Пэлем Вудхауз - Том 13. Салли и другие
Возможно, это была всего лишь игра воображения, но, как мне представлялось, со времени нашей последней встречи он заметно разросся, как вверх, так и поперек, а смена выражений на его ярко-розовой физиономии ясно отражала ход его мыслей, если уместно назвать это мыслями. Он бросил на меня, пока мы ели, от восьми до десяти грозных взглядов, но на словах ничего не сказал, только, когда еще рассаживались, сообщил, что надеется переговорить со мной по окончании трапезы.
Впрочем, он не только со мной, но и вообще ни с кем не поддерживал застольной беседы. Мадам Троттерша, сидевшая от него по правую руку, попыталась развлечь его рассказом о том, как недопустимо вела себя супруга советника Бленкинсопа на недавнем церковном базаре, но Сыр, со своей стороны, лишь молча глазел на нее, точно тупое, безмозглое животное, как сказал бы Перси, и молча загребал пищепродукты.
Я сидел рядом с Флоренс, но она тоже помалкивала, храня холодный и гордый вид и катая хлебные шарики, поэтому я имел полную возможность все хорошенько обдумать, так что когда дошла очередь до кофе, у меня уже был готов стратегический план и детально продумана тактика. Когда тетя Далия дала сигнал дамскому полу удалиться и оставить мужчин в обществе портвейна, я воспользовался случаем и украдкой выскользнул через дверь в сад, опередив женские головные силы. Не сорвался ли с губ Сыра сдавленный возглас при этом моем хитром маневре, определенно сказать не берусь, но, по-моему, у меня за спиной раздался некий звук, словно охнул в лесу волк, больно споткнувшийся о камень. Но я был не настроен возвращаться и переспрашивать, а предпочел затеряться на просторе.
Будь обстоятельства не такими — хотя когда они бывают не такими, какие они есть? — я бы, наверное, с удовольствием прогулялся после ужина по парку, поскольку воздух был полон лепечущих ароматов, и бойкий ветерок весело трубил с небес, щедро усыпанных звездами. Но любоваться садом в сиянии звезд может лишь тот, у кого на душе покой, а моей душе до покоя было так далеко, как только можно себе представить.
Что делать? — спрашивал я себя. Складывалось впечатление, что самым разумным было бы с моей стороны, если я хочу сберечь в целости свой позвоночник, завтра чуть свет сесть в автомобиль и рвануть в необозримые дали. Оставаться на месте значило бы самым неприятным образом все время увиливать от встречи с Сыром и постоянно находиться в движении, чтобы расстроить его кровожадные планы. Мне пришлось бы мчаться, подобно серне или молодому оленю на горах бальзамических,[30] как, помнится, выразился однажды Дживс, а мы, Вустеры, не расположены опускаться до уровня серн или оленей, ни молодых, ни в зрелом возрасте. У нас есть собственная гордость.
Я уже принял решение завтра утром испариться, как снег на вершинах гор, и податься на время в Америку, или Австралию, или на острова Фиджи, или еще куда-нибудь, но тут я почуял, что к лепечущим ароматам лета примешался крепкий сигарный дух. В сумерках я разглядел приближающуюся человеческую фигуру. В первый напряженный момент я подумал, что это Сыр, и уже приготовился было рвануть с места на манер того самого молодого оленя, но потом все встало на свои места. Это был всего лишь дядя Том, совершавший вечернюю прогулку.
Дядя Том — большой любитель вечерних прогулок в зеленых зарослях. Седой джентльмен с орехово-смуглым лицом — это к делу не относится, я просто так его описываю, для полноты картины, — он любит бродить среди клумб и кустов рано поутру и поздно вечером, поздно вечером особенно, так как он страдает бессонницей, и туземный лекарь внушил ему, что против этого глоток свежего воздуха на сон грядущий — самое верное средство.
Завидев меня, он остановился для опознания.
— Это ты, Берти, мой мальчик?
Я дал утвердительный ответ, и он подгреб ближе, изрыгая клубы дыма.
— Почему ты покинул нас? — спросил он, имея в виду мое бегство из столовой.
— Да так как-то, вдруг захотелось.
— Не много потерял. Ну и публика! Этого типа Троттера я не перевариваю.
— Вот как?
— Его пасынка Перси я тоже не перевариваю.
— Вот как?
— И этого Чеддера я терпеть не могу. Я их всех не перевариваю, — заключил дядя Том. Его вообще нельзя отнести к гостеприимным хозяевам. К девяноста четырем процентам чужих людей у себя в доме он относится с плохо скрываемым отвращением и всеми средствами старается их избегать. — Кто, интересно, пригласил сюда Чеддера? Наверное, Далия, но почему, мы, конечно, никогда не узнаем. Несносный молодой бегемот, в жизни не встречал несноснее. Зазвать его к нам — это как раз в ее духе. Как-то раз она даже пригласила свою сестру Агату. И кстати, о Далии, Берти, мой мальчик, она внушает мне беспокойство.
