Готфрид Келлер - Мартин Заландер
Он недоуменно посмотрел на мать, потому что не понял, что она имеет в виду и что дурного он сделал.
Служанка засмеялась. И сказала, что Арнольд прав. А г-жа Мария поспешила справиться с легким замешательством, которое охватило ее, когда она обнаружила, что мальчик вмешался в разговор. Родительский ум уже удивляется, когда дети впервые прибегают к поговоркам.
Кто-то позвонил в дверь, одна из дочек выбежала в переднюю и вернулась с телеграммой из Базеля, которая была отправлена Мартином Заландером:
«Я на родине. Приеду в Мюнстербург последним поездом. Встречать не надо, у меня багаж, и я возьму извозчика».
После столь же радостного, сколь и серьезного сюрприза, каковым явилась телеграмма, стали обсуждать, подчиниться ли отцовскому приказу или все-таки отправиться на вокзал; мать решила ждать дома, ведь процедуры с багажом могут затянуться до одиннадцати, а отец быстрее покончит с делами, если ему не придется в толчее здороваться со всем семейством.
Таким образом она выиграла время, чтобы самой как следует разобраться с нежданной вестью. Всего три недели назад она получила последнее Мартиново письмо, где он удовлетворенно высказался о своем финансовом положении и сообщил, что уже подумывает о возвращении домой, может быть навсегда, может быть на время, для улаживания кой-каких дел, он ведь говорил, что, наверно, проделает эту дорогу еще не раз, однако ж ему кажется, нужды в этом не будет. Далее следовал заключительный пассаж о нынешней политической ситуации и будущем родной страны, который Мария Заландер просмотрела вскользь, отложив внимательное прочтение на спокойный часок. Она уважала и даже любила гражданский либерализм мужа и его склонность жить ради общего дела и грядущего, в чем ему уже десятый год странным образом препятствовал Луи Вольвенд. Но сама она не притязала на дальновидность касательно сути обстоятельств и грядущего, довольствовалась готовностью к нынешнему дню, к нынешней минуте.
Теперь Мария достала это письмо, дабы посмотреть, не пропустила ли какое-нибудь место, сулившее близкий приезд, и получше вникнуть в его слова, на случай, если он к ним вернется.
Коли тебя, писал Мартин, радует, что мы более-менее быстро вновь выправили свое положение, то не стоит приписывать это моей особенной ловкости и энергии, скорее уж благосклонному счастью, каковое мне сопутствовало. Впрочем, я тоже приложил известные старания, как всякий человек, который видит перед собою зримую цель. События, происшедшие у вас дома, новая Конституция,[6] установленная нашими республиками, безусловные права, спокойно, без всяких помех принятые нашим народом, — все это я хотел бы увидеть еще в славных начатках и с удовольствием применить, все это зовет меня: приезжай! где ты? И теперь я могу приехать как независимый человек, твердо стоящий на ногах и ищущий лишь возможности помочь и принести пользу! И в какую великую минуту давняя наша свобода делает огромный шаг вперед! Большими едиными нациями мир сомкнулся вокруг нас словно четыре железные стены, но, сделав сей этический шаг, мы одновременно открыли глубочайший источник новой свободной дерзости и жизненной решимости, который позволяет выдержать самое худшее и самое тяжкое, а в итоге побеждает весь мир, пусть даже и в гибели! Такое чувство независимости, бесстрашия и любви к долгу защищает лучше, чем самозарядные винтовки и скальные обрывы и т. д.
Ни единого слова о предстоящей поездке в письме действительно не было. Не иначе как необходимость оной с тех пор вдруг до того возросла, возможно ввиду новых заманчивых известий или ширящихся слухов, что Мартин не устоял.
Он и появился у своих еще до одиннадцати, свежий, веселый, чуть ли не неистовоэнергичный, словно помолодел на семь лет, а не постарел на три года, и принес с собой могучий шквал новой жизни. Обняв его, г-жа Мария ощутила что-то вроде благоговейной робости перед мощью идей, заложенных в слова письма и теперь примчавших мужа через океан в ее объятия.
— Ну и ну! Какие прелестные бакфиши, прямо дотронуться страшно! — воскликнул он, заметив двух девочек и тем не менее сердечно обеих расцеловав.
— Их еще рыбешками называют! — крикнул Арнольд, которому тоже хотелось привлечь к себе внимание.
— Арнольди, негодник, что ты говоришь?
— Ты как раз вовремя, дорогой! — воскликнула жена, громко смеясь и удовлетворенно усаживаясь. — Твой сынишка нынче уже второй раз изволит шутить! Мне кажется, он все никчемные слова собирает!
