Эдвард Бульвер-Литтон - Последние дни Помпей. Пелэм, или Приключения джентльмена
Я не в силах был слушать его дальше. Я прервал его новыми доводами и мольбами, на которые он начал было склоняться, и у меня появилась уже твердая надежда убедить его, как вдруг мы вздрогнули, услышав в холле какой-то отчаянный шум.
– Это Торнтон, – спокойно сказал Гленвил. – Я велел не принимать его, и он пытается пройти силой.
Не успел сэр Реджиналд договорить, как Торнтон ворвался в комнату.
Хотя время было еще раннее, около полудня, он уже где-то напился; пошатываясь, направился он к нам, и в блуждающих пьяных глазах его можно было прочесть выражение наглости и торжества.
– Ого, сэр Реджиналд, – произнес он, – что, хотели от меня улизнуть? Ваши чертовы прислужники сказали, будто вас дома нет, но я живо заткнул им глотку. Они у меня стали тише воды, ниже травы – недаром я научился владеть кулаками. Итак, вы завтра отбываете за границу, да еще без моего разрешения – славную шуточку вы намеревались со мною сыграть. Ладно, ладно, приятель, нечего смотреть так сердито. Ни дать ни взять сторожевой пес, которому шею свернули!
Гленвил, побелев от еле сдерживаемой ярости, поднялся с высокомерным видом.
– Мистер Торнтон, – промолвил он спокойным голосом, хотя от возбуждения весь дрожал. – Сейчас я не намерен терпеть вашего наглого вторжения. Вы немедленно выйдете из комнаты. А если вам от меня еще что-нибудь нужно, я выслушаю вас сегодня вечером, в любой час.
– Ну нет, друг любезный, – ответил Торнтон с хриплым смехом, – у вас, конечно, ума хватит на трех человек – двух дураков и одного сумасшедшего, но меня-то вам не провести. Не успею я повернуться к вам спиной, как вы сделаете то же самое, и когда я снова навещу вас, ваша милость уже будете на полдороге в Кале. Но – черт побери мою душу – никак это вы, мистер Пелэм? А я-то вас сперва и не заметил. Вы ведь, наверно, не посвящены в нашу тайну?
– От мистера Пелэма у меня тайн нет, – сказал Гленвил, – если вам угодно, можете обсуждать при нем гнусную сделку, которую вы со мной совершаете. Раз вы не верите моему слову, убеждать вас – ниже моего достоинства, и с делом вашим можно покончить хоть сейчас. Вам правильно сообщили, что я завтра намерен покинуть Англию. А теперь, сэр, что вам угодно?
– Клянусь богом, сэр Реджиналд Гленвил! – вскричал Торнтон, видимо до крайности уязвленный холодным презрением Гленвила. – Вы не покинете Англию без моего согласия. Можете хмуриться сколько угодно, я вам говорю – не покинете. Вы даже за порог этой комнаты не переступите, пока я не скажу: «Разрешаю!»
Гленвил был не в силах больше сдерживаться. Он бросился бы на Торнтона, но я схватил и удержал его. На лице его мучителя прочел я такую ярость и злобу, что мне стало очевидно, какой опасности подвергнет моего друга малейшая неосторожность, и я смертельно за него боялся.
Заставив его снова опуститься в кресло, я шепнул ему на ухо:
– Дайте мне поговорить с этим человеком наедине, и я попытаюсь вас от него избавить. – И, не ожидая ответа, я обернулся к Торнтону и сказал холодным, но вежливым тоном: – Сэр Реджиналд Гленвил ознакомил меня с необычайными требованиями, которые вы к нему предъявляете. Если бы он послушался моего совета, то немедленно передал бы это дело в руки своего поверенного. Однако он так болен, так стремится поскорее уехать за границу и почти всем пожертвовать ради своего покоя, что готов пренебречь моим советом и избавиться от ваших приставаний, уступив домогательствам, как бы они ни были незаконны и неоправданны. Поэтому, если вы соблаговолили посетить сэра Реджиналда с целью предъявить ему какое-то требование до его отъезда из Англии, то есть последнее, на которое он согласится, то будьте добры сообщить сумму, которой вы домогаетесь, и если она будет в пределах разумного, я думаю, сэр Реджиналд уполномочит меня передать вам, что вы будете удовлетворены.
– Ну вот и ладно! – вскричал Торнтон. – Это речь разумного человека. И хотя я не люблю разговаривать с третьими лицами, когда присутствует тот, кто мне нужен; я не возражаю против того, чтобы иметь дело с вами, поскольку вы всегда были со мною вежливы. Пожалуйста, передайте сэру Реджиналду вот эту бумагу. Если он возьмет на себя труд подписать ее, может отправляться хоть на Ниагарский водопад! Я не стану ему препятствовать, – так пусть же он возьмет в руки перышко и таким образом навсегда от меня избавится, ибо я понимаю, что нужен ему, как снег во время уборки урожая.
Я взял у него сложенную бумагу и передал Гленвилу, который откинулся на спинку кресла, ослабевший от приступа ярости. Он едва взглянул на нее и тотчас же разорвал на мелкие кусочки, растоптал их ногами.
