Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 20. Плодовитость
— Любимый отец, обожаемая мать, — повторил Бенжамен, — не вы, а я умру завтра, если не уеду. Дожидаться вашего конца, боже мой! Разве это не означало бы желать его? Живите еще долго-долго, и я хочу жить так же, как вы.
Снова наступило молчание, затем Матье и Марианна сказали в один голос:
— Поезжай, дитя мое. Ты прав, нужно жить.
Но каким же горестным был день прощания! Как мучительно, как больно было оторвать от себя кусок своей собственной плоти, все, что оставалось у них от самих себя, и преподнести жизни сей высший дар! Снова как бы повторился отъезд Николя, расставание навеки со своим детищем, которого подхватил, унес вдаль ветер ради того, чтобы засеять и заселить далекие и неизведанные земли по ту сторону границ.
— Навсегда! — воскликнул со слезами на глазах Матье.
И Марианна с громким рыданием, вырвавшимся из самой глубины ее существа, повторила:
— Навсегда! Навсегда!
Теперь это уже не просто росла семья — это было обновление родины, новое заселение Франции во имя грядущих битв, но и расширение границ человечества, воскрешение пустынь, заселение всей земли. После родины — вся земля. После семьи — нация, а затем — человечество. И какой всеобъемлющий размах крыльев, как внезапно и широко распахнулись ворота, показав всю громадность мира! Свежесть океанов, запахи девственных континентов налетали мощным дуновением, как ветер с морских просторов. Сегодня на земном шаре на ничтожное количество возделываемых земель приходится полтора миллиарда душ — разве это не жалкий надел? А между тем земной шар, целиком отданный во власть плуга, мог бы легко прокормить в десять раз больше! Что за недомыслие — желать ограничить человечество его нынешней численностью, признавать лишь чередование народов на протяжении веков, умирание одних столиц, как например, Вавилон, Ниневия, Мемфис, и рождение им на смену, процветание новых владычиц мира, новых цивилизаций, не допуская при этом, что число душ когда-нибудь может увеличиться. Это — теория смерти, ибо ничто не остается постоянным и то, что не растет, сохнет и исчезает. Жизнь — это прибой, волны которого ежедневно продолжают дело созидания и творят долгожданное счастье, когда наступает его час. Приливы и отливы народов — всего лишь этапы в поступательном движении; великие эпохи света, на смену которым приходят эпохи кромешной тьмы, — тоже только этапы. И всякий раз делается шаг вперед, чуть больше покоряется земли, чуть больше жизни втягивается в орбиту общего дела. Закономерность, видимо, состоит в том, что плодовитость творит цивилизацию, а цивилизация ограничивает плодовитость. И равновесие наступит в тот день, когда сплошь заселенная, возделанная до последнего клочка земля будет выполнять свое назначение. Тогда-то и осуществится божественная мечта, благородная утопия станет реальностью: семья растворится в нации, нация — в человечестве, а единый народ, спаянный братством, преобразует вселенную в единый град — град мира, правды, справедливости. Так пусть же расцветает извечная плодовитость, пусть ветер уносит людское семя через все рубежи, пусть прорастет оно в бесплодных пустынях и приумножит род людской в грядущих веках, чтобы наступило светлое царство жизни, которая сделается наконец владычицей времени и пространства!
И после отъезда Бенжамена, которого увез с собой Доминик, Матье и Марианна вновь обрели великую радость прародителей, великое успокоение от сознания, что завершили труд свой — щедрый, неистощимо щедрый. У них уже не было ничего своего, кроме счастливого сознания, что все отдано жизни. Безнадежное «никогда» разлуки обернулось вечным «всегда» множащейся жизни, перешагнувшей бескрайний горизонт. Чистые сердцем и радостные, почти столетние герои торжествовали пышный расцвет своего рода. До необъятных просторов девственной Африки, отделенной морями, струилось молоко Фроманов — это старая земля Франции вскармливала юную гигантскую Францию будущего. После Шантебле, завоеванного в одном из скромных уголков родной земли, на бескрайних и пустынных просторах, в которые еще предстоит вдохнуть плодородие, выросло другое Шантебле, целое королевство. И это было великим исходом — расселением людей по всему миру, поступательным движением человечества вперед, в бесконечность.
КОММЕНТАРИИ
Восемнадцатого июля 1898 года Золя по настоянию друзей и единомышленников тайно покидает Париж и уезжает в Лондон: на родине ему грозило годичное тюремное заключение и штраф в тысячу франков в соответствии с приговором, вынесенным в феврале того же года, после суда, который был учинен над ним в связи с его смелой защитой капитана Генерального штаба Дрейфуса, ложно обвиненного в государственной измене.
