Николай Лейкин - В царстве глины и огня
— Не всѣмъ-же съ ранняго утра съ гармоніей ахальничать, отвѣчала Дунька. — Я вѣдь сказала тебѣ, что буду до обѣда кирпичъ додѣлывать.
— Да я думалъ, что ты въ шутку, лягушка тебя заклюй. Кто-жъ въ праздникъ работаетъ!
— Пройдись по шатрамъ, такъ увидишь, что Марина Алексѣвна съ дочерью работаютъ; вашъ-же боровичскій Андрей на работѣ.
— Марина Алексѣвна съ дочерью — купорось извѣстный; Андрей пропился и ежели ему не налечь, то придется пѣхтурой идти на родину въ деревню, а ты-то съ чего, коза въ серьгахъ, за работу принялась?
— Да вотъ захотѣла. Тебѣ-то какое дѣло? Не прошеніе-ли тебѣ подавать, чтобъ на работу въ праздникъ уволилъ? Что ты мнѣ такой за начальникъ и указчикъ? раздраженно проговорила Дунька.
— Ой, ой, ой, какіе разговоры! покачалъ головой Леонтій. — Чего это ты на меня, какъ цѣпной несъ, набросилась?
— А ты чего мѣшать пришелъ?
— Я не мѣшать, а поздоровкаться. Ищу, ищу — нѣтъ Дунечки. Гдѣ это, думаю, моя гладкая? Здравствуй, Авдотья Силантьевна!
Леонтій положилъ на землю гармонію, подошелъ къ Дунькѣ, схватилъ ее въ охапку, покачалъ изъ стороны въ сторону и, освободивъ правую руку, звонко ударилъ ее по спинѣ ладонью.
— Пусти, ахальникъ! Пусти, чертъ! Чего ты лѣзешь-то! кричала Дунька, отбиваясь отъ него. — Ну, пусти, а то, ей-ей, глаза выцарапаю!
Она мокрой отъ глины рукой мазнула его по лицу. Леонтій оставилъ Дуньку и отшатнулся.
— Туда-же глиной мажется, курносая! Вишь, жиру-то сколько нагуляла на заводскихъ харчахъ — нигдѣ не заколупнешь, проговорилъ онъ, отираясь рукавомъ.
— Мой жиръ, а не твой, и нѣтъ до него тебѣ заботы. Ну, чего сталъ? Ступай! Не мѣшай мнѣ, сказала Дунька, принимаясь за работу, сдѣлала строгое лицо, но не выдержала и улыбнулась. — Уходи-же, Леонтій, прибавила она.
— А ежели мы присѣсть желаемъ и гармоніей васъ потѣшить? отвѣчалъ Леонтій, переминаясь съ ноги на ноту.
— Ты желаешь, да я-то не желаю. Проваливай!
— Ахъ, Дунька, Дунька! Немного намъ съ-тобой погулять осталось. Послѣ Александрова дня разсчетъ получимъ, котомку на плечи, машина — фю! и прощай, Дунька!
— И рада буду, когда ты провалишься, то есть такъ рада, что и сказать нельзя.
— О!?. Вишь какіе разговоры! А кто говорилъ, что любитъ?
— Мало-ли что наша сестра зря болтаетъ.
— Неужто забудешь?
— Да конечно-же. И съ чего тебя помнить? Уѣдешь — и былъ таковъ.
— На будущій годъ на заводѣ встрѣтимся.
— Ну, это еще когда-то улита ѣдетъ, да когда-то будетъ.
Леонтій сѣлъ на траву и взялъ въ руки гармонію.
— Нѣтъ, Авдотья Силантьевна, ты меня не забывай, сказалъ онъ. — Ты скажи, куда тебѣ писать домой, и я тебѣ писулечку пришлю изъ деревни.
— Да чего-жъ ты разсѣлся-то? Тебѣ сказано, чтобы ты проваливалъ! крикнула на него Дунька.
Леонтій не поднимался и продолжалъ:
— И пришлю я тебѣ въ писулечкѣ поклонъ отъ неба и до земли.
