Уильям Сароян - Человеческая комедия. Вот пришел, вот ушел сам знаешь кто. Приключения Весли Джексона
Он взял Диану за руку.
— Пойдем отсюда.
— Но, милый, картина ведь еще не кончилась! — прошептала девушка.
Спенглер потащил ее за собой.
— Для меня она уже кончилась. — сказал он. — Пойдем.
Они проходили мимо маленького мальчика, который смотрел на экран словно завороженный.
— А тебя возьмут живым на небо! — сказал Спенглер мальчику и заторопил Диану:
— Пойдем, пойдем скорее, ты ему заслоняешь экран.
— Но, милый, — сказала Диана, — картина только еще начинается!
Мальчик спросил у Спенглера:
— Что вы сказали, сэр?
— На небо! На небо! — сказал Спенглер. — Говорю, что тебя возьмут туда живым.
Мальчик не был уверен в том, что он понял Спенглера.
— А который час? — спросил он.
— Не знаю, — ответил Спенглер. — Но еще рано.
— Конечно, сэр, — согласился мальчик.
Спенглер и девушка пробирались между рядами зрителей.
— Мы пойдем в бар Корбета, — сказал Спенглер. — Немножко выпьем, послушаем пианолу, а потом ты сможешь отправиться домой.
Глядя на экран, он стал выходить из зала.
— Ты только посмотри на доктора Кевенна, — сказал он. — Сейчас он пустит в ход эти щипцы. И, наверно, по ошибке выдернет здоровый зуб. Погляди на него!
В фойе кинотеатра девушка перестала огорчаться, что они ушли с самого начала картины.
— Ты меня любишь, да? — спросила она Спенглера. — Ну конечно, да. Сам знаешь, что любишь.
— Люблю? — очень громко переспросил Спенглер. — А как же? Разве я не повел тебя в кино?
Они вышли на улицу и заспешили к Корбету, прижимаясь поближе к зданиям, чтобы укрыться от дождя.
Глава 18
МИСТЕР ГРОГЕН ГОВОРИТ О ВОЙНЕ
В то время как Спенглер и Диана бежали под дождем в бар Корбета, промокший до нитки Гомер Маколей поставил свой велосипед у дверей телеграфной конторы и вошел в нее. Он проверил, как обстоят дела. Вызовов не было, но лежала одна недоставленная телеграмма.
Мистер Гроген кончил печатать телеграмму и встал.
— Сестра принесла тебе поесть, — сказал он.
— Бесс? Вот уж ни к чему. Я хотел купить нам два пирога, — Гомер развернул коробку. — Еды тут хватит. Надеюсь, вы со мной поужинаете?
— Спасибо, — ответил телеграфист. — Я не голоден.
— Если вы приучите себя понемножку есть, — сказал Гомер, — аппетит у вас станет лучше.
— Не хочется, — сказал старик. — Большое спасибо. Но ты промок насквозь. А знаешь, у нас ведь тут есть плащи.
— Знаю. Но я случайно попал под дождь, — Гомер принялся за бутерброд. — Дожую бутерброд, — сказал он, — и свезу телеграмму.
Поев немного, он взглянул на старого телеграфиста.
— А это что за телеграмма?
Мистер Гроген не ответил, и Гомер понял, что телеграмма — опять похоронка. Он перестал жевать и с трудом проглотил сухой кусок.
— Мне бы не хотелось доставлять такие телеграммы, — сказал рассыльный.
— Еще бы, — протянул мистер Гроген.
Он помолчал, глядя на недоеденный бутерброд, который держал рассыльный.
— Доедай свой ужин, мальчик. Бесс заходила сюда с какой-то другой девушкой, очень хорошенькой.
— Это, наверно, Мэри, — сказал Гомер. — Папы соседка. Девушка Маркуса. Моего брата — того, что в армии. После войны они поженятся.
— С твоей сестрой и Мэри были три солдата: они посылали телеграммы.
— Да ну? А где эти телеграммы?
Мистер Гроген кивнул ему на крючок, куда накалывались отправленные телеграммы. Гомер снял их с крючка и прочел все три, одну за другой.
— А вот если человек там умирает, — сказал мальчик, — все равно кто: знаете вы его, не знаете или даже в глаза не видели, — есть от этого хоть какая-нибудь польза? Тут у нас всего-навсего Итака. Маленький городок в Америке. А такие телеграммы приходят ко всем: и к богатым, и к бедным, в самые разные дома. Как же быть с этими людьми?' Нельзя ведь, чтобы эти парни умирали зазря, напрасно?
Старый телеграфист ответил не сразу и, словно зная, что не сможет всего сказать, не подкрепившись, подошел к столу и вынул из ящика бутылку. Щедро отхлебнув из горлышка, он уселся и завел такую речь:
— Я давно живу на свете. Может, слишком давно. И скажу тебе, что ни в войну, ни в мирные дни ничто не происходит зря, а тем паче смерть.
