Жан-Жак Руссо - Юлия, или Новая Элоиза
Я обманывался в своих предположениях, до сего дня я делал лишь ошибку за ошибкой. Я опасался одной только маркизы. Увидев эту женщину, я испугался ее красоты и ловкости и постарался совсем отвратить от нее душу ее бывшего любовника. Усердствуя в своем намерении отвлечь его в ту сторону, где я не видел ничего страшного, я говорил о Лауре с уважением и восторгом, которые она и в самом деле мне внушала; я хотел сильнейшую привязанность Эдуарда ослабить другою связью, надеясь, что в конце концов он разорвет с обеими.
Поначалу он со мною соглашался, даже чересчур слушался моих советов и, быть может, желая немножко напугать меня в наказание за мою докучливость, стал выказывать Лауре преувеличенную, как ему казалось, нежность. Но что мне теперь сказать? Нежность все та же, но только в ней уже нет никакого притворства. Сердце его устало от стольких борений, и Лаура воспользовалась минутой слабости Эдуарда. Впрочем, трудно, будучи близ нее, лишь притворяться влюбленным. Судите, что должен чувствовать предмет ее пламенной страсти. В самом деле, невозможно видеть сию несчастную и не быть тронутым ее видом и всем ее обликом; выражение томное и унылое не оставляет очаровательного ее лица и, смягчая его живость, придает ему еще больше прелести; подобно тому как лучи солнца пробиваются сквозь тучи, ее глаза, омраченные скорбью, мечут порою огненные взоры. Даже ее самоуничижение обладает всеми чарами скромности; глядя на Лауру, ее жалеешь, а слушая — почитаешь ее; словом, должен сказать в оправдание моего друга, что я знаю лишь двоих мужчин в целом мире, кои могут без опасности для себя находиться близ нее.
Эдуард ослеплен. О Вольмар, я это вижу, я чувствую это и с горечью в сердце об этом вам говорю. Я трепещу, боясь, что в ослеплении своем он может забыть, кто он такой, забыть свой долг перед самим собою. Я страшусь, что отважная его любовь к добродетели, внушающая ему презрение к людской молве, может привести его к другой крайности, и он бросит вызов священным законам благопристойности и порядочности. Эдуарду Бомстону заключить такой брак!.. Представьте только!.. На глазах у своего друга, который это допускает!.. который готов стерпеть это… друга, который всем ему обязан!.. Нет, пусть он сначала собственной своей рукой вырвет из моей груди сердце, а тогда уж и позорит себя.
Но что мне делать? Как вести себя? Вы знаете неистовую натуру Эдуарда. Уговорами его не возьмешь. А с недавних пор он ведет такие речи, что они отнюдь не могут успокоить мои опасения. Сначала я притворялся, будто не понимаю его; пытался косвенным путем его образумить, приводил общие истины; тут он, в свою очередь, перестал меня понимать. Если я пробую задеть его за живое, он отвечает сентенциями и полагает, что опроверг меня; если я настаиваю, он горячится, начинает говорить таким тоном, какого с близким другом не следовало бы позволять себе, ибо ждать дружеского ответа тут не приходится. Поверьте, что при таких обстоятельствах я не могу обвинить себя ни в боязливости, ни в робости, ведь когда чувствуешь, что ты исполняешь долг свой, то готов гордиться сим, но здесь гордость надо отбросить, а думать лишь об успехе дела и помнить, что один неверный шаг может повредить наилучшим средствам. Я теперь не решаюсь вступать с ним в споры, ибо всякий раз чувствую, сколь были вы правы, когда предупреждали меня, что в доводах Эдуард сильнее меня и что никогда не стоит разжигать его страсти, противореча ему.
К тому же он как будто немного охладел ко мне. Можно подумать, что я мешаю ему. Как минутная слабость принижает человека, даже человека, во всех отношениях превосходящего простых смертных! Эдуард, душа возвышенная и гордая, боится своего друга, творение свое, ученика своего! Судя по некоторым его замечаниям, брошенным по поводу выбора того места, где он поселится, ежели не вступит в брак, кажется, что он хочет испытать мою верность на оселке личного интереса. Меж тем он хорошо знает, что я не имею права, да и не хочу расставаться с ним. О Вольмар, я исполню свой долг и повсюду последую за своим благодетелем. Да если б я оказался человеком подлым и низким, что выиграл бы я от своего вероломства? Разве Юлия и достойный ее супруг доверили бы своих детей неблагодарному? Вы не раз говорили мне, что мелкие страсти никогда со следа не сбиваются и всегда идут прямо к цели, но большие страсти можно обратить против них самих. Мне кажется, что именно здесь применимы ваши слова. В самом деле, сострадание, презрение к предрассудкам, привычка — все, что определяет на сей раз поведение Эдуарда, в действительности уходит на мелкую страсть, к нему почти невозможно подступиться, тогда как истинная любовь неразлучна с великодушием, и, обращаясь к этому чувству, всегда окажешь на любящего некоторое воздействие. Я попытался пойти сам окольным путем и уже не отчаиваюсь в успехе. Средство кажется жестоким, я прибегнул к нему с отвращением. Однако, взвесив все, я, думается, окажу услугу и самой Лауре. Что будет с нею в том высоком положении, до коего она вдруг поднимется? Сразу тогда скажется ее позорное прошлое. Но какого душевного величия она может достигнуть, оставаясь в своем положении! Ежели только я не ошибаюсь, эта странная девушка по натуре своей скорее способна найти радость в той жертве, какой я жду от нее, нежели в том высоком звании, от коего она должна будет отказаться.
