Константин Симонов - Живые и мертвые
– Ну что ж...
– Без провожатого КП Серпилина не найдете, – снова вмешался в разговор оперативный дежурный.
– Я все найду, – сказал Мишка. – Только уже темновато для съемки. – Он поглядел в начинавшее сереть небо, недовольно покрутил носом и, окончательно поняв, что природы не переспоришь, сразу успокоился и отпустил свой пикап заправляться. – Слушай, – он сел на землю рядом с Синцовым, – у тебя подхарчиться нечем? С утра не ел, честное пионерское!
Синцов молча расстегнул полевую сумку и вытащил хлеб и консервы. Он знал, что, пока Мишка голоден, его бесполезно расспрашивать.
Мишка вытащил нож, одним округлым движением вырезал крышку банки и стал жадно жевать консервы, подцепляя их ножом и заедая здоровенными кусками хлеба. Только уничтожив три четверти банки, он с набитым ртом повернулся к Синцову:
– А ты-то ел?
– Нет.
– На. – Мишка с сожалением подвинул ему банку и остатки хлеба. – Вот всегда я так, забываю товарища, просто неудобно.
Синцов взял из рук Мишки нож, остатки консервов и улыбнулся.
– Ну, как там Москва? – спросил он, когда Мишка прожевал тот последний кусок мяса, который он все-таки не удержался и подцепил ножом, уже передавая банку Синцову.
– Скажешь, вру, но Москвы я не видел. Два раза подскакивал с фронта на несколько часов: сдать фото – и обратно. Да, знаешь, – вдруг весело вспомнил он, – Ковригина из «Звезды» под Минском убило. Хороший был парень, жалко!
Ковригина ему было действительно жалко, но он был очень рад, что снял сегодня танки, и говорил обо всем в одинаково радостном тоне. В этом же тоне он стал рассказывать и о своих поездках на фронт.
Перебив его, Синцов спросил, как он после всех поездок смотрит на общее положение.
Но Мишка никак не смотрел на общее положение: что фашисты нам, как он выразился, крепко прикладывают – это он видел своими глазами, а что мы все равно побьем их, нисколько не сомневался.
Говорить на серьезные темы ему не хотелось, и он откровенно обрадовался, увидев свой вернувшийся с заправки пикап.
– Харчи достал? – спросил он шофера.
Шофер вытащил из пикапа буханку хлеба. Мишка отломил половину и снова стал есть. А Синцов пошел представляться вернувшемуся с передовой заместителю командира дивизии.
Замполит был плотный, длинноносый украинец с большими вислыми усами, делавшими его больше похожим на командира, чем на политработника. Он хмуро, но терпеливо выслушал Синцова и сказал, что не знает, где на сегодняшний день Политуправление фронта: фронт переместился, но штаб армии стоит под Чаусами, и там Синцову, наверно, скажут, где Политуправление фронта.
Синцов объяснил ему, что, прежде чем ехать в армию, хочет завтра вдвоем с фотокорреспондентом побывать за Днепром, в том полку, где сегодня подбили много немецких танков.
Замполит отнесся к этому предложению все с тем же хмурым терпением и сказал, что он сам оттуда, но ехать туда лучше с ночи: днем можно и не проехать. А если ехать ночью, то надо взять на машину провожатого.
– Ничего, мы уже старые фронтовики, сами доедем, товарищ полковой комиссар, – дожевывая хлеб, развязно сказал Мишка и вразвалочку подошел к замполиту.
– Старые вы или молодые – не знаю, а без провожатого не поедете! – отрезал тот. – Сейчас мой инструктор политотдела поест и поедет с вами. Будете только фотографировать или писать?
– И то и другое, – сказал Мишка.
– Будете писать, – обращаясь к Синцову и игнорируя Мишку, все тем же хмурым тоном сказал замполит, – дислокацию частей не раскрывайте. И так немцы слишком много знают, как в воду смотрят, мать их!.. – неожиданно выругался он; хотя он вернулся из полка после удачного боя, но, очевидно, его угнетало что-то такое, о чем он не говорил.
– Товарищ полковой комиссар, командир партизанского отряда приехал, – подойдя к замполиту, доложил молодой политрук.
– Хорошо. А вы сейчас поешьте и поедете обратно к Серпилину вот с ними, на их машине, – замполит кивнул на Синцова и Мишку, повернулся к слезшему с лошади белокурому красивому парню в кожаной куртке, с маузером и гранатами у пояса, и пошел вместе с ним в глубь леса.
Через час пикап, тихонько постукивая досками, миновал днепровский мост и въехал в Могилев. Напротив госпиталя, где еще утром лежал Синцов, у тротуара стояли грузовики, и к ним длинной вереницей, тихо, друг за другом, плыли на руках носилки с тяжелоранеными. На следующем перекрестке, накрывшись плащ-палатками, дремали у зениток орудийные расчеты.
