Эрих Ремарк - Возлюби ближнего своего
Он поставил у своей кровати стакан с водой.
— Знаете, что успокаивает меня больше всего, когда я ночами сижу у окна? Стихи. Я их декламирую. Старые стихи школьных времен.
— Стихи? — удивленно переспросил Керн.
— Да. Совсем простые. Например, те, что поют детям перед сном:
Я устал и лягу спать,
Уложи меня в кровать!
Пусть, отец, взор строгий твой
Охраняет мой покой!
Нашалил сегодня я,
Боже, не ругай меня!
Кровь Христа, дары твои
Да искупят все грехи.
Он стоял в полутемной комнате в белом нижнем белье, словно усталый приветливый призрак, и читал стихи — медленно, монотонно, глядя погасшими глазами в ночь за окном.
— Стихи меня успокаивают, — сказал он и улыбнулся. — Я не знаю, почему, но они меня успокаивают.
— Может быть, — ответил Керн.
— Это кажется невероятным, но они действительно успокаивают. После них я чувствую себя спокойно и мне кажется, будто я — дома.
На душе у Керна стало нехорошо. Он почувствовал, как по коже забегали мурашки.
— Я не знаю стихов наизусть, — сказал он. — Я все забыл. Мне кажется, что прошла целая вечность с тех пор, как я учился в школе.
— Я их тоже забыл. А теперь, внезапно, все вспомнил.
Керн кивнул. Затем он поднялся. Он хотел уйти из комнаты. Пусть Рабе поспит.
— Если б только знать, как убивать время по вечерам, — сказал Керн. — Вечер — это самое проклятое время. Книг я уже давно больше не читаю. А сидеть внизу и в сотый раз обсуждать, как чудесно было в Германии и когда все изменится, — мне совершенно не хочется.
Рабе сел на кровать.
— Идите в кино. Это лучшее средство убить вечер. Выйдя из кино, обычно даже не помнишь, что видел, но там, по крайней мере, ты забываешься…
Он снял чулки. Керн задумчиво посмотрел на него.
— В кино, — сказал он. Ему пришло в голову, что он мог бы пригласить в кино и девушку из соседней комнаты. — Вы знаете людей, которые живут в отеле? — спросил он.
Рабе положил чулки на стул и пошевелил голыми пальцами ног.
— Некоторых знаю. А что? — Он посмотрел на свои ноги, будто никогда их раньше не видел.
— А людей из соседней комнаты?
Рабе задумался.
— Там живет старуха Шимановская. До войны она была знаменитой актрисой.
— Я не ее имею в виду.
— Он имеет в виду Рут Голланд, молодую симпатичную девушку, — раздался голос мужчины в очках, третьего жильца комнаты. Он уже несколько минут стоял в дверях и слушал разговор. Его звали Марилл, и он раньше был депутатом рейхстага. — Вы Керн, донжуан, так ведь?
Керн покраснел.
— Удивительно, — продолжал Марилл. — При самых естественных вещах человек краснеет. При пошлых — никогда. Ну, как сегодня торговля, Керн?
— Настоящая катастрофа. Потерял очень много денег.
— Тогда вам нужно еще потратиться. Это лучшее средство избежать расстройства.
— Я как раз и собирался это сделать, — сказал Керн. — Хочу идти в кино.
— Браво! С Рут Голланд, я так понял из вашего осторожного выспрашивания?
— Не знаю. Я же еще с ней совсем не знаком.
— Вы не знакомы с большинством людей. Когда-то нужно начать знакомиться. Валяйте, Керн! Мужество — лучшее украшение молодости.
— Вы думаете, она пойдет со мной?
— Конечно. В этом одно из преимуществ нашей поганой жизни. Каждый человек будет благодарен, если его отвлекут от страха и скуки, между которыми он постоянно находится. Итак, отбросьте ложный стыд! Вперед, в бой, и не дрожать!
— Идите в «Риальто», — посоветовал Рабе с постели. — Там какой-то фильм о Марокко. Я сделал вывод: человек больше отвлекается от действительности, если попадает в более отдаленные страны.
— Марокко всегда можно полюбоваться, — согласился Марилл. — И молодым девицам тоже.
Рабе со вздохом завернулся в одеяло.
— У меня иногда появляется желание проспать лет десять, не просыпаясь.
— И вы хотели бы, проснувшись, быть лет на десять старше? — поинтересовался Марилл.
Рабе взглянул на него.
— Нет. Тогда бы мои дети уже стали взрослыми.
Керн постучал в дверь соседней комнаты. Из-за двери раздался чей-то голос. Он вошел и сразу же остановился. Его взгляд упал на Шимановскую.
