Жак Шардон - Эпиталама
— Что вы хотите этим сказать?
— Я хочу сказать, что позже, когда мы вынуждены будем расстаться, если вы меня не любите, я стану помехой вашему счастью…
— Не беспокойтесь обо мне.
Альбер обнял Берту одной рукой и прижал к себе.
Какой-то мужчина шел по тротуару, и они смолкли, прижавшись друг к другу и превратившись в одну черную тень.
— Он нас не заметил, — сказал Альбер.
И продолжил разговор:
— Что вы сегодня делали? Вы идете от Алисы Бонифас? После обеда у вас был урок? И теперь вы возвращаетесь. А перед ужином вы будете еще заниматься у себя в комнате? Я хотел бы сопровождать вас до самой вашей комнаты. Расскажите мне, как проходит ваш вечер.
— Ничего интересного. Мама скажет мне: «Ты возвращаешься очень поздно». А я отвечу: «Я возвращаюсь, как обычно». Потом мы будем ужинать.
— Вы написали мне очень красивое письмо о своей матери. Я знаю, как трудно жить со своими близкими. Их слишком легко понимаешь; по крайней мере считаешь, что понимаешь. Было бы хорошо стараться не судить их, а только любить, даже пусть немного слепо, из страха ошибиться.
— Вы добрый…
— Нет.
— Точно, вы добрый, — сказала Берта и сжала его пальцы, пытаясь разглядеть в темноте его лицо.
— Поверьте мне, я вовсе не добрый. Если бы я действительно был добрым, то вместо того чтобы проповедовать вам дочернее послушание, я бы посоветовал вам вернуться как можно скорее домой и больше сюда не возвращаться. Мужчины стараются прикрыть словами свои слабости. Они вносят смуту в душу, в чем и состоит их самая большая вина. Сейчас следует признать, что мы ведем себя плохо. Вот вы придете домой и станете лгать, потому что мы считаем, что любим друг друга, но ведь я никогда и никого не любил, я и вас люблю не так, как вы себе это представляете, и между нами стоит некий утонченный обман. Все это выглядит некрасиво. Этого нельзя не признать. Нужно всегда быть искренним в своих суждениях. И трезво смотреть на вещи. Заблуждения разума являются непоправимым злом… Мне вот нравится то, как вы мыслите. И я бы не хотел нарушать этот строй мыслей. А остальное не имеет, собственно, никакого значения. Я буду всегда откровенен с вами. Мы будем разговаривать о жизни… Я научу вас воспринимать ее. С молодыми девушками обычно никогда не говорят о жизни.
— Вам холодно, — сказал он вдруг; обнимая ее, словно желая согреть, он склонился к ее лицу.
Она быстро поднесла к губам платок, чтобы приглушить у себя на губах острое ощущение этого поцелуя, и встала.
— Я провожу вас до вашей улицы, — сказал Альбер. — Если идти рядом с забором, то вас никто не узнает…
Он остановился на углу улицы и смотрел, как она идет, все больше и больше сливаясь с ночной тьмой.
* * *— Это тот мужчина, который обычно проходит в шесть часов, — вполголоса сказал Альбер.
Они замолчали, прижимаясь друг к другу в темноте.
— Вы ходили на теннис? — спросил Альбер, отстраняясь от Берты.
— Я бываю там каждую неделю. Причем всякий раз вас там вспоминают.
— Я зайду в одно из ближайших воскресений. А как там Кастанье, не скучает?
— Нет. Он дразнит Одетту. За нами пришла моя тетя и увела нас всех к себе. Она с большим вниманием относится к Кастанье. Что вы думаете о моей тетушке Катрфаж?
— Думаю, что, скорее всего, она была красива.
— Как вам кажется, муж любил ее? Они выглядят такими непохожими друг на друга. Он такой старый.
— Я представляю себе господина Катрфажа в сорок лет очень красивым мужчиной, с большими глазами, со светлой бородкой, с этими его небрежными манерами и артистическим галстуком. Он встретил молодую девушку: ему всегда нравились гравюры и безделушки. Через три месяца он устал от ее болтовни, но, будучи человеком рассудительным и великодушным, он достойно перенес свою скуку, но с тех пор, то есть вот уже двадцать пять лет, с презрением смотрит на всех без исключения женщин, в первую очередь на свою жену. Могу предположить, что госпожа Катрфаж, с ее птичьими мозгами, нашла этого любителя искусства все-таки немного суховатым. Обида раскрывает глаза. Она увидела в нем самого скучного и самого положительного из всех стариков. Она почувствовала себя отвергнутой и непонятой и приняла свои вздохи за бунт великой души. В это трудно поверить, но легкомысленная госпожа Катрфаж страдала от того, что ее не поняли. Она стала мстить своим дерзким поведением в салонах. Говорят, у нее есть любовник, но я в этом сомневаюсь. Ее суетливость наверняка отдалила бы от нее мужчину сентиментального склада, который мог бы ей понравиться. С ней никогда не говорили серьезно, никогда не воспринимали всерьез. В свете не часто встречаешь одних и тех же людей, и когда обращаешься к женщине в первый раз, важно сразу найти верную тональность разговора.