В Англии Золя поселяется инкогнито и, оберегаемый друзьями от журналистов и прочих посетителей, 4 августа 1898 года начинает писать роман «Плодовитость». Живя крайне уединенно, он работает без помех. «Мое существование здесь, — пишет он Октаву Мирбо 19 августа, — стало терпимым с тех пор, как я смог вернуться к работе. Работа всегда успокаивала, спасала меня».
Уже к 15 октября было готово семь глав романа, а последняя его страница была дописана 27 мая 1899 года. 3 июня кассационный суд отменил приговор 1894 года по делу Дрейфуса, и уже 5 июня Золя спешит вернуться во Францию. Несколько дней спустя газета «Орор» начала публикацию его нового романа. В октябре 1899 года издательство Фаскель выпустило «Плодовитость» отдельной книгой.
«Плодовитостью» открывалась новая серия романов Золя, объединенная общим названием «Четвероевангелие». Из этой серии, задуманной в четырех томах, Золя успел, кроме «Плодовитости», создать еще два романа — «Труд» (1900) и «Истину» (1902). Последний роман — «Справедливость» — написан не был. Смерть помешала Золя завершить серию.
Замысел «Четвероевангелия» развился из идеи романа «Отбросы» («Le Déchet»), возникшей у Золя задолго до начала работы над «Плодовитостью». Роман этот первоначально должен был носить исключительно критический характер и в этом отношении никак не отличался бы от обличительных романов серии «Ругон-Маккары». Вскоре после выхода «Плодовитости» отдельной книгой Золя рассказал сотруднику газеты «Раппель» историю этого романа: «Тема, поставленная в „Плодовитости“, занимала меня с давнего времени. По первоначальному замыслу роман должен был называться „Отбросы“, и я не собирался противопоставить мальтузианской практике — преднамеренному бесплодию известной части буржуазии, — то есть той практике, следствием которой являются всевозможные пороки, распад семьи и страшнейшие катастрофы, — пример социальной группы, где не плутовали бы с природой и где большое число детей становилось бы источником процветания. Роман „Отбросы“ представлял бы собой весьма мрачную, ничем не смягченную картину, которая, возможно, производила бы слишком тягостное впечатление на читателя. Но после того как я закончил „Три города“, мои намерения изменились: я решил наряду с болезнью показать и лекарство от нее…»
О замысле романа «Отбросы» читатели могли узнать еще за три года до того из статьи Золя «Вырождение», напечатанной им в газете «Фигаро», а затем включенной в сборник его статей «Новая кампания», вышедший в 1896 году. «Вот ужо десяток лет, как меня преследует мысль о романе, даже первую страницу которого я, конечно, никогда не напишу» — таким существенным свидетельством автора о времени возникновения замысла начинается статья. Далее следует краткое изложение философии неистребимой, вечно обновляющейся жизни и гневное осуждение тех, кто напрасно «растрачивает свое семя», делая это «сознательно, намеренно» и тем самым совершая развратные, преступные действия.
«Мой роман назывался бы „Отбросы“, и я представлял его себе в виде огромной фрески, показывающей, сколько человеческих жизней убивает в зародыше такой город, как Париж, сколько пожирает он нерожденных существ, сколько он производит абортов. Мы даже не подозреваем о трагедиях, связанных с рождением человека: от наших глаз укрыто нечто омерзительное… И мне думалось, что ничто не может быть значительнее, величественнее, честнее такой поэмы, в которой я, со всей страстью своего сердца, выступил бы в защиту прав жизни».
В статье «Вырождение» содержится уже весь комплекс взглядов, развернутых в «Плодовитости» — как в негативной, так и в позитивной их части. Замысел «Отбросов» по своему идейному наполнению, в сущности, уже и был замыслом «Плодовитости», но вначале Золя еще не имел намерения отказаться от привычного для него художественного метода, который предусматривал обнаружение идеалов автора по преимуществу косвенным путем, через посредство критики.
Однако в 90-х годах в произведениях Золя все больше прорываются проповеднические ноты; романист стремится дополнить критику утверждением своего положительного идеала. Романы «Доктор Паскаль» и «Париж», завершающие — соответственно — серии «Ругон-Маккары» и «Три города», содержат в себе горячую апологию науки как единственной силы, способной возвысить, облагородить и усовершенствовать человечество. В «Париже» особенно подчеркнута социально-преобразующая функция науки, вера в нее приобретает черты новой религии, а распространителям научного мировоззрения приписывается едва ли не мессианская роль.
