Энн Донован - ПАПА-БУДДА
— А когда срок?
— Седьмого июня.
— Ну, удивили. Не знала, что вы хотели еще детей. Или это Джону подарок на сорокалетие? — Старшему их сыну исполнилось четырнадцать, младшему десять. Я думала, на этом они успокоились.
— Мне всегда хотелось еще одного. Когда родился Дрю, я решила чуток отдохнуть, а потом на работу вышла, и… ну, сама знаешь – все время некогда.
Официантка принесла напитки. Триша отпила воду, взглянула на меня и продолжила, понизив голос, хотя рядом никого не было:
— На самом деле, мы пару лет назад решились. Мне исполнилось тридцать пять, и я подумала, что лучше не затягивать. Но у нас не получалось и не получалось, и если честно, я уже перестала надеяться. Решила, что поезд ушел.
Я кивала. Триша говорила, прерываясь иногда, чтобы глотнуть воды.
— Я даже как-то не ожидала – раньше-то я беременела моментально. А потом я познакомилась с одной женщиной, врачом из консультации, она тоже в положении, и вот она рассказала про тест на овуляцию. Ну, когда определяешь, в какой день наибольшая вероятность зачатия. Я купила коробочку, в нужный момент велела Джону собраться с силами — и вот вам результат.
— Представляю, какое было у Джона лицо, когда ты ему велела: ну-ка, давай, быстренько собирайся с силами.
— Ладно, футбола по телеку не было, так что никто не ворчал.
— И какой уже срок?
— Тринадцать недель. Была на УЗИ, все в порядке.
Своих я потеряла на сроке восемь и девять недель. Интересно, помнит ли Триша.
— Мне предлагали сделать анализы - если матери за тридцать пять, есть риск, что родится даун. Но я отказалась.
— Правильно, ты же все равно будешь рожать.
— Именно. Скоро опять пойду на УЗИ – надеюсь, нам уже скажут, кто у нас – мальчик или девочка.
— А тебе надо знать заранее?
— Да. Очень хочу девочку. Конечно, я люблю своих мальчишек, но мне всегда хотелось девочку. И будь я уверена, что это девочка, я бы с таким удовольствием подбирала ей одежку. Даже сегодня кое-что купила – смотри.
Она потянулась к пакету и вынула маленькое платьице, розовое с белыми оборками, и белые ажурные колготы.
— Конечно, это все глупости, но если мальчик родится, я обменяю. Просто я всегда мечтала наряжать девочку. Для девочек столько всего миленького. А мальчишки вечно возятся где-нибудь, в футбол играют, по земле валяются – им бестолку что-то приличное покупать.
— Энн Мари тоже играет в футбол.
— Это я помню.
— Девочки разные бывают. Купи ей платье с оборками – и она такое устроит…
— Да, но ты и не развивала в ней женственность.
Я ушам своим не поверила.
— Это как?
— Что ты, я тебя не критикую. Просто говорю, как есть.
Подошла официантка.
— Суп?
— Это мне.
— Креветки?
— Спасибо.
Только потом, на работе, я поняла, как разозлилась на Тришу. Энн Мари, видите ли, женственности не хватает. А сама-то она как своих ребят воспитывает – я уже молчу. Шон и Джерри такие оболтусы, ни стыда, ни совести. А она говорит: мальчишки – что с них взять. А когда Дрю, самому младшему, было два года, ему приглянулась одна из кукол Энн Мари, и он утащил ее домой, а Триша отобрала – «мальчики в куклы не играют». Ребенок все глаза выплакал, и у Санта-Клауса потом просил себе куклу на Рождество, а она купила ему футбольную форму «Селтик».
Я выглянула в окно. Очередной серый день, дождь моросит, и тоска пробирает до костей. Кого я хочу обмануть? Какое мне дело до того, как Триша воспитывает своих детей? Сознание того, что в ней растет новая жизнь – вот что не давало мне покоя. И при том, что у нас было с Джимми, могла ли я надеяться, что у нас еще будет ребенок?
Пятница, 17 декабря. Наконец, наступил этот день. Энн Мари чудесно поет, и всегда любила петь - она так радовалась, что ей дали роль в этом спектакле. Каждый день на большой перемене ходила на репетиции, повторяла партии в ванной, в своей комнате… если честно, меня тошнило уже от этих песен. Она ушла, с друзьями договорилась встретиться пораньше, а я ждала, когда Джимми придет с работы, чтобы вместе пойти в школу на концерт. Маме ужасно хотелось пойти с нами, но сил у нее совсем нет.
Мы с Энн Мари перекусили пораньше, а Джимми я оставила вегетарианскую лазанью, только в микроволновке разогреть – пока он примет душ, как раз будет готова. И на кровати разложила одежду. Если вам нужно, чтобы Джимми собрался вовремя, надо все продумать заранее.
Он появился в четверть седьмого – вошел, неспеша, бросил в прихожей сумку.