Все в городе делалось как-то особенно тихо: тихо проверяли документы, тихо показывали дорогу; во всем чувствовался обрадовавший Синцова порядок. Пока они ехали через мост и по городу, их задержали один за другим три ночных патруля.
Наконец, уже на самой окраине Могилева, политрук остановил машину у одноэтажного домика.
– Сейчас я справлюсь, не переехал ли Серпилин, – сказал политрук, предъявил документы часовому и скрылся в воротах дома.
За плотно занавешенными окнами слышались голоса. Через минуту политрук вышел обратно.
– Здесь оперативная группа дивизии, и командир дивизии сейчас здесь, – тихо сказал он Синцову, и тот вспомнил грузного полковника, кричавшего по телефону: «Я еду, еду к тебе, Серпилин!»
– А где Серпилин? – спросил Синцов, который так часто слышал сегодня от разных людей эту фамилию, что казалось, он уже почти знаком с этим человеком.
– На прежнем месте, – сказал политрук.
Они миновали последние дома окраины, свернули на мощеную дорогу, проехали под железнодорожным мостом и снова наткнулись на выскочивших из кустов патрульных. На этот раз их было целых четверо.
– Порядок! – сказал Мишка.
– Где войска, там и порядок, – отозвался политрук.
Патрульные проверили документы и приказали загнать пикап в кусты. Двое остались с пикапом, а двое других сказали, что проводят товарищей командиров до места. Один пошел впереди, а второй, с винтовкой наперевес, – сзади. Синцов понял, что их не только провожают, но и на всякий случай конвоируют. Спотыкаясь в темноте, они спустились в ход сообщения, долго шли по нему, потом свернули в окоп полного профиля и наконец уперлись в дверь блиндажа. Первый из патрульных скрылся в блиндаже и вышел с очень высоким человеком, таким высоким, что голос его в темноте слышался откуда-то сверху.
– Кто вы такие? – спросил он.
Мишка бойко ответил, что они корреспонденты.
– Какие корреспонденты? – удивился высокий. – Какие корреспонденты могут быть здесь в двенадцать ночи? Кто ездит ко мне в двенадцать ночи!
При словах «ко мне» Синцов понял, что это и есть Серпилин.
– Вот положу сейчас всех троих на землю, и будете лежать до утра, пока не удостоверим ваши личности? Кто вас сюда прислал?
Синцов сказал, что их прислал сюда заместитель командира дивизии.
– А вот я заставлю вас лежать на земле до завтра, – упрямо повторил разговаривавший с ними человек, – а утром доложу ему, что прошу не присылать по ночам в расположение моего полка неизвестных мне людей.
Не ожидавший такого оборота и оробевший сначала, политрук наконец подал голос:
– Товарищ комбриг, это я, Миронов, из политотдела дивизии. Вы же меня знаете...
– Да, вас я знаю, – сказал комбриг. – Только потому и не положу всех до утра на землю! Н у, сами посудите, товарищи корреспонденты, – совершенно другим голосом, за которым почувствовалась невидимая в темноте улыбка, продолжал он, – знаете, какое сложилось положение, поневоле приходится быть строгим. Все кругом только и твердят: «Диверсанты, диверсанты!» А я не желаю, чтоб в расположении моего полка даже и слух был о диверсантах. Я их не признаю. Если охрану несут правильно, никаких диверсантов быть не может. Зайдите в землянку, там проверят при свете ваши документы, и я к вашим услугам. А вы, Миронов, останьтесь здесь.
Синцов и Мишка зашли в землянку и уже через минуту вернулись. Комбриг, сменив гнев на милость, пожал им в темноте руки и, прикрывая ладонью папироску, стал рассказывать о закончившемся всего три часа назад бое, в котором он со своим полком уничтожил тридцать девять немецких танков. Он был полон впечатлений и, все более оживляясь, рассказывал высоким, взвинченным фальцетом, таким молодым, что Синцов по голосу никак не дал бы этому высокому человеку больше тридцати лет. Синцов слушал и недоумевал: почему этот человек с молодым голосом находится в давно отмененном старом звании комбрига и почему, находясь в этом звании, командует всего-навсего полком?
– Твердят: «Танки, танки», – говорил Серпилин, – а мы их били и будем бить! А почему? Утром, когда рассветет, посмотрите, у меня в полку двадцать километров одних окопов и ходов сообщения нарыто. Точно, без вранья! Завтра будете свидетелями: если они повторят, и мы повторим! Вот один стоит, пожалуйста! – И он показал на видневшийся невдалеке черный бугор. – Сто метров до моего командного пункта не дошел, и ничего, встал и стоит, как миленький, там, где ему положено. А почему? Потому что солдат в окопе перестает себя зайцем чувствовать, уши не прижимает.
