мы вели себя по-свински! — воскликнула я, однако, вспомнив историю с булками из детского сада, смутилась и умолкла.
— В нашем поведении мы видим, — тихо начала Зуля, — яркий пример последствий первородного греха, Без веры человек ничего хорошего не сделает. С верой — все. Святой Павел ясно говорит, что мы любим зло и не любим добро.
— Нечего сваливать вину на Адама и Еву, — буркнула Гелька. — Если бы у хоровых сестер было побольше шариков в голове, а матушка не была бы стареющей, ревнивой индюшкой в рясе, то все обошлось бы иначе.
Мрак сгущался в углах трапезной, приближаясь к окну. В сумеречном свете тускло поблескивали над столами рядами развешанные на стенах образа. Тоска тяжестью давила наши сердца.
Забытый на некоторое время голод пробуждался с новой силой. Время от времени одна из девушек поднималась с лавки, подходила к окну и, прижавшись носом к стеклу, пыталась вглядеться в темноту.
— Через час ужин… — сказала Йоася.
— И что, будешь есть?
— Нет, — прошептала она сквозь слезы. — Но мне хочется есть. Никто из вас не имеет при себе чего-нибудь съедобного? Я завтра бы отдала.
— Нет, — желчно отрезала Гелька, — Ты вообрази себе, что ты уже ела.
— Может быть, споем что-нибудь веселое? — предложила я.
— Нельзя веселое, потому что сегодня среда. Тихо! Кто-то идет!
Вошла сестра Алоиза.
— Я пришла узнать, намерены ли вы и дальше упорствовать в своем неразумном решении?
— Да! — Гелька сорвалась с места. — Да!
— Это ты говоришь от своего имени или от имени всех?
— Всех, всех… — нетерпеливо пробурчали мы.
— Тогда прошу вас по-прежнему не покидать трапезной, — выходя, сказала монахиня.
— Вы обратили внимание, что она будто бы даже осталась довольна нашим балаганом? — спросила Казя.
— Ну еще бы! Они же с матушкой-настоятельницей ненавидят друг друга, а значит, ей очень на руку, что мы тут голодаем из-за матушки…
Скрипнули двери, и в трапезную проскользнула Зоська.
— Зачем пришла? Почему не осталась в хлеву? — с подозрением допытывались мы.
— Я принесла вареные картофелины из ушата. На всех хватит, только я еще раз сбегаю. Сейчас, сейчас… Я спрятала их под кофту и под резинки в трусах… Нате!
Запыхавшаяся от быстрого бега, торжествующая от сознания всей важности своей роли и благородства своего подвига, Зоська преобразилась из злобной карлицы в маленькую озабоченную девчушку. Со смехом высыпа́ла она из-под трусов картофелины и давала их в протянутые девчатами руки.
Я поднесла теплую картофелину к губам, но тут же отшвырнула ее и разразилась истерическим смехом.
— Что случилось, Таля? Что ты делаешь?
— Выбросим эти картофелины!
Поглядывая то на меня, то на предмет своего вожделения, девчата сидели крайне удивленные.
— Почему?
— Потому что дело не в том, чтобы монахини не знали, что мы едим, а в том, чтобы мы на самом деле выдержали голодовку. Гелька, — с чувством отчаяния обратилась я к нашей предводительнице, — объясни им.
— Обойдемся без объяснений, — буркнула Казя, швыряя картофелину на пол.
Одна за другой девчата бросали картофелины; последней проделала это Йоася.
— Ей-богу, мне даже вчерашний торт не был так вкусен… — вздыхала она, облизывая палец.
Я взглянула на забытую всеми Зоську. Ее лицо, искаженное ненавистью и страданием, было бледно.
— Я-то для вас старалась, руки себе обварила, а вы назло мне… вы… — взвизгнула она, — меня презираете!
— Зося, не говори так, — взмолилась я, протягивая к ней руки. — Зося, я тебе все объясню.
— Не нужно. Издевайтесь надо мною! — Сняв трусы, она высыпала на пол остатки картофеля. Бросилась к двери и там столкнулась с сестрой Алоизой.
Монахиня отстранила рукой перепуганную воспитанницу и, выйдя на середину комнаты, остановилась возле кучки рассыпанных картофелин.
— А это что такое? — Она окинула взглядом наши лица с застывшими на них несчастными минами. — Ах, вот каким образом вы поститесь!
— Мы на самом деле постимся, — с болью в голосе пояснила Сабина. — А эти картофелины лежат… Ну, лежат себе… Зоська, скажи сестре, как это было… Она скажет правду, — заверила монахиню Сабина.
Сестра Алоиза обратила на Зоську свой испытующий взгляд. Мы умоляюще смотрели на ее сморщенное и злое личико…
Монахиня негромко кашлянула.
— Может быть, довольно этой комедии? Матушка, принимая во внимание вашу легкомысленность, неспособность обдумывать свои поступки и очевидную неосознанность вашей дерзости, прощает вас. Будем вместе молиться, чтобы бог помог нам обнаружить вора. В знак того, что матушка уже не сердится на вас, вы получите на ужин по сладкой булочке и какао. Дежурные, идемте на кухню за кастрюлей.
