Синклер Льюис - Капкан
…Изогнутая полоска гравия-футов шесть в самом широком месте; по одну сторону сочится влагой скалистый обрыв, лохматый от мокрых лишайников, по другую, под черными тучами, несется к широкой каменистой гряде черный поток, злобно ощерясь стеклянным хребтом под нескончаемым ливнем, свиваясь в коварные водовороты на мелководье. И на этой полоске гравия — жалкая горсточка измазанных в грязи мужчин, причем двое из них бранятся, точно сварливые бабы на заднем дворе. Одна дыра в парусиновой байдарке, два несовместимых представления о чувстве юмора-и славной истории человечества как не бывало, и величие человеческой воли — пустой звук. А вокруг, на миллионы квадратных миль — дремучая лесная чащоба, нелюдимые озера, угрюмая тундра, на фоне которых участники грозного поединка не более как две мухи, что зудят, запутавшись в паутине.
Сомнительно, чтобы мысль об этом несоответствии закралась в сознание мистера Э. Вэссона Вудбери. Он продолжал в том же духе, стараясь унизить товарища, унижая этим себя, выкрикивая гадости, о которых потом наверняка пожалеет, — и все это самозабвенно, как пьяница, которого обвиняют в том, что он не дурак выпить. Но Ральфу за годы юридической практики наскучили безобразные сцены. Он сразу устал от перебранки и сразу заметил, что индейцы, прыская со смеху, прислушиваются к ней с упоением.
Никто не признал бы Благонадежного и Респектабельного мистера Прескотта в этом человеке, который взглянул на Вудбери в упор — так, что тот осекся, — и отчеканил:
— Хорошо. Я тебе в тягость. Разреши довести до твоего сведения: я буду рад и счастлив с тобой расстаться.
— Брось дурить! — фыркнул Вудбери. — Куда ты денешься?
Глава VIII
Уже вечерело, когда, провозившись с ремонтом, они, жужжа мотором сквозь завесу дождя, дошли до того места, где обрывались увенчанные тополями утесы, и перед ними открылась старинная вырубка — отличное место для стоянки. Покосившиеся колья, на которых некогда держалась рама для вяления рыбы, свидетельствовали о том, что здесь издавна располагались индейцы.
Вудбери и Ральф даже не подозревали — а проводник Чарли, если бы и знал, нипочем не додумался бы рассказать, — что здесь в 1587 году французские миссионеры-первооткрыватели построили вигвамы и с тех пор ни один путник — будь то губернатор, епископ или одинокий траппер — не проходил мимо, чтобы не отдохнуть в этом месте денек, а то и неделю. Ибо, хотя вокруг все те же девственные леса, что в 1492 году, Мэнтрап — Ривер — столбовая дорога, Бостонский Почтовый Тракт, Великий Северный путь этого глухого края.
Местечко было хоть куда: поросшая травой поляна, сухая, расчищенная от камней, защищенная стеною сосняка. Индейцы поставили палатки и в пять минут развели огромный костер — любому белому потребовалось бы на это не менее получаса. Ральф, продрогший до костей — дождь уже забрался к нему за шиворот и в рукава, — с наслаждением уселся на ящик с провиантом под брезентовым навесом, натянутым на суку у костра, и протянул руки к веселым языкам пламени.
В первый раз они с Вудбери не помирились после ссоры. Между ними стояло напряженное молчание, оба выжидали, оба были настороже.
Вудбери вскочил на ноги.
— Сходить рыбки поудить, — буркнул он.
Ральфу было видно, как, стоя среди прибрежных валунов, он снова и снова забрасывает блесну, изредка вытаскивая щуренка. Надо думать, ему не очень-то сухо там, на камнях. И до чего же у него одинокий, жалкий вид… Ральфу стало совестно. Он застегнул на все пуговицы свой длинный клеенчатый дождевик — с каким восхитительным чувством облегчения он только что расстегнул его! — вздыхая, натянул набрякшие сапоги и зашаркал к берегу.
— Слушай, — сказал он вполголоса, глядя, как Вудбери с безнадежным видом перехватывает леску то одной, то другой рукой, подтягивая к себе блесну, и с его мясистых пальцев капает вода. — Я знаю, от меня действительно не слишком много толку в походе. И у тебя сейчас действительно есть кой-какие основания злиться. Но все-таки, надеюсь, ты не из-за меня ушел от костра?
— Я? Из-за тебя} Будет чушь городить! — нельзя сказать, чтобы это прозвучало обнадеживающе. (Только, боже мой, так и проглядывал в нем тот толстый мальчик, каких много, болезненно обидчивый от сознания своей незначительности, вызывающе задиристый, оттого что его самого вечно задирали и унижали. Отчасти Ральф догадывался об этом — но лишь отчасти, ибо где сказано, что Ральф Прескотт был более щедр и тонок душою, чем любой из нас?) — Представь себе, что я люблю удить рыбу, — продолжал Вудбери. — Настолько люблю, что раз уж я приехал ради этого за две тысячи миль, а может, и за три, не знаю, так уж разреши мне поудить! А от дождя у меня цвет лица не пострадает, не то что у некоторых!