— Вы столько всего обнаруживаете в людях!
— Видите ли, — сказал Альбер, беря со скамьи портфель Берты и доставая оттуда тетрадь, — брак — это вещь серьезная: опасайтесь брака по любви. Правда, брак по расчету тоже весьма опасен. Расчетом называют обычно мнение родителей, но в этой области они еще более слепы и глупы, чем их дети. Вот у меня, например, внешность идеального зятя: серьезный молодой человек, из хорошей семьи, с некоторым состоянием. Так вот! Я, вероятно, окажусь наихудшим из мужей. К счастью, я это знаю… Молодые девушки стоят перед необходимостью вынести свое суждение о жизни, еще не зная ее, и в этот столь ответственный момент их оценки еще весьма изменчивы. Надо, чтобы они могли четко различать, что в их склонности привносится слабостью, а что иллюзиями, скукой, досадой, тщеславием и что потом пройдет, а что останется.
— А вы не считаете, что сердце само угадывает?
— Как же можно угадать по человеку, которого любят теперь, другого человека, того, которого будут любить потом? Но в принципе это возможно. В конце концов я считаю, когда голова ясная, то и сердце становится более восприимчивым.
Он вытащил из тетради Берты какой-то листок и начал разглядывать его при свете фонаря.
— Вам поставили плохую оценку, и теперь вы будете сомневаться в надежности моих суждений. Вы зря советуетесь со мной по поводу своих сочинений. Я был посредственным учеником. Я родился, чтобы стать преподавателем. Это тетушка посоветовала вам лекции господина Пифто? Чтобы услышать подобные банальности, не стоит приезжать в Париж. Вы заслуживаете большего. Вам следовало бы, как минимум, прослушать кое-какие курсы лекций в Сорбонне.
— А это разрешается? — спросила Берта.
— Конечно. Это очень просто. Вы приходите к началу лекции, слушаете, записываете. Я рекомендую вам лекции Оффе о Веронезе. Вы ведь видели у господина Катрфажа и в музеях его картины. Вы научитесь узнавать их. Вы будете интересоваться жизнью художника, его эпохой, и в результате вы подойдете к постижению истории несколько своеобразным, вашим собственным путем, и это будет гораздо полезнее, чем схемы господина Пифто. Чтобы познавать окружающий мир, нужно брать в качестве отправной точки самого себя. Об этом слишком поздно догадываются и поэтому в школе обычно скучают. Курс Оффе начался месяц назад. Я узнаю, в какие часы бывают лекции. Через несколько дней я сообщу вам. Но еще до этого вам нужно к ним подготовиться. Есть один небольшой, но прекрасный учебник, который вы легко прочтете и который послужит прекрасным введением к этому курсу лекций. Это очень хороший путеводитель. Я наверняка найду его в какой-нибудь книжной лавке на бульваре. У нас есть время сходить за ним.
— Мне пора возвращаться, — сказала Берта.
— Мне бы хотелось, чтобы книжка была у вас уже сегодня вечером. Она вас очень заинтересует. Подождите меня. Я возьму автомобиль. Мы вернемся через двадцать минут.
— В половине седьмого я должна уже быть дома. Мне пора уходить.
— Вы вернетесь не очень поздно. Подождите меня. Я уношу ваш портфель, чтобы быть уверенным в том, что вы не уйдете. Да… Я уношу его… У нас с вами такой вид, будто мы ссорились. Нас заметят. Оставайтесь здесь.
Альбер убежал и вернулся в автомобиле с приоткрытой дверцей, которую он держал рукой. Не выходя из машины, он знаком пригласил в нее Берту.
— Это наше первое путешествие. Оно будет коротким, — сказал Альбер, беря руку Берты.
Она смотрела, как мелькают огни за запотевшим стеклом.
— Шляпа вам мешает, — сказал Альбер.
Он высвободил руку, которой обнимал Берту, помог ей снять шляпу; потом, склонившись над ней, прижался поцелуем к ее губам.
— Где это мы? — спросила вдруг она.
Выходя из пьянящего оцепенения, она видела за стеклом смутное мерцание огней, незнакомые улицы.
— Я не знаю… — ответил Альбер, нежно отодвигая ее в угол машины.
Иногда автомобиль останавливался, и Берта поднимала голову, обеспокоенная внезапным светом, падающим на них.