Она была похожа на сову в вуали. Глубокие морщины покрывал толстый слой пудры, они смахивали на горный снежный ландшафт. Глубоко в них, словно расщелины, сидели глаза. Она уставилась на Керна с таким видом, будто собиралась броситься на него, выпустив все свои когти. В руках она держала ярко-красную шаль, из которой торчало несколько вязальных спиц. Керн уже подумал, что она сейчас бросится на него, но внезапно на ее лице появилось что-то похожее на улыбку.
— Что вы хотите, молодой друг? — спросила она с пафосом, грудным театральным голосом.
— Я хотел бы поговорить с фрейлейн Голланд.
Улыбку словно смыло.
— Ах, вот что!
Шимановская с презрением посмотрела на Керна и принялась сильно стучать своими спицами.
Рут Голланд поднялась с постели. Она читала. Керн заметил, что она лежала на той кровати, у которой он стоял ночью. Внезапно его бросило в жар.
— Могу ли я вас спросить… — сказал он.
Девушка встала и вышла вместе с ним в коридор. Шимановская послала им вслед какой-то звук, похожий на храп раненой лошади.
— Вы не хотели бы пойти со мной в кино? — спросил Керн, когда они вышли. — У меня есть два билета, — солгал он.
Рут Голланд посмотрела на него…
— Или у вас другие планы? Может быть…
Она покачала, головой.
— Нет, у меня нет никаких планов.
— Тогда пойдемте, со мной. Зачем вам сидеть целый вечер в комнате?
— Я уже привыкла к этому.
— Тем хуже. Я пробыл у вас всего две минуты и рад, что выбрался оттуда. Я думал, что меня там сожрут.
Девушка засмеялась. Внезапно она показалась Керну совсем ребенком.
— У Шимановской только такой вид. У нее доброе сердце.
— Может быть, но это не написано у нее на лице. Фильм начинается через четверть часа. Идемте?
— Хорошо, — сказала Рут Голланд неожиданно твердо.
У самых касс Керн прошел вперед.
— Минутку, я только возьму билеты. Они здесь отложены.
Он купил два билета и подумал, что она ничего не заметила. Но мгновение спустя ему было все равно — главное, что она сидела рядом. Свет в зале погас. На экране появилась касба Маракеша, красочная и освещенная лучами солнца; сверкала пустыня, а в жаркой африканской ночи раздавался дрожащий однообразный звук труб и тамбуринов…
Рут Голланд откинулась на спинку кресла. Музыка лилась на нее, словно теплый дождь, — теплый монотонный дождь, из которого мучительно всплывали воспоминания…
Она стояла у нюрнбергского крепостного рва. Был апрель. Перед ней в темноте стоял студент Герберт Биллинг, держа в руке скомканную газету.
— Ты понимаешь, что я имею в виду, Рут?
— Да, понимаю, Герберт. Это легко понять.
Герберт нервно мял в руках экземпляр «Штюрмера».
— Мое имя стоит в газете, как имя прислужника евреев! Как человека, позорящего арийскую расу! Это конец, ты понимаешь?
— Да, Герберт.
— Я должен подумать, как мне выкрутиться из этого положения. На карту поставлена вся моя карьера. В газете… Ее читают все, понимаешь?
— Да, Герберт. Мое имя тоже стоит в газете.
— Это совершенно другое дело. С тобой ничего не случится. Ты все равно не сможешь больше ходить в университет.
— Ты прав, Герберт.
— Значит, это конец, правда? Мы расстанемся и никогда больше не будем встречаться.
— Не будем… Ну, а теперь прощай.
Она повернулась и пошла.
— Подожди!.. Рут! Подожди еще минуту!
Она остановилась. Он подошел ближе. Его лицо в темноте было так близко, что она слышала его дыхание.
— Послушай, — сказал он. — Куда же ты сейчас?
— Домой.
— Тебе же не нужно сразу… — Его дыхание стало сильнее. — С этим вопросом покончено, правда? Это так и останется! Но ты бы могла… мы бы могли… как раз сегодня вечером у меня нет никого дома, понимаешь, нас не увидят. — Он взял ее за руку. — Зачем нам расставаться так, я имею в виду — так формально. Мы бы могли еще…
— Уходи, — сказала она. — Уходи немедленно!
— Ну, будь умницей. Рут. — Он взял ее за плечи.
Она посмотрела на красивое, любимое лицо, которому доверяла, не задумываясь. Потом она ударила по нему.
— Уходи! — закричала она. В ее глазах стояли слезы. — Уходи!
Биллинг отшатнулся.
— Что? Бить? Бить меня? Ты ударила меня, вонючая жидовка?
Он сделал движение, собираясь броситься на нее.
— Убирайся! — закричала она звонко.
Он оглянулся.
— Заткнись! — прошипел он. — Ты что, хочешь натравить на меня людей! Ты способна и на это! Я ухожу. Конечно, я ухожу! Слава богу, я от тебя отвязался.
