Мигель Унамуно - Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро
— У него есть еще в запасе кое-какие силы, — уверял Монтойа. — Если он не наделает глупостей и правильно проведет зиму, весной его можно будет отправить в горы, а там посмотрим…
Тьерри был весьма встревожен расходами по дому и говорил Сильвестре, что если уже нет денег, то ему лучше отправиться в больницу. Иногда он горько жаловался на то, что Конча бросила его, и строил нелепые планы поездки к ней в деревню.
— Не сходите с ума, сеньорито, — умоляла Сильвестра. — Что сказала бы ваша бедная матушка! А эта женщина еще вернется, не сомневайтесь: она любит вас. Она снова приедет сюда, и вы с ней еще поладите.
— А по-моему, она не приедет.
— Что вы! Как ей не приехать! Не дурите… Она приедет, она не сможет жить без вас.
Священник дон Антолин, стуча кулаком по столу и бранясь, призывал Хайме быть мужчиной. Дон Клементе, Диас дель Посо и Вегита в один голос советовали ему набраться твердости. Как-то раз к Хайме явился с визитом Альфредиссимо в сопровождении элегантного и приятного церковнослужителя, довольно светского вида. Узнав, что Тьерри болен, Альфредиссимо сильно расстроился и предложил свои услуги. Спутник его оказался баскским иезуитом, в свое время жившим в Англии и в Соединенных Штатах. Он был знаком с Кончей Вильякаррильо, которая наверняка и прислала его.
Иезуит, маленький симпатичный ясноглазый человечек, видимо, знал об отношениях Тьерри с Кончей. Все трое долго говорили об общих знакомых, особенно о семье Вильякаррильо. Альфредиссимо уверял, что у маркиза очень добрая душа; возможно, он во многом заблуждался, но все-таки он был на редкость сердечный малый.
— Мне кажется нелепым, что вы, человек с такими задатками, губите свою жизнь и молодость, цепляясь за женскую юбку, — упрекнул Хайме иезуит.
Тьерри внимательно выслушал его и во многом с ним согласился.
Иезуит и Альфредиссимо сердечно распрощались и, уходя, сказали:
— До скорой встречи!
LXVIII
Через несколько дней в доме Тьерри довольно весело отпраздновали сочельник. В кабинете, где уже пылал камин, собрались Бельтран, его жена, их дети, а также дон Антолин, дон Клементе, художник Диас дель Посо и Вегита, все они были холостяками. Дон Клементе называл всех бродячими псами. Дон Клементе принес две бутылки вина, подаренные ему, Вегита — банку консервированных лангустов. Поужинав с отменным аппетитом, дети развеселились и запели. Бельтран принес гитару. Маленькая Сильвия продекламировала «Песню пташек» святого Антония Падуанского{312} и его новену{313}, сопровождавшуюся рефреном:
Смиренный святой Антоний,
За грешников бедных молись.
Затем Сильвестра, не страдавшая большой набожностью, спела своим пронзительным голосом деревенской женщины, аккомпанируя себе на бубне, несколько грубоватых и довольно непристойных народных частушек:
У ворот у Вифлеемских
Парень кашу варит,
Поварешкою своею
Девкам кашу дарит.
Говорят, святой Хосе
В пламени обжегся.
Знай он, как испанки пылки,
Он бы их берегся.
За этим последовал еще один куплет в том же духе:
У ворот у Вифлеемских
Крысы расплодились,
У Хосе штаны прогрызли,
В зад ему вцепились.
Бельтран, бывший, без сомнения, более поэтичной натурой и настроенный в этот вечер особенно грустно, спел:
Сочельник прошел своим чередом
И снова придет, как обычно,
Мы тоже когда-нибудь все уйдем,
Но нам не прийти вторично.
Вегита поведал историю о фальшивомонетчиках, в которой участвовал знаменитый Мариано Конде. Деметриус Беккерианский с большим чувством прочитал стансы своего любимого поэта. Хайме спросил дона Антолина, что поделывают старушки-спиритки из квартала Гиндалера. Священник рассказал, как он наставил старых оккультисток и колдуний на путь истинный, что само по себе уже походило на чудо. В ответ на это Бельтран рассказал историю, широко известную в его родных краях.
— Жил-был садовник, — начал он, — и росло у него во дворе ореховое дерево, не дававшее плодов. Видя это, он взял топор и срубил его. Священнику, приятелю садовника, понадобилась для церкви фигура святого. Он попросил отдать ему срубленное дерево и отнес его резчику, чтобы тот сделал статую. Когда работа была закончена, священник пригласил садовника поглядеть на святого, поставленного в алтаре часовни. Садовник внимательно осмотрел скульптуру и произнес:
У меня в саду ты рос,
А доходу дал мне — шиш.
