Оноре Бальзак - Альбер Саварюс
Несмотря на всю суровость этого приказания, оно было безропотно выполнено, ибо такова была воля Франчески.
Вернувшись в Париж, Родольф получил портрет княгини Гандольфини, кисти Шиммера, написанный со свойственным этому художнику искусством. Отправляясь в Италию, Шиммер проезжал через Женеву; Родольф, зная, что он наотрез отказался написать портреты нескольких дам, не мог себе представить, как это князю, при всем его желании иметь портрет жены, удалось победить упрямство знаменитого живописца. Оказалось, последнего пленила Франческа и добилась (что граничило с чудом) даже двух портретов: оригинала — для Родольфа и копии — для Эмилио. Об этом ему рассказывали в прелестном и нежном письме, где Франческа вознаграждала себя за сдержанность, к которой до сих пор ее принуждала необходимость соблюдать приличия. Так завязалась переписка между Родольфом и Франческой, длящаяся до сих пор, единственная отрада, какую они позволяли себе.
Родольф, исполненный честолюбия (оправдываемого, впрочем, любовью), тотчас же принялся за дело. Прежде всего он решил разбогатеть и отважился на рискованную затею, вложив в нее все свои деньги и силы; но его молодая неопытность была побеждена обманом. На это широко задуманное дело ушло три года, поглотивших много усилий и бодрости.
В то самое время, когда Родольф потерпел неудачу, министерство Виллеля пало. Тотчас же неутомимый влюбленный решил добиваться на политической арене того, чего ему не удалось достичь в области промышленности. Но прежде, чем вступить на новое, бурное поприще, он отправился, страдая и томясь, в Неаполь, чтобы залечить раны и почерпнуть новое мужество. При восшествии на престол нового короля князь и княгиня Гандольфини были призваны ко двору и восстановлены во всех правах. Дни, проведенные в Неаполе, были для Родольфа сладостным отдыхом среди борьбы; он прожил три месяца на вилле Гандольфини, вновь лелеемый надеждами.
Затем Родольф снова принялся добиваться успеха. Уже его таланты были отмечены, уже готовы были осуществиться честолюбивые мечты, уже ему был обещан важный пост в награду за преданность и оказанные услуги, как разразилась гроза 1830 года, и его корабль опять потерпел крушение…
Бог и любимая женщина были свидетелями мужественных усилий, смелых попыток одаренного молодого человека, которому до сих пор не хватало лишь удачи, столь часто выпадающей на долю дураков! Но неутомимый борец вновь бросается в схватку, поддерживаемый любовью, ободряемый дружеским взглядом, уповая на верное сердце любимой женщины…
Влюбленные, молитесь за него!
Розали с жадностью проглотила этот рассказ; щеки ее пылали, она горела, как в лихорадке, и чуть не плакала от боли. Эта повесть, отразившая модное тогда литературное течение, была первой вещью в этом роде, прочитанной Розали. В ней изображалась любовь рукой хоть не мастера, но, по крайней мере, человека, делившегося, видимо, собственными переживаниями; искренность рассказа, правда, написанного неумело, не могла не тронуть еще девственную дату. Но не в этом была причина ее волнения, лихорадки и слез: Розали ревновала к Фрайческе Колонна. Мадемуазель де Ватвиль не сомневалась в правдивости повествования, полного поэзии. Альбер хотел доставить себе удовольствие, поведав о возникновении своей любви; при этом он, разумеется, изменил имена, а может быть, и места действия. Девушку охватило непреодолимое любопытство. Да и какая другая женщина не захотела бы в ее положении узнать настоящее имя соперницы? Ведь Розали полюбила!
Читая эти страницы, заразившие ее страстью, она произнесла торжественные слова: «Я люблю!». Ока любила Альбера и испытывала в глубине сердца жгучее желание бороться, отнять его у неизвестной соперницы. Ей пришло на ум, что она не училась музыке и некрасива. «Он никогда не полюбит меня!» — сказала она себе. Эта мысль удвоила ее желание узнать, не ошибается ли она, в самом ли деле Альбер любил итальянскую княгиню и был любим.
В эту роковую ночь Розали полностью проявила тот быстрый и решительный ум, каким отличался ее знаменитый предок. В ее голове зарождались причудливые планы, которые почти всегда витают в воображении девушек, оставленных неблагоразумными матерями в одиночестве; их фантазия воспламеняется каким-либо необычайным происшествием, чего не может ни предвидеть, ни предотвратить тот систематический гнет, которому они подвергаются. То Розали собиралась с помощью лестницы спуститься из беседки в сад дома, где жил Альбер, воспользоваться его сном, чтобы заглянуть через окно в кабинет, то она искала предлог, как написать ему, как преодолеть косность безансонского общества, введя Альбера в гостиную де Рюптов. Наконец, у нее появилась мысль, как осуществить этот план, который даже самому аббату де Грансей показался бы верхом невозможного.