— Очень нужно!
— Да неужто и впрямь забудешь? Нѣтъ, ты этого не моги.
— А съ какой радости помнить? Вотъ кабы ты присватавшись ко мнѣ былъ, жениться на мнѣ думалъ.
— Мнѣ, Дуняха, на тебѣ жениться нельзя, говорю прямо, потому ты чужая. Отецъ мой тебя не приметъ въ домъ. Вотъ когда-бы ты была нашинская, боровичская, и наши крестьянскіе порядки знала, то это точно, намъ давно нужно въ домъ работницу, потому матушка у меня въ деревнѣ стара и припадать стала. А тебя взять — ты ни жать, ни косить не умѣешь, никакого крестьянскаго обихода не знаешь.
— Ну, вотъ видишь. Такъ съ чего-жъ тебя помнить-то?
— Ты любовь помни. Помни, какъ мы съ тобой погуливали, какъ я тебя миловалъ, крѣпко къ сердцу прижималъ. Пріѣду въ будущее лѣто на заводъ, опять гулять будемъ.
Леонтій заигралъ на гармоніи и запѣлъ:
Вспомни, вспомни, моя радость,
Нашу прежнюю любовь…
Дунька заморгала глазами и отвернулась. У ней вдругъ слезы подступили къ горлу. Ей сдѣлалось жалко Леонтія.
— Да уйди ты отъ меня, честью тебя прошу. Ну, что ты присталъ! проговорила она. — Чего душу-то мою бередишь!
— Давай, я кирпичъ подѣлаю, а ты посидишь и передохнешь, предложилъ Леонтій.
— Не требуется. Уходи, Христа ради.
— Вотъ брыкается-то лошадь необъѣзженная. Съ чего это ты сегодня?
— Забыть тебя хочу — вотъ съ чего. Ну, уходи. Честью прошу: уходи.
— Шутишь, покрутилъ головой Леонтій и поднялся съ травы. — Ну, прощай. Пойду въ трактиръ сапожника поискать. Подметки хочу къ старымъ сапогамъ подкинуть.
Дунька молчала.
— Мѣсяцъ, Дунечка, только мѣсяцъ осталось намъ и погулять-то съ тобой вмѣстѣ, продолжалъ Леоитій. — Послѣ обѣда погуляемъ сегодня? спросилъ онъ.
— Нѣтъ, нѣтъ и нѣтъ. Послѣ обѣда я спать буду и не ищи ты меня, отвѣчала Дунька.
— Не до вечера-же дрыхнуть будешь.
— До вечера и весь вечеръ.
— Врешь, выдешь за ворота на рѣку. Мухоморъ вчера въ орлянку рубль цѣлковый выигралъ, пивомъ обѣщался попотчивать — вотъ я и тебя примажу.
— Уходи ты, дьяволъ!
— Я дьяволъ? О! Вотъ это удивительно.
Дуня, что ты, что ты, что ты.
Я солдатъ четвертой роты.
запѣлъ Леонтій, подыгрывая на гармоніи, подмигнулъ Дунькѣ и зашагалъ отъ шатра.
XVII
Къ одиннадцати часамъ Дунька совсѣмъ отработалась. Пять тысячъ кирпича съ прибавкой полуторатысячи на бракъ были выстланы на полки и сушились подъ шатромъ. Къ субботѣ эти кирпичи высохнутъ, будутъ сняты съ полокъ и положены обрѣзчицами въ «елки», то есть въ клѣтки; приказчикъ ихъ приметъ и она получитъ разсчетъ. Отработавшись, Дунька умылась, причесалась, надѣла праздничное платье и вышла за ворота завода, грызя подсолнухи. Одѣвшись, она сегодня особенно долго смотрѣлась въ осколокъ зеркала, оклеенный по краямъ въ видѣ рамки полоской пестрыхъ обоевъ, и любовалась собой, поправляя красную ленточку въ волосахъ. Свиданія съ Глѣбомъ Кириловичемъ она ожидала не безъ нѣкотораго волненія. Она даже рѣшила не отказываться выдти за него замужъ, ежели онъ поведетъ разговоръ о женитьбѣ на ней.
