Толстой Л.Н. - Полное собрание сочинений. Том 85
2) О жизни и смерти, то, о чемъ я такъ много напряженно думалъ это послѣднее время и о чемъ вы, я вижу, и думали и думаете. Человѣку, вамъ, мнѣ, представляется въ извѣстный періодъ его жизни удивительное и ужасающее сначала внутреннее противорѣчіе его личной жизни и разума. «Я, только я, все для меня, внѣ меня все мертво — интересенъ, важенъ, дорогъ для себя только я, и я не вѣрю въ свое уничтоженіе, хочу жить вѣчно, не могу себѣ представить жизни безъ себя», и вмѣстѣ съ тѣмъ этотъ ужасный разумъ, соединенный въ одно съ моимъ я, говоритъ мнѣ ясно, несомнѣнно во первыхъ, что я не одинъ, а что такихъ я, съ заявленіемъ такихъ же требованиій исключительности, безчисленное количество, что мнѣ неизбѣжна борьба съ этими я и погибель въ этой борьбѣ, во-2-хъ, что стремленія моего я не согласны, а прямо противорѣчивы общей жизни, соприкасающейся со мной, въ 3-хъ — то, что отъ меня, отъ столь драгоцѣннаго мнѣ я, хотящаго жить вѣчно, только и существующаго по моему чувству, въ лучшемъ случаѣ останется удобреніе для будущихъ чужихъ жизней, а то не останется ничего. Это противорѣчіе, кажущееся страшнымъ, когда оно вполнѣ сознается, лежитъ между тѣмъ въ душѣ каждаго человѣка, ребенка, даже составляетъ необходимое условіе жизни человѣка, какъ разумнаго существа. Противорѣчіе это было бы ужасно, если перестать жить, дѣйствовать, — и смотрѣть на него. Но это-то противорѣчіе и выростаетъ изъ жизни, и сопутствуетъ жизни и видоизмѣняется вмѣстѣ съ жизнью. — Противорѣчіе это для человѣка не можетъ быть разрѣшено словами, такъ какъ оно есть основа жизни человѣка, a разрѣшается для человѣка только жизнью, — дѣятельностью жизни, освобождающей человѣка отъ этаго противорѣчія.
Жить нужно, иначе противорѣчіе разорветъ жизнь, какъ разорветъ не работающій паровикъ. И дѣйствительно всѣ люди живутъ и жизнью освобождаются отъ этого противорѣчія, когда оно зарождается. Когда оно зарождается, потому что противорѣчія нѣтъ въ зародышѣ, въ ребенкѣ, въ идіотѣ. Разумъ, производящій противорѣчіе, зарождается на тѣхъ же существахъ, живущихъ и взрожденныхъ личной жизнью. Природа, Б[огъ] производитъ наибольшіе результаты при наименьшемъ усиліи. Разумъ не является новой силой, а рождается на той же силѣ жизни, составляетъ цвѣтъ ея. Енергія жизни, проникнутая разумомъ, производить новую работу жизни тѣми же орудіями. Разумъ разцвѣлъ, противорѣчіе появилось, а жить нужно, т. е. жизнь требуетъ дѣятельности, какъ падающее колесо подъ ногами лошади.1 — Жить надо съ разумомъ, производящимъ противор[ѣчіе], и является борьба: жить старой личной жизнью, к[оторою] жилъ съ молода, и не слышать голоса разума, не видѣть противор[ѣчія] или отдаться разуму и на пути его искать разрѣшенія.
Мы всѣ находимся въ этомъ положеніи и всегда находились въ немъ. Въ то время даже дѣтства и юности, когда вы, не глядя на это противорѣчіе, росли и развивались для себя, только для себя, мы этимъ самымъ развитіемъ ростили въ себѣ неизбѣжный разумъ, к[оторый], выросши, уничтожаетъ нашу личную жизнь. Никуда не уйдешь отъ этаго положенія. Приходитъ время, и противорѣчіе становится передъ человѣкомъ во всей силѣ: хочу жить для себя и хочу быть разумн[ымъ], а жить для себя неразумно.
Мы называемъ это противорѣчіемъ, когда оно въ первый разъ ясно представляется намъ, и такъ оно чувствуется намъ. Но противорѣчіе ли это? Можетъ ли быть противорѣчіемъ для человѣка то, что есть общій законъ его жизни? Вѣдь если такъ, то и для сгнивающаго зерна есть противорѣчіе то, что оно сгниваетъ, пуская ростокъ.
