Эрве Базен - И огонь пожирает огонь
Луис, никак к этому не подготовленный, ошеломлен. Бывают минуты, когда беззаконие коробит самих палачей. На сей раз Луис вовсе не пришел в восторг, он даже подумал, а не перейти ли ему на другую службу, где меньше платят, но где легче дышать, потому что там имеешь дело с бродягами, которых можно колошматить, не мучаясь угрызениями совести. А эта сцена нестерпима даже для него.
Маленькая метиска, в приступе безудержной ярости, внезапно хватает лежащий на бюро стальной полированный нож для разрезания бумаги и бросается на комиссара, который молниеносно парирует удар, выставив против нее стул. А позади Фиделии уже вырастает Рамон и с завидным профессионализмом, резко ударив ребром руки по затылку, сбивает ее с ног. Стул комиссара падает.
— Чудненько, — злорадствует он. — Попытка убийства офицера полиции при исполнении им служебных обязанностей… О таком я и не мечтал.
XI
А наверху те двое, пока еще живые, прижав скрещенные руки к груди, чтобы умерить дыхание, лежали бок о бок, словно два надгробия. В нерушимой тишине сердца их бились, казалось, слишком громко и вот-вот могли их выдать. Что там происходит? Хоть они уже и привыкли определять местонахождение людей внизу по звуку голосов, по количеству шагов от двери до двери, по скрипу паркета, по пению дверных петель, Мануэль и Мария сейчас были совершенно сбиты с толку. Они ждали настоящего обыска, криков, ударов, а слышали лишь приглушенные обрывки разговора, доносившиеся до них сквозь перекрытия.
— Они пришли не из-за нас, — наконец прошептала Мария.
И как раз в эту минуту раздался тот характерный звук, который повторялся каждый вечер, когда их хозяева ложились в постель, — до-диез, издаваемый пружиной матраса. Две головы приподнялись, широко раскрытые от удивления глаза посмотрели друг на друга, и головы снова опустились на надувные подушки.
* * *Наконец послышалось дребезжание калитки; однако шевелиться было еще опасно: кто-то из сыщиков мог остаться в доме, поэтому они не видели, как отъезжала машина с арестованной. Крики, предшествовавшие отъезду, звук падения чего-то тяжелого на паркет, усиленное шарканье подошв — как бывает, когда несут тело, — все это говорило за то, что Фиделия ушла не сама — ее унесли. Сойти вниз они все еще не решались; и только спустя два часа осмелились приоткрыть трап и — наивная предосторожность — сбросить вниз, на пол коридора, содержимое карманов Мануэля, проверяя, не вызовет ли это реакции. Только тогда они спустили лестницу, осторожно сошли по ней и, крадучись, стали обходить дом, заглядывая во все углы, смотря под столами, переходя из одной пустой комнаты в другую, пока наконец не добрались до той, куда должны были бы заглянуть в первую очередь.
— Да, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, — прошептала Мария, входя. — Слух может и обмануть.
Из деликатности, а может быть, из целомудрия они никогда не входили в спальню, похожую на сотни других, но ведь эта комната самая интимная, и она, естественно, могла им напомнить, что у них такой комнаты нет. Итак, в этой безликой комнате, оклеенной двухцветными обоями, освещенной широким окном с собранными в мелкую складку нейлоновыми занавесками, стояло лишь два самых необходимых предмета, один по вертикали, другой по горизонтали: шкаф — прибежище для одежды — и кровать — прибежище для тех, кто одежду снимает. Мануэль и Мария стоят у кровати, накрытой шкурами альпага; на ней так и осталась вмятина от тела, не вдоль, а поперек, и два клочка меха, выдранных судорожно сжатыми руками, два клочка меха так и лежат на проплешинах, отмечая контуры распятой маленькой женщины.
— Доказательство налицо, — бормочет Мануэль. — Они и не подумали скрыть следы.
В остальных помещениях, как им показалось, царил порядок. Все на своих местах, кроме ключей Фиделии, висевших на большом ключе, вставленном в замок входной двери не снаружи, а изнутри, чтобы, закрыв дверь, не дать возможности поживиться случайному воришке, а то ведь еще кражу могут приписать им.
— Помните… — начала было Мария и умолкла.
Они стояли у кровати, точно у непристойной афиши, зазывающей влюбленную парочку заглянуть в зал, где показывают порнографический фильм, держали друг друга за руки, но не сближались, сохраняя между собой расстояние.
— Помните, — храбро возобновила Мария. — Когда упал ваш друг Аттилио, вы воскликнули: «Вот что меня ждет!» А сейчас я могу повторить: если бы они нашли нас, вот что ждало бы меня.