— Джимми, бегом в душ. Ужин на столе, одежда на кровати. Давай, шевелись.
— Времени полно, малыш, чего суетиться. — Он нагнулся и начал развязывать шнурки своих больших, черных, заляпанных краской ботинок.
— Джимми, начало в половине седьмого, и я не хочу опаздывать.
— Ты иди, малыш, не волнуйся, я разберусь. Мне к восьми, не раньше.
— Что ты мелешь? Концерт в половине восьмого.
Он выпрямился.
— Я на концерт не иду.
— То есть?
— Сегодня в Центре выступает лама Тонден, ну, один из самых главных. Он только прилетел из Америки.
— Джимми, я ушам своим не верю.
— Но я же тебе давно рассказывал. Такой величины лама ни разу к нам не приезжал. Он бежал из Тибета в Калифорнию и основал там крупный центр для буддистов – это, считай, приятель самого Далай Ламы.
Я стояла с тарелкой лазаньи в руке. Едва удержалась, чтобы не швырнуть ею в Джимми.
— Малыш, он просветленный.
Что-то внутри меня оборвалось и похолодело - я вдруг ощутила, что ужасно устала.
— А Энн Мари — твоя дочь.
Он подошел ко мне, попытался обнять.
— Не…
— Малыш…
— … прикасайся ко мне. — Я шагнула назад. — И я тебе не малыш!
Не помню, чтобы хоть раз я была настолько вне себя. Злая, как черт, я сидела в первом ряду и не видела никого. В первом отделении выступал оркестр, и родители вокруг меня улыбались и слегка толкали друг друга локтями, когда их ребенок вставал и исполнял соло. А я просидела с каменным лицом. В антракте осталась на месте. Опасалась, что если выйду выпить чая, то встречу кого-нибудь из знакомых, - и я просто не знала бы, что им сказать.
Нет, каков гусь. Вот эгоист, и до чего самовлюбленный – просто не верится. И этот чертов его буддизм. Изо дня в день сидит, уставившись на свой пупок, и ничего вокруг не видит. Ясность ему подавайте. Ясность! Открыл бы глаза – может, кое-что и увидел бы ясно. Порвал пленку брата с юбилейной вечеринкой, потому что ему, видите ли, не понравилось, что он там ведет себя по-идиотски. Решил стать вегетарианцем. А кто теперь ищет рецепты и готовит по два ужина каждый вечер? Потом решает не спать со мной – и я соглашаюсь поневоле. Но ради Энн Мари я могла со всем этим смириться: он ее папа, и она его обожает – это самое главное. И он всегда был хорошим отцом. Но как мне сказать Энн Мари, что папочка не пришел, потому что у него эта чертова встреча с каким-то несчастным ламой?
После антракта все вернулись на свои места. Во втором отделении был спектакль - «Иосиф и его разноцветное платье». Подняли занавес, и на сцену выбежала вереница ребят в черных брюках и футболках разных цветов - они как бы составляли платье Иосифа. Энн Мари в красной футболке была крайней слева, рядом в желтой майке была ее подруга Ниша. Учительница музыки, молодая рыжеволосая женщина, села за пианино, кивнула – и дети хором запели. Эту песню я дома слышала уже, наверное, тысячу раз, но теперь она будто ожила, зазвучала по-новому. В той части, где перечисляются цвета, каждый ребенок по очереди делал шаг вперед. Энн Мари была первой — она шагнула вперед точно на слове «red».
Спектакль был изумительный. Без особенных каких-то декораций, и не сказать, что каждый ребенок блистал – вообще-то, у мальчика в роли Иосифа голос не самый выдающийся, - но как они старались! В середине спектакля был номер Энн Мари - «Any Dream Will Do». Это, на самом деле, соло Иосифа, но вторым голосом пела Энн Мари. Мальчик стоял в центре, а она чуть в стороне, в розовом луче прожектора. Конечно, это моя дочь, и не мне судить, но пели они чудесно. И меня изумил не только ее голос. Все-таки, не одно и то же - петь в ванной и на сцене, в одиночестве перед публикой. Она держалась до того уверенно, и пела так прекрасно, так искренне – всю душу вложила, - что у меня на глаза навернулись слезы. Ее папа должен был это слышать. Похожи как две капли воды – тот же взгляд. И как она держится – я вспомнила, как он выступал вместе с группой, когда мы были молодые. Песни, конечно, были не те – но он так же выкладывался, и неважно, сколько было народу: пять человек или зал битком. Папина дочка. Это, наверно, естественно. Только жаль, что у нас нет мальчика – может, он был бы похож на меня.
И все время я думала, что ей скажу. Сперва я была до того зла, что хотела сказать: папочке на тебя наплевать, так что он не пришел. Но поняла, что не смогу. Когда спектакль закончился, дети, радостные, восторженные, выбежали из-за кулис. Я хотела обнять ее, но побоялась, что перед друзьями ей будет неловко.
