Николай Лысенко - Юность грозовая
— Не надо, — замахал руками Ефим. — Я устал, ничего не хочу.
Он снял пахнущую потом гимнастерку, сунул ее под кровать, пригладил пятерней жесткие волосы и сел к издырявленному червоточиной столику.
Свет лампы падал на его лицо. Оно было темным, осунувшимся. Небольшие глаза бегали с затаенной тревогой. Впалые щеки густо покрывала щетина, лоб прорезала едва заметная морщина.
Глядя на него, Холодов попил, что Ефим не один день провел где-то в степи или в лесу, сторонясь людей. «Собачья жизнь», — подумал он, выкладывая на стол кисет.
Ефим свернул самокрутку, жадно затянулся.
— Ух, крепкая, — проговорил он. — Я нынче донник закурил — трава. Без махорки, думал, пропаду.
— Станицу-то бомбили сегодня. Крепко навалились. Станцию чихвостили — там эшелоны скопились. А кое-кому помимо досталось. У Фоменковых дом подчистую смела бомба. Хорошо, что сами уцелели, в землянку успели перебежать.
— Слышал эту музыку, я как раз в роще был у Тростянки.
Они замолчали, переглянулись. Ефим, догадываясь, о чем думает отец, нервно покусывал конец цигарки.
— Ну так как же у тебя? — наконец спросил Холодов, поправляя повязку на глазу.
И хотя Ефим ждал этого вопроса давно, с первой минуты встречи с отцом, сейчас он вдруг растерялся. Начал тыкать самокрутку в стол и никак не мог погасить ее. На верхней губе выступил капельками пот. Стараясь не смотреть на отца, сказал:
— Я больше не могу, понимаешь? Все, все бесполезно. Такая сила прет — не устоишь… Наш полк под Бузиновкой — против танков… Посмотрел бы, что там было… А я не хочу, не хочу!
Наклонив голову, Холодов разглаживал узловатыми пальцами лежавший на столе кисет. Ефим всхлипнул.
— Чего уж теперь, — проговорил Холодов, как бы успокаивая сына. — Говоришь, сила?
— Еще какая! — подхватил Ефим. — Танки, самолеты… Как начнет бить — света белого не видно. Не устоим мы, батя, скоро придет немец сюда. Не остановишь его. А куда бежать? Зачем подставлять голову?
— А другие-то как?
— Не знаю. В тот день нас оставалось немного, и я решил.
— А ежели искать тебя станут?
— Не станут. Подумают, или убили, или попал в плен, — торопливо ответил Ефим. — Теперь уже недолго ждать. Скоро все закончится, вот увидишь.
Холодов молчал. Ефим, закусив губу, принялся скручивать цигарку, потом вдруг отбросил ее и, схватив отца за руку, торопливо продолжал:
— Мой дружок, Петька Хворостов, почти рядом лежал. Осколком его прямо в висок. Да разве только его одного? А зачем? Идти, чтобы убивали? Не хочу! Не хочу!
— Голову подставлять — дело нехитрое, — Холодов помедлил, кашлянул в кулак. — Да и не за что. Бог даст, проживем. Как-нибудь приспособимся при немцах.
Долго они сидели. Лампа мигала и сильно чадила. Клубы табачного дыма плотной завесой плавали над головами.
— Завтра всю твою солдатскую амуницию закопаю в саду, — рассуждал Холодов. — Степке пока ничего говорить не будем, проболтается еще.
Неожиданно за стеной, в приткнувшемся к дому сарае, захлопал крыльями петух и хрипло, будто кто-то давил ему горло, кукарекнул. Ефим, как ужаленный, вскочил и, затаившись, вопросительно посмотрел на отца.
Холодов тихо засмеялся и проговорил:
— Зарю возвещает.
— У-у, черт, напугал, — буркнул Ефим и, вздохнув, жалующимся голосом добавил: — Боюсь, во сне стану кричать.
Он громко зевнул, прошелся по комнатушке, потом присел на кровать и начал стаскивать сапоги.
— Сил больше нету, спать хочу. Все эти дни, как воробей: сплю, а сам все слышу.
Холодов направился было к двери, но Ефим остановил его:
— Забери, батя, эту коптилку, — он показал на чадящую лампу. — Голова от нее разболелась.
Холодов взял лампу и бесшумно открыл дверь.
Вдруг он застыл на месте. Ему показалось, что голова Тани нырнула под одеяло, он даже видел, как дрогнул угол подушки. Кровь ударила в виски Холодову. «Она слышала разговор, — чуть слышно прошептал он сам себе. — Погубит нас чертова девка, пропадем мы».
Держа перед собой лампу, он сделал несколько шагов к кровати, на которой лежала Таня, остановился у изголовья и прислушался к дыханию девушки. «Притворяется, дрянь», — твердо решил он.
Ефим уже лежал в постели.
— Ты чего, батя? — испуганно спросил он, вскакивая и хватаясь за брюки.
Холодов приложил палец к губам и присел рядом с сыном.
