Василе Войкулеску - Монастырские утехи
богатый, на редкость смышлёный и необычайно смелый, он мало-помалу перешёл от аренды к
собственности, нажил в согласии с законом имение свыше ста тысяч погонов[8] в сердце
Олтении, земли мягкой, чёрной и жирной, как икра. Шею поместья украшало ожерелье озёр и
реки, кишевшие рыбой, затылок обвивала широкая лента лесов белой акации, преграждавших
путь нашествию дюн со стороны Дуная, плечи его были расшиты виноградом — гордостью
этих мест, посаженным по руслам пересохших рек, которые были куплены вместе с деревнями
и всем прочим, стан стягивал пояс пастбищ, на котором откармливалось несметное множество
отменных коров. Райский край! Людей не пугали богатства грека, и никто на него не сердился.
Напротив, все смотрели на его дела как на увлекательное состязание, помещику аплодировали,
ценили его смелость, благословляли победы, хвалили за доблесть, ожидая при этом, когда он
свернёт себе шею. Но грек знал, что он делает. Его жадность не преступала рамки закона. Он
не грабил, не лгал, не обманывал. Он бил честно. Его противники другие землевладельцы, из
чьих рук он вырывал поместья, признавали, что он брал их по праву: неоплаченные долги,
опротестованные векселя, аукционы, банкротства, нерадивые наследники... и многие другие
обстоятельства, благоприятствовавшие яростному вояке в его борьбе за богатство; но
карточные выигрыши — ни в коем разе.
В атаках столь славных битв за добро ни он сам, ни окружающие не заметили, как ему
стукнуло семьдесят. Для себя и для людей он оставался всё тем же; рослым, сухощавым, но
крепким, красивая голова с вьющимися чёрными волосами, высокий лоб над карими глазами,
властная линия носа, шелковистые усы, под которыми улыбался тонкий рот и смеялись
сохранившиеся в целости зубы; и всё лицо обрамляла могучая подкова бороды...
Он был так занят, что и не помышлял о женитьбе. По большей части жил он в деревне, в доме,
похожем на замок, и оттуда правил своей империей: вначале пешком или верхом в
сопровождении управляющих, потом в двухколесном экипаже, позднее в жёлтом кабриолете и,
наконец, в пролётке с мягкими венскими рессорами. Хозяйство его обычно вела любовница,
иной раз хорошенькая жёнушка какого-нибудь управляющего, которую он вскоре заменял
другой, иногда просто служанка, тщательно отобранная, которая в свою очередь уступала
место очаровательной официантке или барыньке, взятой вместе с новым куском поместья.
Как-то раз приютил он певичку из кафешантана. Этой удалось продержаться подольше, почти
два года. Он избавился от неё с трудом благодаря другу, бедному адвокату, который за
несколько тысяч лей подрядился свести её с ума и бежать вместе с ней к черту на рога.
С тех пор он поумнел и держался всегда ступенькой ниже: то были экономки, горничные,
служанки, кастелянши, самое большее — белошвейки из города, которые сменялись у него
каждые два-три месяца, обновив и приведя в порядок его бельё. Долгое время, в разгар борьбы
за землю, он редко ездил в город, где был у него большой дом, разве что ради процессов в
трибунал — из-за купчих, политических собраний или выборов. Тогда открывался его дом,
устраивались приемы и давалось несколько великолепных обедов для властей, префекта,
городского головы, высших должностных лиц, парламентариев и других сановников, а
также друзей, оказавших услуги в покупке имений, и адвокатов-кутил.
За обедом прислуживала его очередная экономка, привезённая из деревни. И это не случайно;
никто его не осуждал, никто не был задет. Все протискивались к нему, обнимали его,
досаждали ему и воздавали ему почести. И какое им было дело до маленькой невидимой тени
— любовницы, раз герой был так велик: верных сто тысяч погонов земли, а то и более.
Потом он хотя и не насытился, но поизрасходовался и потому не мог уже прикупать землю,
и стал наезжать в город, в особенности зимой, когда там гастролировали театральные труппы или
какой-нибудь цирк. Делал он это не столько из любви к искусству, сколько для того, чтобы
выбрать себе актрису, которую фрахтовал на сезон: он запирал её в имении, где она жила до
весны, когда начинались работы, тут он её отпускал и брал другую, посвежее, на следующую
зиму; с актрисами затруднений не было — этим перелётным птичкам он делал крылья из
банкнот, и они радостно улетали в освещённый и роскошный Бухарест, сытые по горло скукой
в имении и непролазной деревенской грязью.
