Роберт Маккаммон - Съешь меня
Обзор книги Роберт Маккаммон - Съешь меня
Роберт МакКаммон
СЪЕШЬ МЕНЯ
Днём и ночью Джима Криспа терзал один и тот же вопрос. Он размышлял над ним, бродя под дождём по мрачным улицам, перешагивая через снующих под ногами крыс; обдумывал его, сидя в своей квартире перед экраном телевизора и час за часом вглядываясь в белый шум на экране. Этот вопрос не оставлял его, даже когда он сидел на кладбище на Четырнадцатой улице в окружении пустых могил. Ему не давал покоя один и тот же вопрос: когда умерла любовь?
Чтобы думать, приходилось прилагать усилия. Мозг болел из-за постоянных размышлений, но Джиму казалось, что эти размышления — последнее, что связывает его с жизнью. Когда-то он был экономистом, когда-то давным-давно. Двадцать лет он проработал бухгалтером в одной фирме, расположенной в центре города, никогда не был женат и не имел большого опыта отношений с женщинами. Цифры, логика, математические ритуалы — вот что составляло смысл его жизни; теперь же, когда сама логика сошла с ума, больше не нужно было ввести учёт. С ужасом он осознавал, что он чужой в этом мире, что он попал в кошмарный сон длиною в вечность и никак не может из него выбраться. Спать больше не было необходимости; что-то внутри у него сломалось, и те несколько килограммов жира, которые накопились за годы его жизни, исчезли. Теперь он был таким тощим, что иногда сильный порыв ветра сбивал его с ног. Сначала появился запах, который со временем исчез, но у Джима дома оставался запас одеколона, и он принимал с ним ванны.
Его пугала бездонная пропасть времени. Впереди была бесконечная череда дней. Что теперь делать, если уже никому ничего не нужно? Никто больше не составлял списков, не отмечал время твоего прихода и ухода, не устанавливал сроков. Остальным эта искажённая форма свободы придавала сил, но для Джима она была страшнее любой тюрьмы, потому что все символы порядка — светофоры, календари, часы — всё ещё были вокруг него, они продолжали существовать по своим законам, но теперь в их существовании не было ни цели, ни смысла; они лишь напоминали ему о том, как было раньше.
Бесцельно блуждая по улицам города, он встречал на своём пути прохожих. Одни шли мирно и тихо, будто во сне, другие корчились в агонии, страдая от собственных мучений. На углу у перехода Джим инстинктивно остановился, увидев красный свет. Его внимание привлёк громкий писк, и он посмотрел налево.
Это были крысы. Они суетились вокруг самого жалкого человеческого существа, полуразложившегося трупа, который только недавно очнулся и вылез из своей могилы. Он полз по мокрому тротуару, с трудом отталкиваясь единственной тонкой рукой и костлявыми ногами. Крысы вгрызались в его тело, рвали его на части; подобравшись к Джиму, труп поднял измождённое лицо и посмотрел на него единственным оставшимся тусклым глазом. Изо рта существа вырвался приглушённый хрип: несколько крыс одновременно пытались протиснуться ему в рот в поисках мягкой плоти. Джим поспешил прочь, не дожидаясь, пока загорится зелёный. Ему показалось, что существо спросило: за что? Но на этот вопрос он не знал ответа.
Чувство стыда наполнило его изнутри. Когда умерла любовь? Исчезла ли она в тот самый момент, когда мёртвая человеческая плоть вновь обрела подобие жизни, или же она умерла и сгнила задолго до этого? Он продолжал идти по унылым улицам, вдоль которых возвышались могильные камни жилых домов, и чувствовал, как давит на него груз одиночества.
Джим ещё помнил, что такое красота: жёлтые цветы, запах женских духов, тёплое сияние женских волос. Воспоминания, ещё один засов на его клетке; хорошая память сыграла с ним злую шутку: воспоминания безжалостно мучили его. Он вспомнил, как однажды во время обеденного перерыва увидел красивую девушку и следовал за ней пару кварталов, в плену своего воображения. Он всегда искал любви, искал кого-нибудь, с кем можно связать свою жизнь, но никогда раньше не осознавал этого так ясно, как сейчас, в этом сером городе, полном крыс и неупокоенных мертвецов.
Мимо него, спотыкаясь и слепо размахивая руками, прошёл кто-то с бесформенной массой на месте лица. Пробежало существо, которое когда-то было ребёнком, оставив за собой запах гнили. Джим опустил голову и, защищаясь от очередного порыва сухого ветра, ухватился за почтовый ящик, чтобы не удариться о бетонную стену. Он шёл дальше по мостовой, по которой никогда при жизни не ходил, всё глубже и глубже, к центру города.
На перекрёстке двух незнакомых улиц ему показалось, что он слышит музыку: рёв гитары и грохот барабанов. Он повернулся спиной к ветру, сопротивляясь сильным порывам, вот-вот готовым подхватить его и поднять в воздух, и направился туда, откуда раздавался звук. Пройдя пару кварталов, он увидел свет, мерцающий сквозь пещероподобный дверной проём. Вывеска, на которой было написано «Двор» была сорвана, и над входом кто-то вывел чёрной краской из баллончика новое название. Теперь там значилось «Могильник». Вспышки света внутри освещали извивающиеся в танце человеческие фигуры.
Грохот музыки оттолкнул его — он всегда предпочитал мягкие и изящные композиции Брамса хриплой грубости тяжёлого рока — но движение, энергия, иллюзия оживлённости поманили его внутрь. Он почесал шею сзади, зуд был почти нестерпимым, и встал возле входа, погружаясь в ослепительные вспышки света и раскаты музыки. «Двор», — подумал он, глядя на старую вывеску. Когда-то это было место, где подавалось белое вино, и звучал джаз. Наверно, это был бар знакомств, куда одинокие люди приходили, чтобы познакомиться с такими же одинокими людьми. Теперь же это «Могильник», вне всяких сомнений: царство танцующих скелетов. Это место было ему не по душе, но всё же… Шум, свет, движение — всё это тоже своеобразные проявления одиночества. Теперь это был бар знакомств для живых мертвецов, и его тянуло сюда.
Джим вошёл внутрь и иссохшей рукой пригладил чёрные волосы, местами ещё оставшиеся на его голове. Теперь он понял, на что похож ад: преисподняя, наполненная дымом и запахом гнили. У некоторых из существ, извивающихся на танцполе, отсутствовали руки и ноги; у одного из них во время танца оторвалась и покатилась по полу рука, тут же исчезнув под ногами других танцующих. Владелец попытался было поднять её, но тут же был затоптан в общей толпе. На сцене были два гитариста, барабанщик и безногое существо за электронным органом. Сторонясь танцплощадки, Джим прокладывал себе дорогу сквозь толпу к барной стойке, подсвеченной голубым неоновым светом. Стук барабанов раздражал его: он слишком явно напоминал ему биение собственного сердца, ещё до того, как оно сжалось в последний раз и замерло навеки.
