Жак Шардон - Эпиталама
По той причине, что младшей дочери Эриаров было столько же лет, сколько и Мерседес, и что бал начинался с концерта, госпожа Катрфаж позволила своей дочери пойти на этот вечер. Хотя Одетта была на девять лет старше сестры, это был ее первый выход в свет.
Концерт закончился, и из большого зала быстро выносили стулья, а гости в ожидании танцев разошлись по гостиным. Некоторые из них разместились около буфета. За закрытыми дверями слышались звуки вальса.
Одетта держалась в стороне от всех, около пальмы, издали восхищаясь облаченной в бархатное платье госпожой Катрфаж и Мерседес с ее великолепными распущенными по плечам светлыми волосами. Мерседес в радостном возбуждении порхала от одной группы гостей к другой. Одетта видела, что ее младшая сестра опьянена этим праздником, в то время как сама она воспринимала его спокойно, потому что попала туда слишком поздно; особенно она стеснялась своего высокого роста и того, что не была уверена, удачно ли скроено платье. Вдруг она заметила Альбера.
Он пробирался сквозь толпу, ориентируясь на эгретку госпожи Селерье, и случайно наткнулся на какого-то чернобородого старика, которого он принял за Росни и протянул ему руку. Когда Альбер понял, что обознался, и собирался уже было извиниться, старик, сочтя, что они знакомы, спросил у него:
— Кто этот господин, вон тот, что сейчас разговаривает возле буфета с Кавальери?
— Это Ле Варле, начальник департамента в министерстве иностранных дел, — ответил Альбер и растерянно улыбнулся Одетте.
— А! — выговорил старик, широко раскрыв рот. — Ле Варле… А я подумал, что это Анатоль Франс. Говорят, он здесь. Видите ли, я у Эриаров впервые. Мне нравятся такие гостиные, где можно встретить людей разных сословий.
Альбер отступил перед дамой, которая испуганно подбирала свой кружевной шлейф, опасаясь за его сохранность, затем подошел к Одетте.
— Ну вот! — сказал он, задерживая в своей руке немного широковатую ладонь Одетты. — Это ваш первый выход…
— Я смотрела на Мерседес, — сказала Одетта. — Она сегодня прекрасна.
— Как? Эта малышка здесь?
Несмотря на высокий рост, Одетта по сохранившейся с детства привычке держалась очень прямо, что всегда воспринимается как признак строгого воспитания.
Альбер бросил взгляд на плечи Одетты.
— Это вы сегодня прекрасны.
— Не смотрите на мое платье, оно мне очень не идет. А я думала, вы больше не бываете в свете.
— Мне любопытно было в начале нового сезона вновь встретить здесь кое-кого из парижан. Красивый вальс. Может быть, я еще не разучился танцевать. Потанцуем?
— Нет, — сказала она быстро, — я не танцую.
— Тогда давайте отойдем от этой двери. Тут мы мешаем, да и стоять здесь не очень-то удобно. Возле буфета места побольше.
— Вы не видели моего брата? — спросила Одетта. — Я подозреваю, что он скрывается в той комнате, где играют в карты.
— Я только что видел вашего отца, он играет с таким важным видом. Я удивляюсь, как можно так всерьез увлекаться игрой. Как только я начинаю прикидывать, с какой карты пойти, меня охватывает нетерпение и становится как-то не по себе. Я сразу же вспоминаю о всех важных делах, которыми я должен заняться… А вот когда я разговариваю с вами в этой толчее о пустяках — это вальс Гроза, — мне совершенно не жаль времени. Я гляжу на вас без всяких угрызений совести. Вы, кажется, совсем меня не слушаете, — сказал он, глядя прямо в глаза Одетте, которые при электрическом свете стали темно-голубыми.
— Я вас очень внимательно слушаю, — ответила Одетта. — Вы не любите карты. Но я хотела вам сказать, что этой зимой мы организуем у себя теннис.
— Вы хотите играть в теннис зимой?
— Эта идея пришла в голову Мерседес. Вместе с Рокберами получается пять игроков.
К Альберу подошла госпожа Катрфаж, держа в обеих руках веер из перьев так, словно собиралась угрожать им своему собеседнику.
— Вы не танцуете, Альбер!
— Я никак не могу убедить его играть в теннис, — сказала Одетта.
— Ну что вы! Альбер! — воскликнула госпожа Катрфаж, не глядя на дочь. — Ведь вы будете приходить к нам иногда?
— Увы, мадам, лишь иногда. Я уже вышел из возраста игр. Но я предлагаю вам кандидатуру моего друга Кастанье.
— А! Кастанье! Он очень мил. Это друг Реймона. Говорят, у него великолепная квартира.
— Да, мадам, этот сирота очень неплохо устроился.
— Крупное состояние, кажется, — сказала госпожа Катрфаж.