– Вон! – закричал он. – Вон, мерзавец, делай что хочешь. Я не стану нищим ради того, чтобы тебя обогатить. Ведь он требует всего моего состояния.
– Как угодно, сэр Реджиналд, – со злобной усмешкой ответил Торнтон, – как угодно. Отсюда до Боу-стрит недалеко, а из Ньюгейтской[795] тюрьмы на виселицу еще ближе. Как угодно, сэр Реджиналд, как угодно! – И негодяй, разлегшись во весь рост на оттоманке, уставился прямо в лицо Гленвилу со спокойным и злобным вызовом, словно говоря: «Я знаю, ты будешь брыкаться, но сделать-то ничего не сможешь».
Я отвел Гленвила в сторону.
– Друг мой, – сказал я ему, – поверь, я вполне разделяю твое возмущение, но мы должны сделать все, только бы не разъярить этого подлеца. Чего он требует?
– Я нисколько не преувеличиваю, – ответил Гленвил, – когда говорю, что он потребовал почти всего моего состояния, я ведь привык тратить безрассудно, и это сильно отразилось на моих средствах. Он требует именно ту сумму, которую я отложил в качестве приданого для сестры в добавление к ее личному состоянию.
– В таком случае, – сказал я, – отдай ему эти деньги. Сестра твоя выходит за меня и ни в каком приданом не нуждается. А что касается лично тебя, то ведь тебе не так уж много нужно, и ты разделишь со мною все, что у меня есть.
– Нет, нет, нет! – вскричал Гленвил.
Природное великодушие снова подхлестнуло в нем гнев, он вырвался из моих рук и угрожающе двинулся на Торнтона. Эта достойная личность по-прежнему возлежала на диване, поглядывая на нас с полупрезрительным, полуторжествующим видом.
– Сию же минуту убирайтесь вон, – произнес Гленвил, – не то раскаетесь!
– Как! Еще одно убийство, сэр Реджиналд! – сказал Торнтон. – Ну нет, я не воробей, чтобы мне свернула шею такая дамская ручка, как ваша. Дайте мне то, чего я требую, подпишите бумагу и избавитесь от меня на веки вечные и еще на один день в придачу.
– Такого безумства я не совершу, – ответил Гленвил. – Если вы соглашаетесь на пять тысяч фунтов, то эту сумму вы получите. Но пусть мне петлю накинут на шею, вы из меня не вытянете больше ни гроша.
– Пять тысяч! – повторил Торнтон. – Да это же одна капля, пустяк, вы просто смеетесь надо мной, сэр Реджиналд. Ну, я человек благоразумный и, пожалуй, кое-что сбавлю, хотя требования мои вполне справедливые. Дайте мне возможность уютно и удобно устроиться в жизни, завести свору охотничьих собак, хорошенький домик и к нему участок земли да девушку по моему вкусу, и я буду считать, что мы с вами квиты. Вот мистер Пелэм, джентльмен башковитый, который сам себе свинью подкладывать не станет, хорошо знает, что пяти тысяч фунтов для всего этого мало. Положите мне тысячу фунтов в год, то есть дайте кругленькую сумму в двадцать тысяч зараз, и я не потребую от вас больше ни гроша. Черт побери, от пьянства всегда страшная жажда; мистер Пелэм, протяните-ка мне вон тот стакан с водой, у меня голова что-то кругом пошла.
Видя, что я даже не шевельнулся, Торнтон встал и, проклиная всех гордецов на свете, с важным видом двинулся к столу, чтобы взять случайно стоявший на нем стакан с водой; неподалеку лежал портрет злосчастной Гертруды. Игрок, пьяный до такой степени, что плохо отдавал себе отчет в своих действиях и словах (иначе он, по всей вероятности, сделал бы, если употребить одну из его любимых, характерных для его профессии поговорок, более удачный ход), взял в руки портрет.
Гленвил заметил это движение и в один миг оказался уже рядом с Торнтоном.
– Не прикасайся к нему своими проклятыми лапами! – бешено закричал он, уже не владея собой. – Положи сейчас же на место, или я разорву тебя на клочки.
Но Торнтон крепко зажал портрет в руке.
– Вот это штучка! – издевательски протянул он. – Не успело это слово вылететь из его уст, как он во весь рост растянулся на полу. Но Гленвил на этом не остановился. Как тяжело он ни был болен, порыв ярости подхлестнул его атлетически сложенное тело: он поднял игрока, словно малого ребенка, и потащил к двери; в следующий момент я услышал, как Торнтон тяжело скатился вниз, что было весьма мало похоже на изящный и медленный спуск по лестнице.
Гленвил вернулся в комнату.
– Боже мой! – вскричал я. – Что ты наделал!
Но он был еще слишком разъярен, чтобы обратить внимание на мои слова. Обессиленный, задыхающийся, прислонился он к стене; зубы его были стиснуты, глаза сверкали особенно страшно из-за лихорадочного блеска, который придавала им болезнь.
