Кнут Гамсун - А жизнь продолжается
Он проигрывал и выигрывал и снова проигрывал. Иной раз столько, что ему приходилось выкладывать ассигнацию, но он и виду не подавал, что расстроен. Наоборот, казалось, вечера за картами доставляют ему удовольствие. Как-то он надумал отправить за границу еще несколько денежных переводов, что всегда влетало в копеечку, и тут выяснилось, что денег у него теперь кот наплакал. Ну и что прикажете с ними делать? Остается только одно — спустить в карты!
Однажды вечером он отправился после ужина к доктору, ему был оказан радушный прием, с ним беседовали, поднесли угощение. Доктор Лунд успел уже переговорить с судьей о сбережениях Августа в Поллене, скорее всего их поместили в банк в Будё или Тронхейме, это надо выяснить.
— Деньги на тебя как с неба свалились, по нынешним временам это неслыханное везение.
— Интересно, сколько? — спросил Август.
Этого доктор не знал, а фру Лунд у себя в селении слыхала только, что речь шла о порядочной сумме.
Август разговорился с ней о том, кто из полленцев умер, а кто еще жив, время от времени она получала письма от матери, и новостей у нее был ворох.
Август спросил, как поживает Эдеварт.
— Эдеварт?
— Эдеварт Андреассен, вы его знаете.
Так он же двадцать лет как умер — неужто Августу ничегошеньки не известно! Ведь Эдеварт поплыл за ним вдогонку на север, когда он сбежал из Поллена. В одиночку, на веслах, а ветер — западный, так он и не вернулся. Вдобавок он еще позаимствовал почтовую лодку. Если не двадцать, то уж пятнадцать лет назад.
Август погрузился в раздумье, после чего сказал про себя:
— Жалко, что он умер.
В гостиной появились двое мальчишек, сыновья доктора и фру Эстер, возможно, их предупредили заранее, они уселись и приготовились слушать. Но поскольку никаких рассказов о Южной Америке и разбойничьих шайках не воспоследовало, они ушли.
— А Поулине жива и торгует у себя в лавочке, — рассказывала фру Лунд. — И Ане Мария жива, а Каролус умер. Ездра, тот разбогател и живет в достатке. А хозяин невода Габриэльсен…
Август:
— Мне охота знать, как поживают и живы ли вообще мои елочки?
— Не знаю, — сказала фру Лунд. Но, судя по всему, она тотчас же припомнила елочки и растрогалась.
А его фабрика рядом с лодочными сараями, а красивые дома, которые он выстроил в Поллене, а площадки на береговых скалах, которые он заставил расчистить от мха и приспособил для сушки рыбы…
Мальчики пришли снова и уселись слушать. Ничего нового, все те же скучные разговоры о Поллене.
Доктор спросил:
— Ну а ты как, был с тех пор в Южной Америке?
— Нет.
— А где был в последний раз?
— В последний? Кажется, в Латвии. Разве все упомнишь? Я ж побывал в стольких городах, объездил сотни краев.
Вот оно, начинается! — подумали мальчики.
— Да уж, чего тебе только не довелось повидать! — сказал доктор. — Ну и как тебе Латвия?
— Эстония, Латвия, Лифляндия, все эти прибалтийские страны… как, впрочем, и само Балтийское море…
— Ничего особенного?
Август выразил свое давнишнее презрение к Балтийскому морю:
— Оно коварнее тигра и не для крупных судов. Так, озерцо. К тому же оно почти пересохло.
Мальчики засмеялись и, должно быть, подумали, что вот теперь-то все и начнется. Ничего подобного. Нет, ни доктору, ни фру Лунд не удалось вытянуть из Августа ни одной истории или хотя бы мало-мальски занимательной небылицы. Это был уже не прежний Август из Поллена, он постарел и сделался религиозным.
Фру Лунд:
— Как же это они зовут тебя здесь в Сегельфоссе? Я давно про тебя слышала, но не сообразила, что это ты. Ты больше не хочешь, чтобы тебя называли Августом?
— Боже упаси, Август мое христианское имя. Но в обиходе мое звание — Подручный. Я так хозяину и сказал: запишите меня, говорю, в подручные.
— А хороший у тебя хозяин?
— Хозяин? — вскричал Август. — Да второго такого замечательного человека не найти. Я был у него в конторе, так вот, он может одновременно просматривать три толстенных гроссбуха да еще со мной разговаривать.
Доктор:
— Эта ваша дорога в горах, наверное, обойдется недешево?
— Да уж, дорога будет знатная.
— И когда вы закончите?
— А это уж зависит от Господа Бога. Мы стараемся как можем. Хозяин назначил меня старшим и поставил под мое начало много народу.
Потеряв всякую надежду на то, что Август их развеселит, мальчики ушли и больше уже не возвращались.