А ежели и этот способ не поможет, остается обратиться к правительству, сослаться на разницу их вероисповедания, но уж к такому средству я решусь прибегнуть лишь в самом крайнем случае, когда все перепробую. Как бы то ни было, я пойду на все, чтобы предотвратить недостойный, позорный союз. Ах, Вольмар, почтенный друг мой, каждую минуту жизни своей я хочу быть достоин вашего уважения. Что бы вам ни написал Эдуард, что бы вы от него ни услышали, помните, что никогда, пока сердце бьется у меня в груди, я не допущу, чего бы мне это ни стоило, чтобы Лауретта Пизанская стала леди Бомстон.
Ежели вы одобряете те меры, которые я принимаю, письмо это не требует ответа. Но ежели я ошибаюсь, научите, как поступить. Только поторопитесь, нельзя терять ни минуты. На моем письме адрес будет написан чужой рукой. Сделайте то же самое и вы, посылая мне ответ. Обдумав, что следует сделать, сожгите письмо и забудьте его содержание. Вот первая и единственная в моей жизни тайна, которую я хочу скрыть от двух сестриц: если бы я смел больше доверять своему разуму, даже и вы бы никогда ничего не узнали.[305]
ПИСЬМО XIII От г-жи де Вольмар к г-же д'ОрбКурьер из Италии как будто нарочно ждал твоего отъезда, в наказание тебе за то, что ты так долго из-за него задерживалась. Это милое открытие принадлежит не мне: муж заметил, что, приказав заложить лошадей к восьми часам, ты выехала только в одиннадцать, и вовсе не из любви к нам, — ты двадцать раз изволила спросить: «Пробило десять часов?» — так как обычно в этот час привозят почту.
Ну вот ты и попалась, бедненькая сестрица, теперь уж ты не можешь отпираться. Вопреки мнению нашей милой Шайо: «Эта Клара с виду такая шалунья, а на самом-то деле особа весьма благоразумная», ты не могла остаться благоразумной до конца: ты запуталась в тех же сетях, из коих когда-то с большим трудом высвободила меня, ты возвратила мне свободу, но для себя самой не могла ее сохранить. Не пришла ли моя очередь посмеяться над тобой? Нет, дорогая подруга, надо обладать твоим очарованием и живой твоей прелестью, чтобы уметь пошутить так, как ты шутишь, и придать самой насмешке нежный и трогательный оттенок милой ласки. Да ведь и какая разница меж нами! Мне ли потешаться над бедою, виновницей коей я стала сама, меж тем как меня ты от нее избавила? Нет ни единого чувства в сердце у тебя, за которое я не обязана была бы питать к тебе признательность; и решительно все в тебе, даже сердечная слабость твоя, порождено твоей добродетелью. Вот что меня утешает и радует. Меня приходилось жалеть, приходилось оплакивать мои ошибки, а над тобою можно с умилением посмеяться за краску ложного стыда, которую вызывает у тебя столь чистая твоя привязанность.
Возвратимся к курьеру из Италии и на минутку оставим наставления. Нельзя же мне так злоупотреблять своими старыми правами, — проповедникам дозволяется усыпить своих слушателей, но не вызывать у них нетерпения. Ну так вот! Что привез нам курьер, который у меня что-то все задерживается? Добрые вести о здоровье наших друзей и, кроме того, большое письмо для тебя. «Ах так? Прекрасно!» Вижу, что ты уже улыбаешься и вздыхаешь с облегчением: раз письмо пришло, ты уже более терпеливо будешь ждать, когда познакомишься с его содержанием.
Письма придется тебе подождать, но, конечно, оно — желанное, дорогая, ибо от него веет столь… Нет, будем говорить только о новостях, а то, что я собиралась сказать, для нас с тобой отнюдь не новость.