Город, в восторге от его мужских подвигов, галдел
— Нет, вы видели — вот чертов грек! Совсем не стареет!
— Молодец! Так и нужно жить. Не как мы — под каблуком у жён...
— Всё ещё держится ...опулос!
Что же ему не держаться: еда хорошая, воздух свежий, деревенский, движение, размеренная
жизнь, прогулки, охота, развлечения... (Примерно так они представляли себе жизнь
деятельного помещика, которому досаждают заботы с утра до ночи.
— Эта у него пятнадцатая...— подсчитал кто-то.
— Оставь он всех их при себе, был бы у него целый гарем.
— Ну и здоров же он! В его-то возрасте... Ведь ему за семьдесят, и всё ещё не угомонится.
— Что ты хочешь! Седина в бороду — бес в ребро...
И другие похвалы, ещё покрепче и пооткровеннее.
А ...опулос был всё так же статен, моложав и силен, старела только его метрика, которую он,
впрочем, давно выбросил. Он же был по-прежнему неутомим: вставал на заре и был в
движении постоянном — пешком, верхом или в пролетке; он отдавал поручения, покупал,
продавал, жил то в поместье, то в городе; менял любовниц. Пока в один прекрасный день
не попался.
Как раз посредине его владений чудом уцелело именьице — грек называл его осколком.
Именьице принадлежало одному обедневшему помещику, который ни под каким видом не
соглашался продать его. Хотя они и были друзья с господином Михаем и ...опулос многие годы
обхаживал помещика, всё же ни деньгами, ни обманом не удалось ему выманить старика из его
гнезда.
— Господин Михай, может, поладим? У меня два дома в Бухаресте, один из них настоящий
дворец с парком, как Чишмиджиу[9]. Я отдаю их тебе; и ещё сверх того пятьдесят тысяч лей.
Глуховатый боярин вместо ответа брал протянутую для сделки руку, тряс её на прощание и
говорил своим тихим голосом: «До свидания, до свидания», и при этом церемонно кланялся.
И так сотни раз ...опулос ел у него варенье и пил холодную воду[10] на святого ли архангела
Михаила и на Гавриила или на пасху, рождество, во время сева, жатвы, молотьбы или пахоты.
Ибо ...опулос, проезжая свои владения из конца в конец, непременно заглядывал к боярину, чье
поместьице было по дороге. Тот встречал его всякий раз своей обычной упрямой улыбкой,
приглашал на террасу, а если было лето, Анджелика, дочь господина Михая, за которой
следовала горничная с подносом, угощала его традиционным абрикосовым вареньем и кофе со
сливками.
Грек появился, когда девочка — ей исполнилось всего пять лет — потеряла мать. Он был такой
высокий, что почти не видел её — она копошилась где-то внизу, у ног. Потом незаметно
девочка выросла, была послана в пансион в Бухарест, стала барышней и принимала его каждое
лето, когда приезжала на каникулы, а следом за нею шла всё та же горничная с тем же
подносом. Гость смотрел на неё и не видел ни того, как она растёт, ни как становятся длиннее
её платья, ни как округляются её груди. Со своего высокого стула он лишь оглядывал
именьице, окружавшее усадьбу со службами.
И вот однажды, в середине июля, господина Михая прямо на току разбил удар. Сразу побежали
к ...опулосу. Он нашёл в доме полный кавардак и бедную Анджелику, беспомощную, в руках
управляющих, ростовщиков. Он энергично вмешался, взял на себя все хлопоты по хозяйству,
устроил господину Михаю пышные похороны, приласкал девушку, ободрил её... и занялся
делами наследства. Кроме неё, других наследников не было. Поместье, опустошённое долгами,
что зуб с дуплом. Кредиторы налетели словно волки. Анджелика испугалась, заплакала... и
отдалась в руки своего избавителя ...опулоса. Тот, как честный человек, позвал должностных
лиц, дабы они ввели её в права наследства, и принялся разбираться в делах. Прежде всего он
преградил путь своре кредиторов, тащивших векселя и заложные письма, проверил вместе с
Анджеликой её ценные бумаги. Он предотвратил наложение секвестра на урожай, скот и службы
и противостоял ненасытным банкам. Но не было никакой возможности покрыть долги, и именьице
