Стефан Жеромский - Луч
— Кто же тут спит? — шепотом спросил Радусский у служанки, которая на цыпочках шла следом за ним.
— Барыня, — тоже шепотом ответила девушка.
— И всегда она тут спит?
— Всегда. Бывает, и вовсе не спит, а сидит около пана на стуле и успокаивает, когда он уж очень раскричится.
— А сейчас где она?
— В саду.
Стараясь не разбудить больного, Радусский бесшумно подошел к окну, отогнул зеленую занавеску и выглянул в окно. Там, между старыми домами, он увидел квадратный палисадник, отделенный от улицы каменной оградой, тесную темницу для деревьев, выросших здесь на свое горе. Узкие полоски газона перемежались с усыпанными гравием дорожками. Ослепительный солнечный свет падал только на узкий клинышек газона и угол каменного дома. Докторши не было видно. Пан Ян высунул голову из окна и только тогда заметил ее; она сидела в тени старого вяза, спиной к дому, на старой, покосившейся деревянной скамье, которая, казалось, срослась с комлем дерева. Пани Марта сидела не шевелясь, точно спала. Ноги она вытянула, руки раскинула на спинке скамьи, голову запрокинула назад, точно она тяготила ее, мучила, утомляла…
«Спит», — подумал Радусский. Но, приглядевшись внимательней, он заметил, что глаза ее устремлены вверх и смотрят не то на ветви и листву деревьев, не то на птиц, поющих среди зелени. Лоб пани Марты, отделенный ровной линией бровей от остальной, невидимой части лица, светлел, словно продолговатое солнечное пятно. Солнечный зайчик прыгал на ее руке то вправо, то влево, словно пытаясь пошевелить ее бессильно раздвинутые пальцы, он то скользил по руке, то вдруг перескакивал на трухлявый ствол. Такой же зайчик притаился в волосах пани Марты, в золотистом завитке на затылке. Казалось, солнечный лучик, пробившись сквозь листву, перебирает ее пышные волосы и, стараясь распустить небрежно сколотые пряди, слегка растрепавшиеся от соприкосновения с шершавой корой, целует без конца эту светлую голову.
Тут больной доктор неожиданно застонал и, не открывая глаз, стал звать жену, то грубо бранясь, то называя ее самыми нежными именами. Радусский приблизился к изголовью больного, склонился над ним и тихо сказал:
— Это я, Радусский. Ваша жена в саду. Она сейчас придет. Не могу ли я помочь вам?
— Чем вы можете мне помочь, — ответил доктор, непрерывно чихая. — Подайте мне чистый платок. Вон там, в шкафу, на второй полке сверху. Жена в саду… Отдыхает… Жена обязана быть здесь, а не в саду. Мы за них платим, мы их наряжаем, отдаем им весь свой заработок, а когда свалимся с ног, так они отдыхают… Должен вас предупредить, что у меня в носу язвы.
С кровянистыми и дурно пахнущими выделениями. Имейте это в виду. На слизистой оболочке образуются узелки величиной приблизительно с просяное зерно. Узелки разлагаются, и на их месте возникают ранки, которые, сливаясь, постепенно покрывают всю слизистую. На дне этих ранок и вокруг них непрерывно возникают и разлагаются новые узелки, таким образом процесс распада тканей все усиливается. Обнажаются связки, кости… Потом все это отмирает, разрушается, отделяется. Вы слушаете меня? Слизь, выделяющаяся из носа, содержит частицы омертвевших тканей. Берегитесь, — сказал он с жуткой улыбкой, на мгновение подняв голову и смерив Радусского презрительным взглядом. — Берегитесь, с сапом не шутят!
— Я буду осторожен, доктор, — ответил Радусский, подавая платок и чувствуя, как по спине его пробегает озноб.
— У меня, — продолжал больной, — разрушительный процесс, процесс воспаления уже постепенно распространяется на соседние области, не говоря о том, что поражено все тело, — на полость рта, десны, глаза, гортань и бронхи. Уже болят горло и легкие. Вы понимаете, что это значит?
Призвав на помощь все свое самообладание, Радусский улыбнулся и спросил:
— А может быть, вам почитать что‑нибудь?
— Почитать? Хорошо, почитайте. Что именно?
— Ну, скажем, какой‑нибудь веселый роман? «Пиквикский клуб»?
— Веселый роман? Нет! Ради бога, оставьте меня в покое! Три — четыре минуты развлечения, а потом, когда снова вспомнишь о себе… Оставьте меня в покое!
— Тогда из исторической области? Описание какой‑нибудь кампании?
— Что мне до всего этого!.. А впрочем, почитайте… Книга у вас с собой?