«Скажу, что пойду, что согласна, а тамъ буду смотрѣть, что изъ этого выдетъ», рѣшила она. «Вѣдь отъ слова ничего не сдѣлается. А тамъ, ежели послѣ будетъ ужъ очень командовать надо мной, станетъ учить по своему жить да забирать въ руки, то можно и наплевать на него. Вѣдь женихъ, а не мужъ. Ближе какъ передъ Вздвиженьемъ свадьбу играть не будетъ, а до этого еще много времени. Цѣлый успенскій постъ буду къ нему приглядываться, да еще и послѣ Успенскаго поста».
Въ воображеніи ея мелькнула красивая фигура стройнаго, бойкаго Леонтія; она сравнила его съ неказистой, нестатной фигурой тихаго и робкаго Глѣба Кириловича и опять подумала:
«Хорошъ-то хорошъ Леонтій, да чертъ-ли мнѣ въ немъ, ежели онъ на всю зиму до весны уѣдетъ въ деревню! Кабы любилъ, не уѣхалъ-бы. Кой-какъ-то-бы перебились зиму и въ городѣ на поденной работѣ. Въ городѣ-бы можно было жить. Въ деревню своему отцу онъ могъ-бы послать денегъ и откупиться. А то жди до весны. До весны много воды утечетъ. Да еще пріѣдетъ-ли весной-то? Кабы любилъ, то остался-бы со мной».
За воротами Дуньку уже поджидалъ Глѣбъ Кириловичъ. Не безъ сердечнаго трепета подошелъ онъ къ ней и шепнулъ:.
— Все готово. Угощенія всякаго я купилъ и спряталъ на задахъ подъ кустикомъ. Тамъ и пиво, тамъ и закуски. Идите тихимъ манеромъ на зады въ олешникъ, чтобы народъ не замѣтилъ, а я за вами слѣдомъ.
— Ладно. А только ни у кого ничего я не украла, чтобы мнѣ крадучись идти, отвѣчала Дунька.
— Да вѣдь другіе сзади навяжутся и будетъ уже не тотъ интересъ, коли ежели въ компаніи. Мое мечтаніе, Дунечка, чтобы быть съ вами наединѣ, глазъ на глазъ.
Дунька не возражала, вошла въ ворота завода и потихоньку стала пробираться на зады. Глѣбъ Кириловичъ обождалъ немного и, посвистывая, незамѣтно пошелъ сзади. За шатрами въ ольховой заросли онъ нагналъ Дуньку. Она взглянула на него и улыбнулась.
— Ну, гдѣ-же мы присядемъ? спросила она.
— Дальше, дальше пойдемте, а то здѣсь много заводскихъ шляется. Я, Дунечка, цѣлый господскій обѣдъ приготовилъ и только развѣ хлебова нѣтъ. Вотъ тутъ у меня въ кустахъ мѣшочекъ, сказалъ
Глѣбъ Кириловичъ и вытащилъ изъ кустовъ ситцевую наволочку, грузно наполненную чѣмъ-то.
Что-то звякнуло въ наволочкѣ.
— Пива у меня тутъ двѣ пары въ сѣнѣ. Какъ-бы не разбить, прибавилъ онъ.
— Выньте пиво-то. Я въ рукахъ понесу, предложила Дунька.
— А и то дѣло. Берите-ка.
Вскорѣ они выбрали полянку между кустовъ и расположились. Глѣбъ Кириловичъ сталъ вынимать изъ наволочки съѣстные припасы и раскладывать ихъ на траву. Тутъ были и огурцы, и яйца, и колбаса, завернутая въ сѣрую бумагу, ветчина, копченая ряпушка, хлѣбъ, ватрушка съ брусничнымъ вареньемъ и тюрикъ съ черникой.
— Господи! Да гдѣ это вы все набрали! воскликнула Дунька.