Она повернула голову к господину Пакари, который приближался к ним, подтянутый, свежевыбритый и отдохнувший, во фраке, облегающем его широкую грудь.
— Похоже, ваш сын слишком занят, чтобы играть в теннис, — сказала она, улыбаясь.
— В самом деле? — промолвил господин Пакари, протягивая руку Одетте. — Я этого что-то не замечал.
Альбер постоял недолго, молча и неподвижно, рядом с отцом, потом отошел, словно его позвали. Он направился в большой зал, слушая вальс и внутренне легонько покачиваясь в такт музыке, и проследил глазами за розовым платьем мадемуазель Дюброка, которая легко кружилась среди подпрыгивающих и толкающих друг друга пар. Он оказался лицом к лицу с Дютрие. Мужчины пожали друг другу руки и разошлись, не обменявшись ни единым словом. Альбер пересек гостиную; разглядев поверх голов эгретку госпожи Селерье, он вернулся назад. Вдруг он увидел мадам Руанар, и ему показалось, что она направляется к нему; он тут же остановился, опустил глаза, а потом вышел через дверь, ведущую в вестибюль, где Тальен, стоя перед темным сооружением из шляп, надевал пальто.
Когда он вернулся домой и зажег в прихожей свет, то, посмотрев на поднос, по конверту сразу узнал письмо Берты. Еще не успев снять шляпу, он торопливо вскрыл его, быстрым взглядом радостно и удивленно пробежал страницы, потом сунул в карман фрака и только тогда спокойно снял пальто.
Он вошел в свою комнату, снял фрак, надел коричневый шерстяной пиджак, уселся за стол, пододвинул к себе лампу, взял письмо и стал медленно его читать.
Каждое слово удивляло и очаровывало его; словно впервые слышал он голос этого молчаливого ребенка. Он открывал для себя глубину мысли, изящество языка, настоящую женщину, о существовании которой он и не подозревал.
* * *Кастанье позволил уговорить себя пойти вместе с Альбером к Катрфажам поиграть в теннис, хотя он терпеть не мог спорт.
— У вас нет ракетки! — крикнула Одетта, не прерывая партии.
— Я сегодня не буду играть, — сказал Альбер. — Просто посмотрю на вас.
Он сел на скамейку возле кабинки, где игроки оставляли обувь, затем встал, чтобы представить Кастанье Берте.
— Одетта вне пределов досягаемости. А вы, мадемуазель, не играете? — спросил Альбер.
— Я отдыхаю, — ответила Берта.
— Малышка Мерседес тебя позабавит, — вполголоса сказал Альбер, оборачиваясь к Кастанье. — Очень бойкая девчушка.
Он церемонно обратился к Берте:
— Я прошу вас сделать одолжение и представить меня Рокберам.
Сохраняя почтительную позу, он добавил шепотом:
— Вы написали мне изумительное письмо.
Он прошел вдоль окружавшей корт высокой железной сетки, потом приблизился к Берте и сказал, подбирая мяч и кидая его игрокам:
— Так странно видеть вас здесь, на этом корте, совсем как в Фондбо. Мне кажется, что я вас знаю очень и очень давно. Четыре года, если не ошибаюсь. Вы помните, когда я увидел вас в первый раз? Я гулял с господином Дюкроке…
Берта готовилась к игре и, поставив ногу на скамейку, завязывала сандалию.
— Послушайте, — сказал Альбер, садясь на скамейку. — Не хочу я больше сюда приходить. Эта роль постороннего меня тяготит. Я лучше подожду до Нуазика. Буду довольствоваться вашими письмами. Хотя это так долго, все зимние дни, все весенние дни…
Берта повернула голову в сторону Одетты. А Альбер продолжал:
— Мне кажется, нам было бы легко встречаться там, где я вам предлагал.
Берта смотрела на Кастанье и, казалось, не слышала, что говорит ей Альбер.
Потом с непринужденным видом произнесла вполголоса, но отчетливо:
— Приходите во вторник в шесть часов в сквер.
* * *Альбер ждал Берту на перекрестке маленьких пустынных улиц. Он заметил ее в тот момент, когда она проходила под фонарем.
— Уже совсем холодно, — сказал он, ведя Берту к скамейке.
Он расстегнул застежку на запястье Берты и осторожно снял с нее перчатку.
— Вам не холодно? — спросил он, держа ее руку под своим пальто и нежно пожимая. — Для влюбленных зима будет слишком суровая.
Когда Берта появилась, Альбер сразу же заметил, какой она выглядит уверенной, и ее спокойный вид насторожил его. Он сказал вдруг:
— Мы очень виноваты, или, точнее, я очень виноват, и мне нет оправдания. Когда-нибудь нам придется расстаться. Вы должны будете забыть меня. Может случиться так, что однажды вы пожалеете об этих мгновениях.