Старик замолчал, чтобы отпить еще глоток.
— Человечество — это единое целое; в нем, как и в тебе, все перемешано. И так же, как в тебе, наряду с хорошим живет и дурное, в человечестве тоже есть и добро, и зло. Они живут бок о бок в миллионах людей всех рас и народов. Да и в нашем народе тоже. И так же, как совесть человека борется с противоречиями в его собственной натуре, борются эти противоречия и во всем человеческом обществе. Вот так возникают и войны. Человеческие недуги выходят наружу. Но ты не смущайся, ибо добро непобедимо, а зло — как только оно себя обнаружит — в конце концов бывает побеждено и обращается в бегство. К больному телу и больному духу возвращается здоровье. Они могут заболеть снова, но непременно выздоровеют, а с каждой новой болезнью и с каждым новым выздоровлением тело и дух закаляются, покуда наконец не достигнут своей мощи, не очистятся от всякой скверны и душа не станет тоньше, добрее, благороднее, неподатливее на подкуп и разложение. Каждый человек, прав он или не прав, хочет что-то свершить.
Старик немножко устал от своей длинной речи.
— Даже вор и убийца и те хотят чего-то добиться, — вздохнул он. — Никто не умирает зазря. Умирают, стремясь попасть в рай, получить бессмертие, добиться правды и справедливости. Настанет день, когда все великое множество людей, все мы, самый последний из нас достигнут наконец обители, утешатся, обретут бессмертие. И наш ни на что не похожий мир, полный зла, станет вместилищем благородных порывов и душевного отношения друг к другу.
Старик вздохнул еще глубже и, слегка помешкав, вынул из жилетного кармана клочок бумаги. Отдав его рассыльному, он попросил:
— Сходи, пожалуйста, еще разок в аптеку.
— Сию минуту, сэр, — сказал Гомер и торопливо вышел. Уильям Гроген остался один в телеграфной конторе. Он стоял, озираясь, и во взгляде его сквозила и нежность, и гнев на судьбу. С трудом подняв руку, он схватился за сердце, словно давно и терпеливо ждал стремительного натиска, который уже не мог застигнуть его врасплох. Он отступил к стулу, опустил на него сведенное болью тело, пережидая, чтобы приступ хоть чуть-чуть ослабел.
Рассыльный вернулся из аптеки и отдал телеграфисту маленькую коробочку.
— Воды, — попросил старик.
Гомер налил в бумажный стаканчик воды и дал ее старику, который, вытащив из коробочки три пилюльки, сунул их в рот и запил водой.
— Спасибо, — сказал он. — Спасибо, мальчик.
— Не за что! — сказал Гомер.
Он поглядел на старика и, убедившись в том, что ему стало лучше, подошел к столу разноски и взял похоронку. Постояв с телеграммой в руке, он распечатал конверт и вынул оттуда текст, чтобы его прочесть. Потом положил телеграмму в новый конверт, заклеил его, повернулся и вышел из конторы прямо под дождь. Старый телеграфист поднялся и вышел вслед за мальчиком на улицу. Он стоял на тротуаре и смотрел, как тот, с силой нажимая на педали, борется с порывами ветра и дождя. В конторе застучал аппарат, но старик его не слышал. Зазвонил телефон, но старик не слышал и звонков. Телефон прозвонил семь раз, и тогда только он повернулся, чтобы снова войти в контору.
Глава 19
МАМЕ, С ЛЮБОВЬЮ
Спустя четверть часа Гомер Маколей слез с велосипеда у подъезда большого старинного дома, где сегодня принимали гостей. В окно было видно, как танцуют четыре молодые пары, и, узнав, что в доме царит веселье, рассыльный почувствовал, как сердце его мучительно заныло. Он подошел к двери и постоял немножко, слушая музыку. Палец его потянулся к звонку, но рука беспомощно упала.
— Вернусь-ка я лучше в контору, — сказал он себе. — Брошу работу. Не могу я заниматься таким делом.
Он уселся на ступеньки. Прошло много времени, прежде чем он наконец встал, подошел к двери и нажал звонок. Дверь отворила молодая женщина, и, не отдавая себе отчета в том, что он делает, Гомер повернулся к ней спиной и побежал назад к своему велосипеду. Молодая женщина вышла на крыльцо и окликнула его:
— Послушай, мальчик, в чем дело?
Гомер слез с велосипеда и медленно вернулся к крыльцу.
— Простите, — сказал он. — Я принес телеграмму дли миссис Клодин Боффер.
— Ну да, — весело сказала молодая женщина, — сегодня мамино рождение.
Она вошла в холл и крикнула:
— Мамочка, тебе телеграмма!
К двери подошла ее мать.
— Наверно, от Алана, — сказала она. — Войдите, молодой человек. Съешьте кусок именинного пирога.
— Спасибо, мадам, не могу, — сказал Гомер. — Я спешу на работу.