Пусть повесят на тебя
Чудеса, что сотворишь.
— Наш Бельтран — сущий Санчо Панса, — смеясь, заметил дон Антолин. — Что ни слово, то поговорка или прибаутка.
В ту ночь Хайме лег в постель, испытывая какое-то беспокойство, его мучил жар. Заснул он не скоро: мешали песни на улице. Во сне ему пригрезилось, что он очутился в сумасшедшем доме, где живут мужчины и женщины с головами животных. В этих существах он угадывал своих знакомых. С трудом растолкав их, он добрался до массивной двери, а когда попытался выйти, столпившиеся люди, и среди них маркиз Вильякаррильо, сказали ему: «Чтобы выйти отсюда, нужно ответить на наши вопросы. Мы врачи». Он испуганно остановился, не зная, что сказать, и в эту минуту какой-то служитель несколько раз повторил ему: «Уходите отсюда; это не врачи, а сумасшедшие».
Тьерри проснулся, но еще долго его била дрожь. Наконец пришел в себя и подумал, что, продолжая жить столь уединенно, он совсем свихнется. Волнение, борьба и опасности — вот что ему нужно.
LXIX
Все утро Тьерри пребывал в волнении, а днем оделся и вышел из дома, словно собираясь погулять на солнце. Стоял зимний день, холодный, но очень ясный. Хайме заранее достал из ящика письменного стола и сунул в жилетный карман золотые часы и кольцо с камнем, которые решил заложить. Эти вещи да медальон с портретом матери — вот и все, что у него осталось. Закладывать медальон Тьерри не собирался. Он дошел до жилища ростовщицы доньи Пакиты, предложил часы и перстень и получил за обе вещи триста песет. Оттуда он сразу же направился на площадь Кеведо, нанял экипаж сеньора Бенигно и поспешил на Южный вокзал. Хайме решил поехать в деревню, где жила Конча, и предложить ей выбор: либо он, либо муж. Третьего быть не может. Он взял билет первого класса и устроился на диване. В поезде он был безразличен ко всему — к входившим и выходившим пассажирам, к разговорам попутчиков. Все казалось ему столь же нереальным, как сегодняшний сон. Кто-то обратился к нему с вопросом, и он ответил «что?» с таким удивленным и безучастным видом, что его приняли за больного иностранца и оставили в покое. Утром, с первыми лучами солнца, он сошел на нужной станции и спросил носильщика, где расположено имение маркиза Вильякаррильо. Находилось оно далеко, дорога была плохая, но Хайме это не остановило. На ближайшем постоялом дворе он осведомился, как туда добраться, и ему предложили коляску или верховую лошадь.
Хайме выбрал лошадь, так как предпочитал обойтись без свидетелей и к тому же не чувствовал в этот день ни малейшей слабости. А наездником он был хорошим, потому что привык в Америке к долгим поездкам в седле. Он сел на коня и, отпустив поводья, погрузился в свое обычное состояние тоскливой задумчивости.
Солнце золотило поля и всходы пшеницы. Хайме ехал по песчаной дороге, окаймлявшей оливковую рощу, в которой на красной земле росли большие узловатые деревья. Местами вздымались к небу лезвия огромных сероватых агав. Наконец роща кончилась, и среди зеленых, уже довольно высоких всходов пшеницы показались крытые соломой и камышом темные хижины с побеленными известью дверями. Несмотря на золотое яркое солнце, в воздухе было свежо, но Тьерри не замечал холода. Он давно не ел, держался на ногах только благодаря нервному возбуждению и напоминал лунатика, увлекаемого фантастическими видениями. К полудню он добрался до деревни и осведомился у старого крестьянина с задубелым от солнца лицом, где находится поместье Вильякаррильо. Старик указал дорогу. Крестьянину было любопытно узнать, зачем приехал Тьерри; он спросил его об этом, но Хайме даже не уловил смысла вопроса. Он подъехал к владениям маркиза. С трех сторон поместье окружала нескончаемая изгородь. Дом был обнесен высокой каменной стеной с решетчатыми, выкрашенными в зеленый цвет воротами и железной калиткою в стиле барокко, над которой красовались золотые буквы. Калитка была отперта, Тьерри заглянул в нее и пошел по усыпанной песком дорожке. Прямо перед собой, на залитой солнцем террасе, словно на фоне театральной декорации, он увидел Кончу, ее мужа, детей и служанку. Конча сидела в плетеном кресле и что-то вязала; маркиз стоял за ее спиной, опершись на спинку кресла. Он то и дело наклонялся к жене, почти касаясь лицом ее головы. Дети, оба в белом, играли под присмотром служанки.