Что тут ответишь? Самый порядочный мужчина в подобной ситуации почувствовал бы себя виновным по меньшей мере в том, что принадлежит к мужскому полу, а представив себе, что у него могли отнять самое дорогое существо, воспылал бы яростью и с тревогой подумал бы о том, до чего же гадким все это представляется его спутнице. А она так же мужественно, почти вызывающе звонким голосом, продолжала:
— Вы этого еще не знаете, Мануэль, но я — девушка. В наше время, когда тебе двадцать два года, это уже залежавшийся товар. Я вовсе не горжусь этим и не считаю свою добродетель достойной хвалы, просто так случилось, вот и все. Но с тех пор, как мы встретились, я счастлива, что дождалась вас. И меня ужасает… — Дальнейшее она прошептала, уткнувшись в отворот его пиджака: — Меня ужасает не только то, о чем вы думаете, не то, что вас могут лишить вашей привилегии, а сознание, что, даря женщине любовь или насилуя ее без любви, с ней делают одно и то же, и она находит в этом радость лишь в зависимости от отношения мужчины.
— Да, это так, — откликнулся Мануэль.
Он слегка покачивал ее, лаская губами ее лицо, целуя закрытые глаза, висок, впадинку между бровями.
— А вы помните, как сказано у Данте, — неожиданно прошептал он: — «Человек может стать животным, но животное никогда не станет человеком, тогда как человек всегда может стать ангелом». Не ручаюсь за верность цитаты и, что касается меня, не ручаюсь, что сумею быть ангелом…
— А мне и не нужен ангел, — сказала Мария. — Пошли отсюда!
* * *Они опять оказались на кухне; был уже полдень, но есть им совершенно не хотелось. Звук заводского гудка, скрип тормозов на улице, окрик, обращенный к какому-то ребенку в соседнем саду, — от всего они вздрагивали. Целый час они строили тысячи разных предположений, задавались вопросом, как, почему им опять удалось уцелеть. Был ли учинен Фиделии допрос, и если да, то что она сказала? А если промолчала, надолго ли у нее хватит мужества молчать? Раз с ней так обошлись, значит, не боялись, что она может пожаловаться. Щадить ее никто не будет, и у нее мало шансов выбраться оттуда, вернуться к жизни. Но не удивительно ли, что Фиделия стала жертвой наспех подстроенной махинации, — ведь учини они серьезный обыск, Легарно грозило бы обвинение в «сокрытии государственного преступника» и вопрос о них решался бы совсем иначе.
— Фиделия заплатила за нас, — твердила Мария.
— Нужно предупредить Оливье, — твердил Мануэль. Все очевидно и все неясно. Ключи оставлены — значит (хотя, быть может, это поспешный вывод), полиция возвращаться не собирается. Если только это не западня. Если только это не для виду: «Видите, мы двери не взламывали, мы совершенно законно, не устраивая засады, вошли через открытую дверь в частный дом прихватить „террористку“. И никаких свидетелей, не считая тех, которые могли кое-что слышать, но их показания легко опровергнуть. Нужно предупредить Оливье, но как?
— Позвонить — значит обнаружить себя, — рассуждал Мануэль. — Не позвонить — значит подвергнуть риску наших друзей: Прелато — взбесившийся пес, он способен на все, способен даже арестовать их здесь, прямо возле дома. Только немедленный и решительный протест посольства может заставить комиссара отступить. В конце-то концов, он действовал обманным путем и в отсутствие заинтересованных лиц. Если это и не противозаконно, то по меньшей мере странно, и я предполагаю, что Прелато будет в большом затруднении, если Оливье станет настаивать на очной ставке с Фиделией…
Время бежало, подстегивало, а они все так же сидели с застывшими лицами, похожими на круглый циферблат старинных часов, разошедшихся из Швейцарии по всему свету, — так и кажется, будто они пристально глядят на вас сквозь отверстия для завода. Часы тикали в том же ритме, что их сердца, в ритме, отсчитывающем меру жизни, оставшуюся каждому. Около часу дня Мария — словно на нее вдруг снизошло озарение — стукнула себя по лбу и, трижды обойдя вокруг стола, остановилась перед Мануэлем.
— Вы подниметесь наверх, — сказала она. — А я останусь внизу. Предположим, что Легарно кого-то ждали. Предположим, что за неимением лишней связки ключей они дали этому «кому-то» ключи от черного хода. Предположим, что, не забыв — к сведению службы подслушивания — намекнуть на все эти детали, «некто» звонит в посольство…