Въ самомъ дѣлѣ, въ чемъ противорѣчіе для меня, когда я лежу и мнѣ больно, и я хочу двигаться и радоваться или, даже не больной, хочу ѣсть, наслаждаться? Въ томъ, что хочу наслаждаться, а разумъ показываетъ мнѣ, что въ этомъ нѣтъ жизни, — противорѣчія нѣтъ, а есть уясненіе жизни, если я повѣрю разуму. Противорѣчіе только тогда, когда я не вѣрю разуму и наперекоръ ему говорю безъ всякаго основанія, что въ личномъ наслажденіи есть жизнь. Противорѣчіе было бы тогда, когда разумъ бы сказалъ, что въ наслажденіи нѣтъ жизни и нѣтъ жизни вообще; но онъ не говоритъ этаго, а говорить, что въ личномъ наслажденіи нѣтъ жизни, но что есть жизнь разумная. Противорѣчіе только тогда, когда я не хочу слушать голоса разума. Разумъ показываетъ необходимость перенести сознаніе жизни изъ личной жизни во что-то другое, онъ показываетъ ненужность, безсмысленность личной жизни, обѣщая новую жизнь, какъ проростаетъ зерно, распирающее косточки вишни. Противорѣчіе только тогда, когда мы ухватились за ту внѣшнюю форму жизни, к[оторая] имѣла значеніе въ свое время, но отжила. Если мы не слушаемъ требованій разума, то мы не хотимъ или не можемъ идти дальше по пути, открываемому разумомъ. Когда оболочка зерна, тогда, когда зерно разбило ее, хочетъ утверждать свою жизнь, то, что мы называемъ противорѣчіемъ, есть только муки рожденія къ новой жизни. Стоитъ только не противиться неизбѣжному уничтоженію личной жизни разумнымъ сознаніемъ и отдаться этому разумному сознанію, и открывается новая жизнь, какъ для рожденнаго. Не рожденный не знаетъ того, чѣмъ онъ страдаеть, рожденный узнаетъ свою свободу. Только рожденный разумно познаетъ то, отъ чего онъ спасся своимъ рожденіемъ, и познаетъ благо рожденія. И рожденіе это также неизбѣжно, какъ плотское рожденіе, для человѣка, дожившаго до періода яснаго внутренняго противорѣчія. Въ самомъ дѣлѣ, въ немъ тотъ вопросъ, к[оторый] представляется человѣку, дожившему до періода яснаго противорѣчія. 1) Я живу для своего наслажденія. Все живетъ для того же. Всякое мое наслажденіе нарушаетъ наслажденіе другихъ. Я долженъ вѣчно бороться. И если даже успѣшно буду вѣчно бороться, я не могу не бояться, что всѣ эти борящіяся за свое наслажденіе существа не задавятъ меня. И страданія и страхъ. Дурно. 2) Смыслъ жизни для меня мое счастіе; міръ же живетъ весь вокругъ меня чѣмъ-то другимъ. и весь міръ для меня безсмыслица. И 3) самое ужасное, включающее въ себя все: весь смыслъ моей жизни — моя жизнь, и каждымъ движеніемъ, каждымъ дыханіемъ я уничтожаю эту жизнь и иду къ погибели всего. Я все это ясно вижу, не могу не видѣть, разумъ, составляющій часть моего я, не переставая, указываете мнѣ это. Что мнѣ дѣлать? Жить по прежнему, какъ я жилъ съ дѣтства, нельзя, нельзя жить косточкой, она лопнула, выросло зерно — разумъ, уничтожающій смыслъ каждаго шага жизни. Попробовать спрятать этотъ свѣтъ, забывать то, что показываетъ разумъ? Не легчаетъ. Спрятанный разумъ проявляется въ видѣ совѣсти, отравляющей всякій шагъ жизни. Хочешь, не хочешь, чел[овѣкъ] долженъ сдѣлать одно: похоронить свою личную жизнь, поблагодаривъ ее за все, что она дала, а она дала, выростила разумъ, и перенести — не перенести, это невѣрное выраженіе, п[отому] ч[то] включаетъ понятіе произвола, а тутъ нѣтъ произвола — не перенести, а отдаться той одной жизни, к[оторая] остается послѣ уничтоженія личной жизни. Это страшно, непривычно, чуднò сначала, но дѣлать нечего. Нельзя не отдаться ей, п[отому] ч[то] она одна зоветъ къ себѣ, она принимаеть въ себя, какъ принимаеть въ себя сосудъ падающее тѣло. Нельзя не отдаться ей, п[отому] ч[то] она одна разрѣшаетъ всѣ противорѣчія личной жизни. Личная жизнь — борьба, жизнь разумная есть единеніе. Личная жизнь есть несогласіе, противленіе жизни міра, жизнь разумная вся въ согласіи съ жизнью міра. Жизнь личная уничтожается смертью. Для жизни разумной нѣтъ смерти. Нѣтъ смерти, п[отому] ч[то] человѣкъ переноситъ свою жизнь въ служеніе вѣчному закону міра, и потому цѣль его жизни становится не жизнь, но служеніе. Онъ умираетъ плотски на служен[іи] и не знаетъ смерти.
Но это невозможно, скажутъ тѣ, к[оторые] не могутъ отрѣшиться отъ личной жизни. Напротивъ, невозможно обратное, невозможно не жить внѣ себя. И всѣ люди живутъ такъ. Только это есть ихъ дѣятельная жизнь: семья, имущество, отечество и т. п. Прививокъ разума, выросшій на дичкѣ жизни, есть единственный двигатель жизни. Онъ поглощаетъ все, и всякая дѣятельность жизни облекается въ разумную, безсмертную жизнь.2
Полностью печатается впервые. Начиная с пункта 2-го было напечатано с некоторыми сокращениями в издании С. А. Толстой «Собр. соч. гр. Л. Н. Толстого», т. XV, М. 1911, под заглавием: «Письмо к А. Д.». Подлинник — на двух полулистах и двух листах почтовой бумаги — имеет, за исключением первых строк, характер сильно измаранной рукописи, в которой многие места, как и отдельные строки и слова зачеркнуты, а между строками мелким почерком сделаны замены или вставки. Ни обращения, ни подписи в письме не имеется, так же как не имеется на нем каких-либо пометок посторонней рукой. Время его написания определяется указанием самого Толстого в письме его к Черткову от 3—4 октября (№ 118).
Письмо это, разростаясь, стало превращаться в статью на тему о жизни и смерти (см. ниже, прим. 2) и в подлиннике послано А. К. Дитерихс не было. Копия же его была вручена Черткову в октябре 1886 г., когда он заезжал, проездом из Лизиновки в Петербург, в Ясную поляну, и передана им А. К. Дитерихс.