Ральф сказал медленно, обдуманно, хоть и без особого воодушевления:
— Прекрасно. И черт с тобой.
Он вернулся под брезентовый навес, к обволакивающему теплу костра. Он стянул с себя не только куртку, но и клеенчатые штаны. Неизвестно, откуда взялось это чувство, что он поступает вызывающе, позволяя себе нежиться здесь в таком комфорте. И, сознавая, что идет на открытый бунт, не испросив разрешения Вудбери, поскольку до сих пор час каждой трапезы определялся лишь требованиями его желудка, Ральф велел Чарли отломить ему кусок бэннока и налить чашку чаю. Индейцы — люди здравомыслящие, без всяких иллюзий насчет прелестей рыбной ловли под дождем — уже давно грелись чаем в своей палатке, чадной от их дымящейся, мокрой одежды.
Ральф заметил, как Вудбери, двигаясь с удочкой вдоль берега, постепенно скрылся из виду за коленом реки. Он не сомневался, что бледнолицый вождь разыгрывает из себя мученика специально ему в укор, и все-таки не был склонен дать себя разжалобить и снова заманить в неволю. Его уже почти сморила блаженная дремота, но внезапно он очнулся, услыхав звук чужого мотора.
Звук был резкий, напористый, не то что у подвесного мотора Вудбери. Ральф разглядел, как из дымки дождя вынырнула незнакомая лодка и понеслась вверх по реке, держа курс прямо на их бивак. Когда лодка подошла ближе, он увидел, что в ней сидят двое: на носу — молодой индеец с неприятным лицом; на корме — белый в резиновом черном дождевике не первой молодости и парусиновой охотничьей фуражке. Для Вудбери причалить к берегу было целое дело: он долго колебался, выбирая место, приставив ладонь козырьком к глазам; он вскакивал, он зычно и невразумительно совещался с Чарли. Незнакомец, сидя как влитый на корме, уверенно развернул лодку широким полукругом и врезался в прибрежный песок в идеально рассчитанной точке.
Только тогда он встал, стянул с головы намокшую фуражку, выжал ее. Ральф увидел долговязого поджарого мужчину лет сорока — сорока пяти, носатого, с нависшим лбом и рыжеватыми волосами: янки из Мэна, пожалуй, или моряк с острова Кейп-Бретон.
— Не возражаете, если мы станем здесь? — бросил ему незнакомец.
— Нет, отчего же!
Ответ прозвучал независимо, но внутренне Ральф трепетал: он дал согласие без санкции великого Э. Вэссона Вудбери. А кроме того, ему не внушал доверия этот чужак, который помог своему индейцу разгрузить лодку, вместе с ним перевернул ее, вместе поставил приземистую палатку — одну на двоих — и установил внутри противомоскитные сетки. Палатка была не шелковая, в такую любой комар заберется.
— Боже, — вздохнул Ральф. — Этот тип по части мужского геройства заткнет за поле самого Вэса!
Мужчина, пригнувшись, шагнул к Ральфу под навес и, не спрашивая разрешения, сел на плоский ящик с грудинкой.
— Габачком не богаты? У меня кисет весь промок.
Тон у него был довольно приветливый, но на Ральфа он даже не взглянул, словно тот был пустое место, а не человеческая личность, возможно, достойная внимания. Такое равнодушие было обидней мелочных придирок Вудбери.
— Увы, — коротко отозвался Ральф. — Сигареты вот есть. Да, вы, верно, не балуетесь — дамская забава?
— Что вы! Я — с великим удовольствием, если, конечно, найдется лишняя!
В голосе мужчины звучало удивление. Он повернулся и обдал Ральфа светом удивительно прозрачных и доверчивых голубых глаз.
На мгновение Ральф почувствовал к нему симпатию: в нем было что-то простодушное, бесконечно искреннее. Но он курил молча, и Ральф, поглядывая на эти растрескавшиеся руки с длинными пальцами, худые, но ширококостные и, видимо, налитые железной силой, снова приуныл от сознания собственной немощи.
— Слушай, друг, — озадаченно и раздумчиво заговорил немного спустя незнакомец. — Я, верно, где-то дал маху. Ты вот насчет сигарет выразился как бы с обидой. Возможно, я задел за больное место? О господи, вечно со мной та же беда! Должно быть, по части такта бог обидел. Или, может… постой, да у тебя, чего доброго, сигареты на исходе?