— Сдается мне, слышала она все, — кивнул он на дверь, выходящую в комнату Тани.
— Что ты! — ужаснулся Ефим, растерянно озираясь.
— Не иначе как она продала тогда Степку, захлопали нас с зерном.
— Что же делать? Может, мне уйти?
— Куда?
— Где-нибудь с недельку перебьюсь, а там, глядишь, немец нагрянет.
— К черту! — зло проговорил Холодов. — Из своего-то дома? Нет уж… Мы присмотрим за ней, в случае чего… Пойду гляну.
— Не надо, батя.
Холодов шагнул через порог. К кровати Тани подходил на цыпочках. Осторожно приподнял край одеяла. Девушка дышала ровно, ни один мускул лица не дрогнул.
— Слава богу, померещилось, — облегченно вздохнул Холодов.
11
Отряхнув у порога пыль с рубашки, Захар Петрович хмуро посмотрел на сына. Федя сидел за столом с книжкой, заслонив головой чуть теплящуюся красноватым светом лампу.
— Чего уткнулся, глаза губишь? — сердито проворчал Захар Петрович и, глянув на плотно завешенные окна, приказал: — Выкрути-ка побольше фитиль, сидите, как в погребе.
— А тебе шить, что ли? — возразила жена, направляясь к печке, чтобы подать ужин. — Не шибко достанешь керосин, будем сидеть в потемках.
Захар Петрович отмахнулся от нее и загремел рукомойником.
Федя закрыл книгу, вылез из-за стола и прилег на койку. Наблюдая за отцом, догадывался, что он вернулся не в духе: случилось что-то.
Между тем Захар Петрович расчесал пальцами бороду, взялся за ложку. Мать присела рядом с ним и беспокойно спросила:
— Куда это с обеда Иван Егорыч поскакал? Туча тучей, чисто хворый. Ни на кого не смотрит.
— Ас чего ему бодрым быть? — Захар Петрович помешал горячий борщ. — Дела ерундовские подошли. Как бы нам не того. Немец наседает, к Трехостровской вышел. Завтра с утра хлеб отправлять будем. Обещали подослать какую-то колонну машин. Все брички под зерно поставим.
— А мы как же? — простонала жена. — Останемся, что ли?
— Пока еще никто не уезжает, — задумчиво ответил Захар Петрович.
Федя спросил:
— Батя, а правда, говорят, скот будут угонять?
— Ежели потребуется — погонят. Фашистам не оставим.
— Как будто не знает, а самого назначили старшим, — выпалил Федя. — А Лукич у тебя заместителем.
Отложив ложку, Захар Петрович поднял глаза на жену. Она в ответ лишь покачала головой.
— Сорока, что ль, на хвосте принесла? — попытался отшутиться Захар Петрович.
— Узнал, — загадочно улыбнулся Федя. — Мы все знаем. Возьми меня с собой.
— Тогда видно будет. Скажи своим друзьям, чтоб поменьше языком болтали, — строго сказал Захар Петрович и заковылял в горницу. — Ложись пораньше спать, завтра на току работы много.
Первой об угоне скота из станицы узнала Таня. Днем она случайно подслушала разговор Курганова с бригадиром полеводческой бригады. Председатель требовал срочно привести в порядок брички, фургоны, арбы, упряжь. При этом он сказал, что старшим по эвакуации скота будет Захар Петрович, его помощником — дед Лукич, а скотогонами — ребята-комсомольцы.
Через час об этой новости уже знали Миша, Василек и Федя.
— Я обязательно поеду, уговорю дядю Ваню, — заявила Таня.
Ее решение ребята одобрили и договорились ехать все вместе.
Спозаранку, когда в станице еще не улеглась петушиная перекличка, Василек помчался к Мише. Он потихоньку подошел к окну и постучал.
— Скорее, — торопил Василек. — Подводы вереницей пошли на ток. Видно, решили закончить с хлебом, а потом уж скот начнут отправлять.
— Я еще матери не говорил, что собираюсь ехать, — признался Миша.
— Я тоже бабке ни гугу.
Когда они подъехали к току, там уже вовсю работали. Колхозники прямо из вороха насыпали зерно в мешки и торопливо носили их в машины и подводы, а высыпав, бегом возвращались назад. К тем машинам и подводам, что стояли подальше от ворохов, выстроились живые цепочки: из рук в руки передавали ведра с зерном.
Миша увидел в одной из цепочек Таню. Заметил ее и Василек. Не обращая внимания друг на друга, они смотрели на нее до тех пор, пока Захар Петрович не крикнул:
— Куда вы, хлопцы, уставились? А ну-ка, подставляйте спины!
Они переглянулись и, не сговариваясь, молча пошли к группе колхозников, грузивших машины.
Осмотрев ток и поговорив с шоферами и возчиками, Курганов подошел к Захару Петровичу.
— За пару дней успеть бы выхватить хлеб, — озабоченно проговорил он. — Ночью опять звонили из райкома. Нажимают.
