Михаил Садовяну - М. Садовяну. Рассказы. Митря Кокор. Л. Ребряну. Восстание
— Поглядите только, как они козни плетут, заговорами занимаются!.. Что ни говори, а мужика можно привести в чувство только страхом.
Затем он снова принимался болтать о реформах, о шефе и вновь о Мелании — то растроганно, то патетически, но все время с прочувствованной дрожью в голосе, призванной скрыть его страх.
А поезд осторожно шел вперед, дымя гуще, чем обычно. Продолжительные и частые гудки паровоза звенели пронзительно и резко, как уханье совы.
3— Ты, папаша, поберегись, как бы народ тебя не обидел! — предупредила Никулина, увидев, что отец Никодим берет епитрахиль и крест. — Знаешь, какие они теперь бешеные…
— Пошли, дьячок, пошли свой долг выполнять! — проворчал старый священник, не слушая дочери. — Ведь барин у нас церковь воздвиг, и бог нас покарает, коли не воздадим ему все почести, что христианину положены. А после обеда еще жену Мелинте хоронить надо… Пошли, пошли!
Священник с трудом передвигал ноги, тяжело опираясь на посох и то и дело останавливаясь, чтобы передохнуть. Во дворе усадьбы толпа шумела теперь еще громче. Новый особняк все еще догорал. Профира поцеловала руку священнику и провела его в комнату покойника.
— Ох, боже, боже, горькую судьбину уготовил ты человеку! — прошептал священник, кинув взгляд на тело Старого Мирона и надевая епитрахиль. — Неведомы пути твои, господи, благословенно будь имя твое во веки веков, аминь!
Приход священника ничуть не смутил возбужденных крестьян. Кое-кто проводил его взглядом, пока он не вошел в дом, и споры тут же возобновились. Пока одни продолжали бездумно орать или бродили в поисках добычи, которую можно было бы еще унести, другие, и таких было большинство, разбившись на небольшие группки, толковали только о разделе земли, причем каждый прикидывал, как бы получить участок побольше. Все считали, что теперь, раз бояр уже нет, самое время браться за обмер земли, потому что, ежели народ успеет забрать то, что ему положено по праву, обратно он землю не отдаст, хоть убивай его, и тогда мироеды если даже и вернутся, то вернутся попусту. Каждый высказывался, как надо провести дележку, чтобы и впрямь было по справедливости, и, конечно, каждый считал, что самый справедливый дележ будет тот, по которому ему присудят надел получше и побольше, да и ближе к селу. Когда кто-то заикнулся, что, может, и другие села потребуют свою долю помещичьей земли, остальные яростно вскинулись и чуть было не поколотили его. Бедняки требовали отстранить от раздела тех, кто уже владеет землей. Их укоряли за то, что они из кожи вон лезли, стараясь купить поместье Бабароагу, а как началась революция, держались в сторонке, выжидали, надеясь прийти на готовенькое. Собравшиеся тщетно препирались и переругивались, никак не приходя к согласию, так как все они были людьми забитыми и никто из них не пользовался у односельчан авторитетом, который выдвинул бы его в вожаки и принудил остальных к повиновению. Правда, Тоадер Стрымбу пытался повысить голос, но другие крестьяне никогда не обращали на него внимания, когда речь шла о серьезных делах. Тоадер и Трифон были хороши для ругани, когда достаточно быть горластым и нахальным. А сейчас нужны люди разумные, степенные, справные хозяева, которые сумели бы все взвесить и решить по-мудрому. Кабы священник Никодим был помоложе и побойчее, позвали бы его — пусть рассудит по справедливости, или, еще лучше, попросили бы учителя Драгоша, если бы господа не упрятали его в тюрьму.
— Вот и Петрикэ не пришел, а вчера вечером похвалялся, что и думать забудет об отдыхе, пока мы не добьемся полной справедливости! — пожаловался Игнат Черчел, стоявший в толпе. — Он бы помог разобраться, что к чему, голова у него хорошая, посоветовал бы, что делать!
— Все в сторону норовят, боятся!
— Чего? — возмутился Игнат. — Это Петрикэ-то боится?.. Помолчи уж лучше, не болтай глупостей! Петрикэ с тремя такими, как ты, шутя справится, а ты мелешь невесть что — боится!
— А коли так, чего он дома отсиживается? Полдень уже.
— Дела, верно, какие задержали… Но если уж Петрикэ за что берется, так непременно сделает. Его отец, упокой, господи, его душу, тоже такой был — человек порядочный и надежный.