— Тетя Далия внушает беспокойство?
— Крайнее. Мне кажется, она чем-то больна. Ты ничего странного в ней не заметил, когда приехал?
Я немного подумал.
— Да нет, как будто бы. Она показалась мне такой же, как всегда. В каком смысле. — странного?
Он озабоченно взмахнул сигарой. Они с моей престарелой родственницей — любящая и дружная чета.
— Вот, например, только что. Я заглянул к ней спросить, не хочет ли она прогуляться вместе со мной. Она ответила, что нет, она когда выходит в сумерки, то обязательно наглотается мошек и комаров и прочей гадости, и они ей могут повредить, тем более после сытного ужина. Мы с ней спокойно и мирно переговаривались о том, о сем, как вдруг она как-то вся обмерла.
— То есть упала без чувств?
— Н-нет, этого я бы не сказал. Она осталась стоять, но покачнулась, прижала ладонь ко лбу. И сделалась бледной, как привидение.
— Странно.
— Очень. Меня это обеспокоило. У меня и сейчас на душе неспокойно.
Я задумался.
— Вы не могли что-нибудь такое сказать, что ее расстроило?
— Исключено. Я обсуждал с ней этого парня Сидкапа, который приезжает завтра ознакомиться с моей коллекцией серебра. Ты его не знаешь?
— Нет.
— Он, конечно, осел скудоумный, — сказал дядя Том, он почти всех людей своего круга считает скудоумными ослами, — но в старом серебре, драгоценностях и всяких таких вещах разбирается, говорят, неплохо. И вообще он, слава Богу, у нас только отобедает и уедет, — прибавил дядя Том со свойственным ему гостеприимством. — Но я говорил о твоей тете Далии. Так вот, она покачнулась и сделалась бледной, как привидение. По-моему, она слишком перегружена. Этот ее журнал «Пеньюар светской дамы», или как бишь он называется, выпил из нее все соки. Совершеннейший вздор. Зачем ей издавать какой-то еженедельник? Буду от души рад, если она сумеет продать его этому типу Троттеру и наконец освободится, потому что он не только выматывает все силы у нее, но еще и обходится мне в немалую сумму, чтоб ему. Траты, траты, траты без конца.
После этого дядя Том еще горячо высказался на тему о подоходном и добавочном налогах, и назначив мне скорую встречу в хлебной очереди для неимущих, пошел дальше и исчез во тьме. А я, прикинув, что час уже поздний и, пожалуй, можно без риска вернуться в дом, направился в свою комнату.
Там я стал переодеваться ко сну, а сам, не переставая, думал про то, что только что услышал. Непонятно. За ужином мне, конечно, было немного не до того, но все-таки я бы наверняка заметил, будь у моей тети болезненный вид или вообще что-то в таком духе. Насколько я помню, она со всегдашним азартом и огоньком уписывала все, что значилось в меню. И однако же дядя Том сказал, что она побледнела, как привидение, что, при ее обычном румянце, требовало бы немало специальных усилий. Странно, чтобы не сказать: загадочно. Я все еще размышлял на эту тему и прикидывал, какие выводы сделал бы тут Осборн Кросс, сыщик из «Загадки красного рака», когда мои размышления прервал поворот дверной ручки. За ним последовал мощный удар в дверную филенку, и я порадовался, что сообразил своевременно запереть дверь. Потому что я услышал голос, и это был голос Сыра Чеддера:
— Вустер!
Я отложил «Красного рака», которого только успел открыть, встал и подошел к двери.
— Вустер!
— Потише, приятель, — холодно сказал я в замочную скважину. — Я тебя слышал. Чего ты хочешь?
— Потолковать с тобой.
— Это исключено. Отвяжись от меня, Сыр Чеддер. Я нуждаюсь в покое. У меня побаливает голова.
— Посмотришь, как она у тебя разболится, когда я до тебя доберусь.
— То-то и оно, что тебе до меня не добраться, — удачно парировал я, снова расположился в кресле и занялся книгой в приятном сознании, что одержал над Сыром верх в литературных дебатах. Он обозвач меня из-за двери несколькими ругательными словами, постучал еще, подергал ручку и, наконец, убрался, изрыгая, конечно, проклятия.
Но не прошло и пяти минут, как в дверь снова постучали, на этот раз так негромко и вкрадчиво, что я без труда догадался, кто там.
