Константин Симонов - Живые и мертвые
– А вы отсюда их не сможете снять? – спросил Плотников.
– А чего? Сейчас же затишье.
– Затишье? – с сомнением переспросил Плотников и подозвал командира роты, лейтенанта, белобрысого парнишку лет двадцати. – Сходите, Хорышев, с ними, – Плотников кивнул на Мишку, – они танки хотят снять. Возьмите из боевого охранения человек пять, пусть проползут к танкам, заглянут на всякий случай, а потом их проводите.
Он говорил все это лениво и устало. Ему хотелось поскорей сплавить этого шумного корреспондента и хоть немножко поспать.
– А вы у меня, что ли, побудете? – обратился он к Синцову.
– Нет, я тоже пойду. – Синцов хотел пощупать своими руками разбитые немецкие танки.
– Ладно, как хотите, – так же лениво согласился Плотников. – А я тут останусь, посплю. – К тому, что о нем могут подумать, он относился с двойным равнодушием очень храброго и очень усталого человека.
Танки стояли дальше, чем это казалось. До них пришлось долго ползти. Но немецких автоматчиков во ржи не было, не стреляли они и из лесу.
Сначала Мишка снимал танки лежа и сидя на корточках, потом, обнаглев, вылез во весь рост. Он хотел снять все девять. Но все девять никак не попадали в объектив: семь попадало, а два стояли слишком далеко. На лице Мишки было написано несбыточное, но страстное желание как-нибудь подтащить два танка к остальным.
Пока Мишка снимал, Синцов бродил вокруг танков. Неподвижно и мертво стоявшие во ржи, они не казались такими большими и страшными, как о них думалось раньше. Они были грязные, с низкими круглыми башнями, похожими на крышки от гигантских фляг. Около танков лежало несколько убитых немцев. От трупов тянуло дурнотным запахом.
Закончив свою работу, Мишка взял провожатого и пошел в соседнюю роту снимать остальные танки, а Синцов с лейтенантом Хорышевым вернулись на наблюдательный пункт роты. Маленький блиндаж был подрыт под насыпь железной дороги, невдалеке от путевой будки.
– Давай посидим у будки, – на «ты» обратился к Синцову Хорышев, – у меня там немножко харчей есть и вода. Там старик обходчик до сих пор живет.
– Почему?
– А кто его знает, живет, не боится! Мои бойцы для него потрудились, щель вырыли, а в будку, как нарочно, ни одного снаряда за весь бой не попало.
Когда они подошли к будке, старик обходчик сидел на насыпи, около щели, и, закатав до колен штаны, грел на солнце худые, со вздувшимися венами, старческие ноги. Рядом с ним стояли сапоги и сушились на солнце портянки. Старик сидел зажмурясь и тихонько пошевеливал пальцами босых ног. Поверх черной сатиновой косоворотки на нем был немецкий темно-зеленый мундир.
– Вчера подарили ему мундир с немецкого лейтенанта, – улыбнулся Хорышев, садясь рядом со стариком на насыпь, – а он его сразу и надел, только погоны спорол.
Услышав слова Хорышева, старик полуобернулся, сонно приоткрыл один глаз и, потрогав пальцами рукав мундира, сказал одобрительно:
– Сукно ничего, хорошее.
– А не жарко?
– Пар костей не ломит.
– Почему вы в Могилев не ушли? – спросил Синцов.
– А чего я там не видел? – лениво ответил старик. – Вы же говорите, что не уйдете отселева? – обратился он к Хорышеву.
– Не уйдем.
– Ну, и я с вами пересижу, я при службе.
– Мы отца подкармливаем, – сказал Хорышев.
– Тоже не последнее дело, – снова лениво приоткрыв один глаз, отозвался старик. – Ребята добрые, только положил вчера вас немец много... страсть!
– Большие потери вчера были? – спросил Синцов.
Хорышев, щурясь от солнца, надвинул на глаза пилотку и сказал, что потери в роте чувствительные: всего убитых и раненых до тридцати человек.
– Давайте мы тоже сапоги снимем, – сказал он. – Все ходишь, ходишь, ноги горят.
Он стащил сапоги, положил на шпалы портянки и так же, как старик, с наслаждением стал шевелить занемевшими пальцами.
– Брезентовые сапоги, с училища, а других нет. Ребята мне с немца, с офицера, сапоги сняли – не подошли, в подъеме жмут, а голенище жесткое. Они его чем-то прокладывают, наверно.
– Как в царское время, – отозвался обходчик. – Обыкновенные офицерские сапоги с проклейкою.
Синцов тоже разулся. Хорышев сходил босиком в будку обходчика и вернулся, неся котелок воды, хлеб и три тараньки.
– На рельс не наступай, горячий! – сказал старик и скосил глаза на тараньку. – Обопьешься!
Однако, когда Хорышев вместо ответа протянул ему одну из таранек, старик, не споря, взял ее и начал чистить.