Они все еще пререкались, когда подоспел Петре вместе с Николае Драгошем. Дома Петре разругался с матерью, — та не хотела его пускать, плакала и причитала, что он себя погубит. А Николае пришлось отбиваться не только от родителей, но и от невестки, отчаянно трусившей, как бы из-за их дел не пострадал ее Ионел. Парни поняли друг друга без слов. Оба прикинули, что отступать им уже некуда и, следовательно, надо идти до конца, что бы ни случилось. Стряхнув с себя опьянение гнева и протрезвев, они осознали, что, если все повернется по-старому, с них обоих взыщут строже, чем с кого-либо, взыщут за то, что натворили все остальные… Поэтому по пути они зашли в помещение жандармского участка. Дом был пуст, двери широко распахнуты, все внутри перевернуто вверх дном. Друзья надеялись разыскать хоть несколько патронов для винтовок, отобранных у жандармов, чтобы защищаться, если понадобится. Но они ничего не нашли. Жена унтера исчезла; говорили, будто она прячется у кого-то в селе, но никто не знал где.
Они смешались с толпой и сразу же поддались всеобщему возбуждению. Спор о разделе поместья разгорелся с новой силой. После долгих и бесплодных пререканий Петре заявил:
— Такое дело нам не по зубам. Сколько бы мы ни ругались или даже ни дрались, все одно не справимся. На это надо землемеров! Повременим, пусть сперва все уляжется, наступит мир, и тогда начальство пришлет землемеров, они поделят землю, обмерят и отрежут всем как положено, каждому по справедливости, сколько хватит… Правильно я говорю, люди добрые?
— Правильно!.. Верно говоришь!.. — согласились крестьяне. — Пускай присылают землемеров, им за это деньги платят.
— А раз господ нет, землемер будет делить по справедливости, как положено по закону! — удовлетворенно поддакнул Игнат.
— С господами мы покончили! — хвастливо крикнул Леонте Орбишор. — Не нужны нам больше господа!
— Мы вроде бы покончили, Леонте, да вот только, может, они не кончили! — прогудел Николае Драгош.
Все наперебой запротестовали — не желают они, мол, больше господ и скорее помрут все до последнего, чем позволят снова сесть себе на шею.
— Ладно, поглядим, чего вы на деле стоите, болтать-то вы горазды, это я хорошо знаю! — пробормотал Петре.
4На вокзале Питешти нового префекта поджидала толпа помещиков и арендаторов, сбежавших из своих имений. Их возглавлял бывший префект Боереску, который, принимая во внимание опасность, грозящую отечеству, пренебрег соображениями политического соперничества и неприязни и решил по всем правилам передать свой высокий пост вновь назначенному префекту, а главное, ознакомить его с положением дел в уезде. Однако, по существу, Боереску поступился гордостью и согласился встретиться со своим преемником, руководствуясь не столько высшими государственными соображениями, сколько самолюбием, глубоко уязвленным неблагодарными мужиками. Ведь он, не жалея себя, объехал почти все села, толковал с мужиками, давал им советы, учил по-отцовски уму-разуму, а они, как только он отвернулся, начали бесчинствовать. Этого Боереску не мог им простить. А кроме того, эти негодяи осмелились поджечь и разграбить даже его собственную усадьбу в Рочу…
Григоре Юга представил встречающим нового префекта, так как Балоляну здесь никто не знал. Потом, условившись с ним поужинать вместе вечером, он с Титу отошел в сторону, чтобы не мешать.
Толпа пострадавших тесно окружила префекта, осаждая его всевозможными жалобами. Балоляну кое-кого выслушал, другим выразил свое соболезнование, но, поняв, что этому не будет конца и ему не удастся выбраться с вокзала, воскликнул с дрожью в голосе:
— Господа, я понимаю вашу скорбь и разделяю вполне естественное возмущение, кипящее в ваших душах из-за беззаконий, жертвами которых вы стали! Я прибыл сюда для того, чтобы принять продиктованные обстоятельствами меры для наведения порядка и наказания виновных. Предоставьте мне, пожалуйста, несколько часов, чтобы я мог разобраться в обстановке и получить официальные данные о том, что произошло в уезде. Лишь после этого я дам необходимые указания. Заверяю вас, мы сделаем все возможное, чтобы хоть частично облегчить ваши страдания!
Взяв под руку Боереску, он проложил себе дорогу сквозь взволнованную, сердито гудящую толпу. Плачущие голоса то и дело повторяли одно и то же:
— Эти разбойники пустили нас по миру!..
Громче всех шумел и горевал отставной полковник Штефэнеску, который не отходил от префекта до самой коляски, причитая и жалуясь:
— Я остался нищим, господин префект!.. Весь мой сорокалетний труд обращен в прах!.. У нас не было никакой защиты. Душегубы издевались над нами, как хотели! Только жизнь оставили, господин префект!