— Пусть собирает, лишь бы употреблял к месту! Иди сюда, Арнольд, давай поздороваемся как настоящие патриоты, пожмем друг другу руки! Ну-ка, поглядим, как ты вырос! Не слишком, но для твоих одиннадцати лет более — менее неплохо! Как дела в школе?
Он принялся поочередно расспрашивать то мальчика, то девочек, попутно уплетая приготовленный для него ужин, хоть и с множеством перерывов, но в конце концов заметил, что касательно метод и предметов изрядно поотстал и потому не мог задать детям вполне правильные вопросы.
Это не укрылось от г-жи Заландер, и она не замедлила предложить мужу загодя приготовленный привет родного края, сиречь первый кувшинчик молодого вина, купленного в трактире по соседству. Она знала, как он любит этот напиток, которого не видел вот уже десять лет. Прислуга сию же минуту подала на стол мисочку жареных каштанов — дети вправе полакомиться, в память об этом счастливом вечере. В час ночи г-жа Мария подняла всех из-за стола и, наверное, сделала бы это еще раньше, если б не наступило воскресенье.
И наутро выдался поистине дивный осенний день, ранние часы которого Заландер провел в уютном кругу семьи. Лишь один раз он хотел было спросить жену о Вольвенде, но осекся и сказал:
— Нет, нынче я об этом говорить не стану.
Отобедал он тоже дома, а потом неожиданно объявил, что намерен хорошенько прогуляться, побыть среди народа, на воздухе, посмотреть, как тут дышится. И прогуляться он решил один, в обществе своих мыслей. Однако в последнюю минуту передумал и решил взять с собою мальчугана. Арнольда не пришлось приглашать дважды, он живо собрался и с важным видом вышел вместе с отцом из дома.
Начался сезон молодого вина, и на улицах царило оживление. Заландер с мальчуганом сделали большой круг по городу, всюду слышалась танцевальная музыка, манившая к себе молодежь обоего пола. Встретились им, к примеру, и отряд стрелков, которые с ружьями на плече шагали на последние воскресные стрельбы, и группа гимнастов с шестами на плечах, во главе с барабанщиком. И пестрые толпы всякого народа, веселого и безразличного, кое-кто хмурый, на что-то ворчащий, однако настроя и блеска нового времени, духовного порыва, слегка торжественной серьезности, которую искал, Мартин обнаружить не смог. Из переулков и кабаков долетало пение, песни были старинные, и люди, как водится, знали только первый куплет и, скажем, последний; если кто-нибудь умудрялся вспомнить средний, то остальные подпевали без слов. На одной из пыльных улиц кучка подвыпивших юнцов учинила драку, словно у молодых граждан, привыкших размышлять над законами, за которые им должно голосовать, нет более благородных способов договориться. Через каждые сто шагов попадались попрошайки — с гармошкой или с пустым рукавом, тогда как рука была спрятана за спиной. Словом, все было точь-в-точь как издавна повелось в осеннее воскресенье, и надо полагать, к концу дня иные из самых безответственных мужчин потеряют способность стоять на ногах.
Заландер легонько тряхнул головой, внимательно оглядываясь по сторонам. Что ж, сказал он себе, все великие перемены сопряжены с переходным периодом, к ним надобно привыкнуть! Но я-то думал, уже сам факт такого события придаст земле и небу иной облик! А в конечном счете именно прирожденная скромность, безобидная привычка не позволяет народу, да, наверное, не позволит и впредь с легкостью рядиться в более изысканную тогу!
Они вышли к довольно большому ресторану, заполненному как будто бы простой публикой; изнутри доносился ровный рокочущий гул, верный признак того, что лев Народ спокоен и доволен. Поскольку же на вопрос, не хочет ли он пить, Заландеров мальчуган без промедления ответил «да», отец провел его внутрь, в большой зал, полный мужчин, молодых и постарше, среди которых лишь кое-где сидели женщины.
С некоторым трудом отец и сын все же отыскали пока не занятый столик. Но едва успели сесть и отведать немного пива, как подошли еще двое, бесцеремонно заняли свободные места и тоже заказали пиво. Один явно из южных немцев, второй — швейцарец, причем из окрестностей Мюнстербурга. Усы и бородка подстрижены на французский манер, шляпа сдвинута на затылок, для вящего удальства. Не обращая внимания на окружающих, оба сей же час продолжили громкий разговор.
— Я уже говорил, — грубоватым тоном сказал швейцарец, — ты меня знаешь! Я себя одурачить не дам!
