Эмманюэль Бов - Холостяк
— Жара такая сильная, — сказал он, словно до этого они говорили о погоде, — что я провел свой день, перечитывая Мольера; когда я говорю Мольера, я имею в виду избранные сцены, понемногу изо всех его пьес. Поскольку, не знаю, так ли это с вами, но я не могу надолго сосредотачивать свое внимание на одном сюжете.
— Я — полная противоположность, — с жаром ответила Бригитта. — Я люблю читать от начала до конца и, если это возможно, не прерываясь.
Еще в течение часа беседа продолжалась в том же духе. После Мольера они говорили о Шекспире (начала Винни), о Батайе (Клотильда), о Лябише (снова Гиттар). Оставив театр, поговорили немного о романе. Наши герои, всегда готовые защищать комических авторов, хвалили Сервантеса. Потом заговорили о политике. Альбер Гиттар посмеялся над Советом Наций и выказал себя сторонником сильного, но справедливого правительства. Наконец, снова поговорили о погоде, на чем две гостьи распрощались.
Оказавшись, наконец, наедине с Винни, Альбер Гиттар больше не мог скрывать своего дурного настроения.
— Забавно, — сказал он, — насколько люди ревнивы к счастью другого.
— Но я не понимаю, что вы хотите сказать, — промолвила Винни, которая как раз приготовилась, чтобы сказать, как она рада была познакомиться с этими двумя очаровательными женщинами.
— Так вы, значит, не заметили, как они нам завидовали? Если бы они только могли уничтожить нас взглядом, они сделали это…
— Вы пугаете меня, Альбер.
— Их безразличие — одно притворство. Они злые…
— Вы просто невероятны…
С этими словами Винни в восхищении посмотрела на Гиттара. Достаточно было ему высказать какое-нибудь мнение, как она уже была готова его разделить. Ведь он знал жизнь лучше ее. Если он с такой уверенностью утверждает, что они злы и завистливы, значит, так оно и есть. Однако не одна только любовь превращала Винни в существо до такой степени лишенное индивидуальности. Так часто случалось, что выводы, к которым она другой раз приходила, оказывались ложными, что она больше не осмеливалась рассуждать. Но что было странным, так это то, что она, настолько неуверенная в себе, все свое доверие отдала другому человеку. Гиттар был для нее совершенством. Стоило ему приказать ей умереть, как она бы подчинилась, даже не спросив о причине такого приказа. Но оставим своеобразную душу Винни, и вернемся к Альберу Гиттару.
Вечером он заперся в своем кабинете. Дурное настроение не уходило. Он был недоволен собой. Ему хотелось, чтобы у него были какие-нибудь важные дела, чтобы не делать их. Ему хотелось выйти из себя, чтобы ругаться. Он хотел, чтобы от него зависело множество интересов, чтобы не удовлетворить ни одного из них и отвечать на мольбы и уговоры криками и приступами гнева. Он закурил сигару и, неожиданно, приблизившись к окну, швырнул ее, словно камень. "Что бы ни говорили, я счастлив, — вдруг сказал он себе. — Я самый счастливый из людей. Что же я хочу от жизни? Я хочу покоя… По правде говоря, я не знаю, что я хочу". В конце концов, он улегся на канапе. Он дремал, пока к нему в дверь тихо не постучали. Это была Винни.
Глава 5
Прошло несколько дней, и Альбер Гиттар начинал уже забывать это неприятное происшествие, как однажды утром он получил письмо от Клотильды.
"Дорогой друг, — писала она, — я не никогда не забуду того расположения, которое вы мне всегда оказывали. Вам может показаться странным, что я вдруг испытываю потребность вам об этом сказать. Я уверена, что, читая эти строки, вы ошибаетесь относительно моих намерений. Потому я сразу хочу расставить все точки над i. Прежде всего, не думайте, что я хочу потревожить ваше счастье. Я пишу всего лишь преданному другу, каким вы всегда были для меня. И мне было бы больно, если это обращение к вам могло породить какое-нибудь недоразумение. Послушайте, нужно, чтобы вы пришли ко мне сегодня вечером. Мне нужно сказать вам много важного. Я буду вас ждать с пяти до семи часов. Итак, до вечера, дорогой друг. Передавайте мадам Альбермарль мои симпатии и верьте в искренность моей дружбы".
Когда Альбер Гиттар закончил читать это письмо, то был охвачен множеством самых противоречивых чувств. В то самое время, когда он не мог отрицать чувства удовлетворения, которое вызвало у него это приглашение, его охватило тягостное беспокойство. Что же, в конце-то концов, произойдет? Почему вдруг Клотильде срочно нужно его видеть. Он считал, однако, невежливым то, что Винни осталась, таким образом, в стороне. Это упущение, не было ли оно умышленным? Не указывало ли оно на то, как мало считались с теми чувствами, которые он мог к кому-то испытывать?
