Огюст де Лиль-Адан - Рассказы из книги "Жестокие рассказы"
В это время настоящие разбойники (то есть с полдюжины бедняг, виновных самое большее в том, что они крали где придется корку хлеба, кусок сала или несколько су) дрожали от испуга в каком-то заброшенном вертепе, слыша грозно нарастающий грохот пальбы и дикие крики буржуа, которые ветер доносил к ним с большой дороги.
Остолбенев от неожиданности и вообразив, что на них ведется облава, они прервали безобидную игру в карты вокруг кувшина с вином, повскакали с мест и, без кровинки в лице, уставились на предводителя. Старик скрипач сам, казалось, вот-вот упадет в обморок. Длинные ноги подгибались под ним. Бедняга, застигнутый врасплох, совершенно растерялся. То, что он слышал, превосходило его разумение.
Однако после нескольких минут замешательства честные разбойники увидели, как он внезапно вздрогнул и в раздумье приставил палец к кончику носа, вслушиваясь в безостановочную перестрелку.
Затем, подняв голову, он сказал:
— Дети мои, этого не может быть! Дело не в нас… Тут какое-то недоразумение, какая-то путаница… Берите-ка потайные фонари и пойдем поможем несчастным раненым. Шум доносится с большой дороги.
С бесконечными предосторожностями раздвигая кусты, они вышли наконец к месту жуткого побоища, над которым опять взошла луна.
Только что последний уцелевший буржуа, торопясь перезарядить раскаленное ружье, прострелил себе голову, — не с умыслом, конечно, а по недосмотру.
При виде потрясающего зрелища трупов, которые устилали окровавленную землю, подавленные разбойники, не веря своим глазам, оцепенели в молчании. И тогда в головах у них забрезжила смутная догадка о том, что здесь произошло.
Вдруг предводитель свистнул, подал знак, и фонари выстроились кольцом вокруг музыканта.
— Ох, друзья мои! — чуть слышно пробормотал он (и зубы его защелкали от нового приступа страха, пожалуй, еще более сильного, чем первый). — Ох, друзья мои! Подбирайте скорей деньги этих достойных буржуа, и махнем через границу! Бежим что есть духу! Ноги нашей в этой стране больше не будет!
И так как сообщники смотрели на него, разинув рты и ничего не понимая, он пальцем указал на мертвецов, вздрогнул и произнес нелепую, но наэлектризовавшую всех фразу, которая, без сомнения, была плодом глубокой житейской мудрости и долголетнего знакомства с энергией, с Честностью третьего сословия:
— ТЕПЕРЬ ОНИ ДОКАЖУТ, ЧТО ЭТО СДЕЛАЛИ МЫ…
Перевод Ю.Кореева
КОРОЛЕВА ИЗАБО
Посвящается графу д'Омуа
Хранитель Дворца книг повествует: Прекрасная царица Нитокрис, чьи ланиты были подобны розам, вдова Папи I из 10-й династии, возжелав отомстить убийцам брата, созвала их на ужин в подземный зал своего Азнакского дворца и, внезапно покинув пирующих, приказала впустить туда воды Нила.
Манефон
Около тысяча четыреста четвертого года (я обращаюсь к столь отдаленным временам лишь для того, чтобы не шокировать моих современников) Изабелла, супруга короля Карла VI и регентша Франции, жила в Париже в старинном особняке Монтагю, своего рода дворце, более известном под названием особняка Барбет.
Там задумывались знаменитые потешные бои, происходившие на водах Сены при свете факелов; непрерывной чередой шли ночные празднества, музыкальные представления и пиры, обязанные своей чарующей прелестью как красоте дам и молодых вельмож, так и неслыханной роскоши двора.