Доктор:
— Август, что же это я хотел сказать… Я видел тебя как-то на улице, ты разговаривал с дочерью Тобиаса из Южного селения. Ты с ней знаком?
Август ответил не сразу, он смутился и покраснел.
— Что? Знаком с ней? Да нет. Значит, вы нас видели?
— Этих людей просто-таки преследует невезение.
Август:
— Я так и понял. Она мне жаловалась.
— Одно несчастье за другим, а теперь вот они лишились еще и лошади. У них случился пожар, все могло кончиться гораздо хуже, но, похоже, им светит страховка.
Август покачал головой.
— Им кругом не везет, — продолжал доктор. — Старший их сын остался на Лофотенах. Кажется, у них есть еще один, малолетка. Остальные — дочери.
Август все молчал. Нет, он превратился в скучного старика.
— Ну ладно, — сказал доктор, — когда придут твои деньги, нам, значит, надо будет спросить Подручного. Вот мы тебя и найдем.
После ухода доктора у фру Лунд развязался язык. Эту восхитительную женщину что-то мучило, ей необходимо было чем-то поделиться, она приходила все в большее волнение и буквально не закрывала рта. Август не узнавал ее: Эстер, которая всегда была такой стойкой и рассудительной, которая заполучила доктора, которую Бог возвысил до положения барыни, — Эстер взяла и расплакалась.
Из ее отрывочных восклицаний явствовало, что с приходом Августа на нее повеяло Полленом. Мне охота знать, сказал он, до чего же хорошо он это сказал, именно так говорили в Поллене. А помнит ли он песню про девушку, что утопилась в море? Не может быть, чтоб не помнил, эта девушка, надо думать, не последняя…
— Август, до чего ж приятно слушать, как ты говоришь по-нашему, на полленский лад, я не слышала этого бог знает сколько лет, ну а ты все перезабыл, да что ты за человек такой, неужто не вспоминаешь Поллен? Мать моя жива, отец тоже, да ты их хорошо знал, мать зовут Рагна, помнишь? А Йоханна, моя сестра, которая служила на юге у пастора, она сейчас замужем за булочником, у них большая пекарня и много работников. И еще Родерик, мой брат, почтарь, он строил у тебя фабрику, ты еще одолжил ему на постройку дома. Но ты их даже никого не упомянул. Ну а говоришь ты по-полленски, потому и задел меня за живое. Я почти и позабыла про твои посадки, и вдруг ты сказал: «Мне охота знать, живы ли еще мои елочки». Бог ты мой, мне стало прямо невмоготу, елочки были посажены у южной стены, а домишко малюсенький, мать сидит на каменной приступке, а в доме только одно окошко с крошечными стеклами, ладное такое окошко. Она хотела отдать мне свое пальто, которое для нее купил Родерик…
Докторша плакала уже навзрыд.
Август испугался и стал растерянно озираться по сторонам.
— Да нет, он ушел, — сказала фру Лунд, — он нарочно оставил меня одну. По доброте душевной…
Она продолжала вспоминать Поллен, славную тропинку, ведущую к морю, и лодочные сараи, до того маленькие, что там могла поместиться только четверка или ёла[3], и ручей, где они полоскали одежду, какой же красивый ручей, там еще были плоские камни, по которым они прыгали. Перед Августом сидела Эстер, быстроногая девчонка, голодная и босая и одетая в лохмотья, но счастливая как никогда. Так что, припоминает он песню, которую они распевали в Поллене? Ну как же, девушка взяла и утопилась, все верно, она-то помнит каждое слово…
Фру Лунд явно не повезло на собеседника. Если она хотела излить свою тоску по дому и, быть может, услышать какие-то слова утешения, то не могла найти для этого менее подходящего человека, нежели Август, который сроду не имел дома, и больше того, ничуть о том не тужил. Не обремененный детьми, холостяк и бродяга, он таскал свои корни из страны в страну и не знал ничего другого. Ни отца, ни матери, ни стола, за которым собираются все домашние, ни могилы, которую нужно огородить, ни Божия гласа отчизны, обращенного к сердцу. Машина, сконструированная для наружных работ, для промышленности, и торговли, и комбинаций, и денег. Жизнь, только без души. Самые его счастливые молодые годы, наверное, прошли в море, он много лет проплавал, фру Лунд же не имела с морем ничего общего, и потому ее излияния ему были неинтересны.
Она и сама понимала, в этом отношении он безнадежен, но она была нетребовательна и радовалась случаю выговориться. Для нее имело значение уже одно то, что он когда-то жил и хозяйничал в Поллене, она прислонялась к нему, потому что он был старым знакомцем. «Мне охота знать» — так говорили полленцы, так говорило сердце.