Пока они все трое ели, сидя рядом, Синцов изредка поглядывал на Хорышева. Ему было странно, что этот совсем молодой, бойкий, хозяйственный парнишка только вчера впервые дрался с немцами, а сейчас уже говорит об этом как о чем-то привычном, чего он не боится и в будущем.
Они посидели еще полчаса, потом к ним подошли трое разведчиков; каждый вел по два немецких велосипеда. Эти велосипеды еще рано утром бросила на шоссе выскочившая из леса немецкая разведка. Разведку обстреляли, двух немцев убили, а остальные убежали в лес. Хорышев приказал забрать велосипеды, а разведчики привели их.
– Три в роте оставьте, а три в батальон отдайте, – распорядился Хорышев.
Один из разведчиков поморщился.
– Сказал: отдайте – отдайте, – повторил Хорышев, – а то Плотников все шесть заберет!
Разведчики ушли, а над ржаным полем закружил «мессершмитт», то взмывая в небо, то пикируя вокруг одного и того же места.
– Вашего обстреливает, – равнодушно сказал Хорышев. – Там как раз танки стоят.
«Мессершмитт» покружился над полем и улетел. Синцов забеспокоился, но толстая Мишкина фигура уже появилась на горизонте. Он подошел, плюхнулся на насыпь, увидел в руках у Синцова недоеденную тараньку, сказал: «Дай-ка» – и жадно впился в нее зубами. Хорышев сходил в будку принес еще несколько таранек.
– Это тебя обстреляли? – спросил Синцов.
– Меня, – рассмеялся Мишка. – Я сразу на пузо – и под танк! А он, как комар, зудит кругом, а сделать ничего не может.
– Все снял? – спросил Синцов.
– Все. Можем идти.
Мишка доел тараньку Синцова, потом так же быстро съел еще две и выпил котелок воды. Синцов обулся, простился с обходчиком, и они втроем – он, Мишка и Хорышев – пошли обратно в батальон к Плотникову.
Плотников сидел в землянке у телефона и однообразно отвечал:
– Есть, мне понятно... Есть, мне понятно. Будет сделано. – Положив трубку, он поднялся из-за стола.
– Как, поспали немножко? – спросил Синцов.
– Поспал. Да за все сразу разве выспишься?
– Я вас сейчас сниму, – сказал Мишка.
Они вышли на воздух, и Мишка окинул Плотникова критическим взглядом: его небритое лицо, мятую фуражку, несвежее обмундирование, съехавший на живот немецкий парабеллум.
– Не годится, – вздохнул Мишка.
Он любил парадные снимки, Плотников плохо подходил для этого.
– Ремень застегните потуже, – стал распоряжаться Мишка. – И почему без портупеи? Портупея у вас есть?
– Есть, в землянке.
– Возьмите портупею, чтобы по форме было.
Плотников нехотя вернулся в землянку, принес портупею, перекинул ее через плечо и прицепил к поясу.
– Крючок застегните на вороте! – неумолимо потребовал Мишка.
Плотников поискал крючок и с досадой сказал:
– Отлетел!
Мишка вздохнул.
– А каска у вас есть?
– Каски нет.
– Как же так нет?
– Хорышев, скажите, чтобы мне кто-нибудь из бойцов свою каску дал, – сказал Плотников. Он томился и не скрывал этого. Хорышев принес каску, Плотников снял фуражку и надел вместо нее каску.
– Автомат у вас есть?
– Автомат есть. Хорышев, возьмите в землянке мой автомат.
Хорышев принес автомат. Плотников надел его на шею, Мишка поправил автомат, в последний раз прицелился и снял Плотникова, которому на редкость не шли и каска, и автомат, и вообще все перемены, произведенные в его внешности по настоянию Мишки.
Потом Мишка в два счета снял Хорышева, который, не ожидая приглашения, сам быстро перенял у капитана автомат и каску, надел их и, весь напрягшись, не моргая, вытянулся перед аппаратом.
– Я вам сейчас сержанта пришлю, он вас проводит до полка, – сказал Плотников. – Комбриг звонил, приказал за ночь под немецкими танками щели вырыть и засаду посадить. Пойду выполнять: дело к вечеру. – Он устало повел плечами, повернулся спиной и пошел.
– Ну как, покормил вас Плотников или не догадался? – спросил Серпилин, когда Синцов и Мишка снова очутились перед ним.
– В общих чертах покормили... – неопределенно начал Мишка, но Серпилин счел его ответ исчерпывающим и, не дав ничего добавить, спросил:
– Значит, дело сделано, можете ехать?
– Да. Надо завтра поспеть в Москву, сдать материал в номер, но хотелось бы еще снять вас самого.
– А что меня снимать? Поезжайте, время дорого.
Что-то в его тоне обратило на себя внимание Синцова. Кажется, Серпилин хотел, чтобы они поскорей убрались отсюда. Весь день доносившаяся с севера и с юга канонада сейчас, к вечеру, ушла вглубь, на восток, за их спины.