Альбер Гиттар сложил письмо, положил его в бумажник. Через несколько мгновений он не смог удержаться, чтобы не перечитать его снова. Мог ли он показать его Винни? Он перечитал его еще раз, на этот раз глазами Винни. "Совершенно очевидно, — подумал он, — здесь нет ничего предосудительного". Между тем, в сознание его пробегало подозрение, что у Клотильды, когда он писала это письмо, имела задней мыслью нарушить спокойствие его домашнего очага. Эти намеки на их дружбу, разве не для того они предназначены, чтобы вызвать беспокойство Винни? По этом размышлении, он в итоге решил не говорить об этом письме с мадам Альбермарль. Та, конечно, не нашла бы в нем ничего подозрительного. Но никогда не знаешь, что может случиться. Хотя она не могла знать его мыслей, могло случиться так, что в глубине ее души зародится подозрение. Самым благоразумным было самому рассматривать это происшествие в качестве маловажного и не говорить о нем, словно он искренне о нем позабыл.
В шесть часов Альбер Гиттар пришел к Пенне. Хотя он чувствовал себя до некоторой степени непринужденно, тем не менее, он был достаточно взволнован. Он не мог себе объяснить, почему Клотильда не написало ему в нескольких словах, что ей было от него нужно. Это сознательное опущение вызывало в нем множество предположений. Может быть, ей не о чем было его просить. Все, что она хотела, это то, чтобы он пришел, и, для уверенности, посредством намеков, она сделала его приход необходимым. Завидуя его счастью, она захотела поговорить с ним с глазу на глаз, чтобы убедиться, что это счастье не так велико, как кажется. Таким образом, он победил. Он вспоминал, как вела себя Клотильда в тот день, когда она приходила с мадам Тьербах. Безразличие мадам Пенне, видное издалека, видное из этого письма, принимало совсем другое содержание, содержание, лестное для Альбера Гиттара. Получалось, что это безразличие было притворным, поскольку за ним последовало письмо с просьбой прийти.
Сидящей в шезлонге, с сигаретой в руке и полузакрытыми глазами, — такой Клотильда встретила Гиттара.
— Как поживаете, милый друг? — сразу сказала она, небрежно указывая ему на кресло. — Как поживаете? Я так боялась, что в вашей идиллии вы обо мне совсем забыли. В обычные-то времена мужчина и так уже эгоист, но когда он влюблен, это ужасно. Ему кажется, что мельчайшее событие, которое выпадает за рамки обыкновенного, является угрозой его счастью. Он боится прошлого, настоящего и будущего. Он боится писем, телеграмм, своих друзей и своих врагов.
— Я не настолько боязлив, как вы говорите, поскольку я пришел.
— Но это вам, я думаю, дорого стоило. Поверьте, друг, это не упреки. Я такая же, как и вы, даром что женщина.
Несмотря на свое недоверие, Альбер Гиттар был тронут этими словами. На несколько секунд он позабыл даже о своей жажде мести. Всегда исходит какая-то грусть от тех существ, которые, забывая, что они самые сильные, с покорностью обращаются к своему собеседнику.
— Должен вам сказать, — продолжил Альбер Гиттар, — что вы заинтриговали меня. Но я хочу думать, что сделали это неумышленно.
— Ах! Я уже ничего не делаю ни умышленно, ни неумышленно. Я всего лишь бедная женщина, которая страдает.
— Что вы хотите сказать?
— Ничего.
— Значит, вы хотите до самого конца держать меня в неведении?
— Я вам уже сказала, что ничего не хочу. Я бедная женщина, я слабая женщина. Это все.
Озадаченный зрелищем этого угнетенного состояния, причина которого ему была неизвестна, Альбер Гиттар одновременно чувствовал, как его охватывает легкое оцепенение. Не был ли он тому одной из причин? Не его ли счастье породило в этой женщине чувство того, что она была несчастна? Между тем, кое-что удивляло Гиттара. От радости, которую доставляет мщение, он ожидал значительно большего. Как получилось, что, одержав в этом смысле победу, он не извлек большего удовлетворения? Правда заключалась в том, что как бы ни мелок был наш герой, от этого он не становился менее похожим на всех остальных людей. Довольно редко случается, чтобы сила не сопровождалась милосердием. Счастье, без его ведома, изменило его. И если он по инерции все еще жаждал мщения, оно не вызывало у него того удовольствия, которое могло когда-то вызвать.