— Нет, я как раз хотел поискать какую‑нибудь любопытную книгу. Я сейчас выйду в город и через часок вернусь. Ладно?
— Ладно, возвращайтесь… — ответил доктор на смешливо — ледяным тоном и скосил свои тусклые глаза на его ботинки.
Радусский ушел не столько затем, чтобы поискать подходящую книгу, сколько затем, чтобы на свободе попытаться разрешить мучившую его загадку. Какими странными, любопытными и мучительно непонятными путями сталкиваются случайности и сплетают в узел человеческие чувства! Перед его умственным взором встал домик, освещенный керосиновой лампой, старик с лысой головой и человек, лежащий в углу под кучей лохмотьев.
«Почему именно я видел это? — спрашивал он себя. — Почему я потом попал к этому доктору? Какой в этом смысл, какая логика?»
Вопреки рассудку, как сжатый газ, сдерживаемый тяжелой, плотной крышкой, рвались на поверхность непобежденные чувства, суеверные страхи, тревоги, сожаления и какая‑то глупая радость. По временам они обретали конкретную форму, которую можно было определить с помощью простого силлогизма, но мгновенно рассеивались, как снежная пыль, улетучивались так, словно их и не было.
Погрузившись в размышления, Радусский не заметил, как очутился перед дверью книжной лавки Саула Глоцкого. Уже переступив порог, он вдруг сообразил, что не знает, зачем пришел, что ему надо купить, что спросить. Молодой рыжеватый приказчик с огромными усами, закрученными по моде кверху, что сообщало его физиономии ультрапольский вид, склонил весьма любезно гладко причесанную голову и, щурясь, спросил:
— Что прикажете, сударь?
Радусский покраснел, скользнул глазами по полкам и совершенно неожиданно для самого себя сказал:
— Будьте добры, пачку почтовой бумаги и пятьдесят конвертов.
У него вертелся на языке вопрос, какую бы книжку стоило купить для больного, тяжелобольного человека, но модная прическа приказчика так мало согласовалась с предметом его мыслей, что задать этот вопрос Радусский счел просто смешным и неуместным. Он расплатился за бумагу, вежливо раскланялся с продав цами и, злясь на себя за ненужную и неудобную покупку, стал осматривать полки с книгами. Он пробежал глазами названия на корешках, но от этого бесцельного занятия пришел только в еще большее раздражение. Поклонившись еще раз модным евреям, Радусский ушел.
Держа пакет с конвертами, он брел по улице, не зная, что делать дальше. Ему пришло в голову, что неплохо было бы нанять десятка два маленьких сорванцов, нарядить их в смешные костюмы, прорепетировать наспех какую‑нибудь сценку и разыграть ее перед больным; но от этого проекта он быстро отказался. Все же он чувствовал, что любой ценой и любым способом должен развлечь больного. Тут, случайно поглядев на одну из витрин, он увидел два старых, пожелтевших гетманских универсала, какую‑то древнюю монету, несколько гравюр…
— Стой, да ведь это лавка старой мумии… Надо зайти! — решил Радусский, с трудом открывая дверь.
Он очутился в большом зале, снизу доверху заставленном шкафами, полными книг. В глубине была другая комната, поменьше, тоже битком набитая книгами. Туда вел сводчатый проход без двери с двумя готическими арками. Посреди зала, на некотором расстоянии друг от друга, выстроились три небольшие остекленные со всех сторон витрины, полные манускриптов и старинных книг, открытых на первой странице. В углу у окна помещалась большая конторка, за которой сидел ветхий старик в шапке и с любопытством смотрел на вошедшего.
Радусский поклонился и, запинаясь, объяснил цель своего прихода.
— Мне нужна книга, — сказал он, — которую можно было бы читать смертельно больному человеку…
Букинист поднялся со своего места и, опершись широкими руками на стол, устремил на Радусского не то добрый, не то насмешливый взгляд.
— Право, не знаю… — проговорил он, оттопырив нижнюю губу. — Если это человек верующий. тогда священное писание, евангелие, жития святых…
— Нет, нет…
— Нет? — переспросил книгопродавец, и его бесцветные глаза мрачно блеснули.
— Видите ли, — решительно и высокомерно сказал Радусский, — этот человек посвятил свою жизнь исследованию тайн природы. Его скорее могло бы заинтересовать что — йибудь из этой области…
Мина старого книгоеда, его взгляд и затаенная усмешка бесили Радусского, с языка готово было сорваться резкое слово, но он удержался. В этой иссохшей крысе он угадывал упрямого фанатика, с которым легче повздорить, чем поладить.
— Если угодно, загляните в каталог, — буркнул старик.