«Ах, да, — подумала Розали, — ведь у папеньки есть тяжба, связанная с имением Руксей. Я поеду туда; если процесс еще не ведется, я заставлю начать его, и Альбер появится в нашей гостиной! — воскликнула девушка, кидаясь к окну, чтобы увидеть свет, горевший по ночам у Альбера и притягивавший ее. Пробил час ночи, адвокат еще спал. — Я увижу его, когда он встанет; может быть, он подойдет к окну».
Тут Розали оказалась свидетельницей происшествия, которое доставило ей возможность узнать тайны Альбера. При свете луны она увидела, как из беседки протянулись две руки и помогли Жерому, слуге Альбера, перелезть через стену и пробраться в беседку. В соучастнице Жерома Розали тотчас же узнала горничную матери, Мариэтту.
«Мариэтта и Жером! — подумала он?. — А ведь Мэриэтта такая дурнушка! Как им не стыдно!».
Хотя тридцатишестилетняя Мариэтта и была очень некрасива, но зато получила в наследство несколько участков земли. В течение семнадцати лет службы у г-жи де Ватвиль, ценившей ее за набожность, честность и долгое пребывание в доме, Мариэтта, конечно, кое-что скопила, откладывая на черный день свое жалованье и другие доходы. Считая по десяти луидоров в год, она должна была обладать, если учесть проценты на проценты и полученное наследство, суммой тысяч в пятнадцать. В глазах Жерома пятнадцать тысяч франков меняли все законы оптики: он находил, что Мариэтта прекрасно сложена, не замечал рябин и рубцов, оставленных оспой на ее худом и плоском лице; форма ее искривленного рта казалась ему правильной. Поступив на службу к адвокату Саварону и оказавшись поблизости от особняка де Рюптов, Жером повел правильную осаду набожной горничной, которая была так же угловата и добродетельна, как и ее госпожа, и, подобно всем некрасивым старым девам, более привередлива, чем самые хорошенькие женщины.
Если ночная сцена в беседке и понятна теперь для проницательных людей, то она далеко не была понятна для Розали; последняя, тем не менее, получила наихудший урок, какой может дать дурной пример. Мать строго воспитывает дочь, держит ее под крылышком целых семнадцать лет, а служанка за какой-нибудь час одним словом, часто одним движением разрушает весь этот долгий и тяжелый труд…
Розали снова легла, думая о выгодах, какие можно было извлечь из своего открытия.
На другое утро, отправляясь к обедне в сопровождении Мариэтты (баронессе нездоровилось), Розали взяла горничную под руку, чем крайне удивила уроженку Конте.
— Мариэтта, — спросила мадемуазель де Ватвиль, — пользуется ли Жером доверием своего хозяина?
— Не знаю, право, мадемуазель.
— Не стройте из себя невинную, — сухо возразила Розали. — Нынче ночью вы позволили себе целоваться с ним в беседке. Я больше не удивляюсь, почему вы так хвалили намерение маменьки разукрасить беседку.
По дрожанию руки Мариэтты Розали почувствовала, что служанка охвачена волнением.
— Я не хочу вам зла, — продолжала девушка, — успокойтесь, я не скажу маменьке ни слова, и вы будете видаться с Жеромом сколько душе угодно.
— Но, мадемуазель, — возразила Мариэтта, — у нас самые честные намерения; Жером собирается жениться на мне.
— Зачем же тогда назначать свидания по ночам? Испуганная Мариэтта не знала, что ответить.
— Слушайте, Мариэтта, я тоже люблю! Люблю тайком, без взаимности. Вам следует рассчитывать на меня больше, чем на кого бы то ни было: я ведь единственная дочь.
— Конечно, мадемуазель, вы можете положиться на меня по гроб жизни! — воскликнула Мариэтта, довольная неожиданной развязкой.
— Во-первых, молчание за молчание, — сказала Розали. — Я не желаю выходить замуж за г-на де Сула и хочу, непременно хочу, чтобы вы помогли мне в одном деле, только при этом условии я окажу вам покровительство.
— Что же вам угодно? — спросила Мариэтта.
— Мне нужны письма, которые господин Саварон будет отправлять по почте через Жерома.
— Да на что они вам? — спросила пораженная Мариэтта.
— Только для того, чтобы прочитывать их; а потом вы сами будете относить их на почту. От этого они немного запоздают, вот и все.