Королева только что ввела в моду ажурные платья, которые едва прикрывали грудь сеткой лент, расцвеченных драгоценными камнями, и те самые прически, из-за которых пришлось на несколько локтей увеличить высоту дверных сводов в феодальных замках. Днем придворные собирались неподалеку от Лувра — в приемном зале и апельсиновом саду королевского казначея мессира Эскабаля. Там велась крупная игра, и нередко кости, выброшенные из стаканчика игроком в гальбик, падали на ставки, способные вызвать голод в целых провинциях. Понемногу расточались немалые сокровища, с таким трудом накопленные бережливым Карлом V. Казна пустела, зато росли подати, повинности, сборы, субсидии, секвестры, налог на соль и всякие незаконные пошлины. Радость царила во всех сердцах. Но в те же самые дни угрюмый, избегавший двора и уже отменивший в своих землях все эти гнусные поборы Жан де Невер, рыцарь и сеньор Саленский, граф Фландрии и Артуа, граф Неверский, барон Ретельский, палатин Малинский, дважды пэр и первый из пэров Франции, двоюродный брат короля, воин, провозглашенный впоследствии на Констанцском соборе единственным полководцем, за слепое повиновение которому никто не мог быть отлучен от Церкви, первый вассал короны и первый подданный короля (который в свою очередь всего лишь первый подданный народа), наследственный герцог Бургундский, будущий герой Никополя и того победоносного сражения на плато Эсбэ, где, покинутый фламандцами, он стяжал у всего войска героическое прозвище Бесстрашный, избавив Францию от самого опасного врага, — в те же самые дни, говорю я, Иоанн Бесстрашный[, сын Филиппа Отважного и Маргариты II, ради спасения отчизны готовился огнем и мечом сокрушить Генриха Дерби, графа Герфордского и Ланкастерского, пятого из королей Англии, носивших такое имя, но добился лишь того, что неблагодарная Франция, подражая англичанину, назначившему награду за его голову, объявила его изменником.
Делались первые, еще неумелые попытки играть в карты, которые совсем недавно привезла во Францию Одетта де Шан-д'Ивер.
По любому поводу бились об заклад; пили вино с лучших виноградников герцогства Бургундского. Слушали новые тенсоны и вирелэ герцога Орлеанского (одного из самых влюбленных в звучные рифмы принцев герба Лилии). Спорили о модах и об искусстве оружейников; частенько распевали нескромные песенки.
Берениса, дочь богача Эскабаля, была любезной и прехорошенькой девицей. Ее невинная улыбка привлекала в дом блестящий рой дворян. Было известно, что она принимает всех с равной учтивостью.
Однажды молодой вельможа, видам де Моль, бывший в то время возлюбленным Изабеллы, побился (выпив вина, разумеется!) об заклад под честное слово, что восторжествует над непреклонной девственностью дочери мэтра Эскабаля, короче — что овладеет ею в самые ближайшие дни.
Он бросил эти слова обступившим его придворным. Вокруг раздавались смех и песни, но шум не заглушил неосторожной фразы молодого человека. Об этом пари, заключенном под стук кубков, стало известно Людовику Орлеанскому.
Людовика Орлеанского, своего деверя, королева еще с первых дней регентства удостоила страстной привязанности. То был блестящий, легкомысленный и в то же время на редкость коварный и опасный принц. В Изабелле Баварской и в нем было от природы много родственного, и от этого их связь походила на кровосмешение. Не говоря уже о случайных возвратах увядшей нежности, принц умел поддерживать в сердце королевы некое подобие любовной склонности к нему, которая объяснялась скорее общностью интересов, нежели симпатией.
Герцог следил за фаворитами невестки. Когда ему казалось, что близость любовников начинает угрожать тому влиянию на королеву, которое ему хотелось сохранить за собой, он был не слишком разборчив в средствах и, не гнушаясь даже доносом, вызывал разрыв, почти всегда трагический.
Поэтому он позаботился, чтобы вышеупомянутые слова дошли до сведения венценосной возлюбленной видама де Моля.
Изабелла улыбнулась, пошутила над ними и, казалось, оставила их без внимания.
У королевы были свои доверенные лекари, которые продавали ей секреты восточных снадобий, способных разжигать огонь вожделения к ней. Эта новая Клеопатра была создана скорее председательствовать на судах любви в каком-нибудь замке или быть законодательницей мод в дальней провинции, чем освобождать от англичан родную страну. Но на этот раз она не стала советоваться со знахарями — даже с Арно Гилемом, своим алхимиком.
Однажды, спустя некоторое время, сир де Моль находился ночью у королевы в особняке Барбет. Час был поздний; утомленных наслаждениями любовников клонило ко сну.
Внезапно г-ну де Молю показалось, что в Париже раздались редкие, зловещие удары колокола.
Он приподнялся и спросил:
— Что это?
— Ничего… Оставь!.. — томно ответила Изабелла, не открывая глаз.
— Как ничего, царица души моей? Ведь это набат!
— Да… Возможно… Но что из того, мой друг?
— Горит какой-то дворец!
— Мне как раз это и снилось, — сказала Изабелла.
Губы охваченной дремотой красавицы приоткрылись в улыбке, обнажив два ряда жемчужин.
— И знаешь, милый, мне снилось, что поджигал ты, — продолжала она. — Я видела, как ты швырнул горящий факел в подвал, полный сена и бочек с маслом.
