Дюла Ийеш - Избранное
— Готовится еще один шлягер — о погонщике волов.
— Эстрадная песенка?
— Румба.
Я с уважением отношусь ко всякому начинанию, если оно продиктовано желанием что-то дать народу, массам. Слов нет, издеваться над подобного рода безвкусицей — тема благодатная, но это никак не способствует решению вопроса. Что же теперь, пролетариям нельзя танцевать танго? Погонщикам волов не петь шлягеры? Им, что же, на веки вечные заказано все, кроме мужицкого чардаша? Но это не что иное, как лишение прав, и, значит, столь высокомерная точка зрения еще более достойна иронии. Ну, а если они все-таки танцуют танго, где взять соответствующие ритму слова? Я не предполагал, что участники конференции с ходу разрешат этот вопрос — уже по одному тому признаку, что решать его сюда, в гущу народную, они прикатили на машинах, — но самую проблему я считал весьма серьезной. Капля яда, скрытая в словах графини, всколыхнула во мне море горечи. Меня не смешит, что рано или поздно сталеваров на холсте и в бронзе будет больше, чем в жизни. (Из-за выигрышности их облика — с рабочей штангой, подобно Нептуну с трезубцем.)
Без обиняков говоря, я придерживаюсь того мнения, что пламенная страсть — буде таковая существует — по праву должна прийтись именно на долю мартеновцев, только что отошедших от раскаленной печи, а там уж их личное дело решать, нужна она им или нет.
— Так пойдите растолкуйте им все это вашим блестящим стилем.
— Я подумаю.
Но подумал я о другом. Напряжение, казалось, вибрировало в воздухе. С каким бы «обезболиванием» ни проходил этот «переход на новый путь» — как раньше выразился граф, — больше они не желали о нем и слышать.
— Если вы сочтете мой вопрос бестактным, прошу вас, опустите ответ. То, что претерпели вы, и то, что произошло здесь с целым классом землевладельцев, в основном можно было предвидеть. В том числе и ваше теперешнее положение. Так почему же вы пассивно дожидались свершения событий, почему не стронулись с места?
— Вы хотите сказать, почему мы не бежали?
— Особенно в ту пору, когда это еще можно было проделать с комфортом.
Граф не успел ответить, в разговор вмешалась княгиня:
— А вы достаточно отложили для Матильды?
— Сегодня не наша очередь.
— Нет, наша.
— Там хватит еды.
— А если она принесет судки?
Речь шла о какой-то родственнице, которая, на манер бедных студентов прежних времен, постоянно, вернее, только по воскресеньям, питалась у разных людей.
— Во-первых, мы не стронулись с места оттого, — обстоятельно продумав ответ, начал граф, — что у меня был высший балл по стратегии. Даже более того, я сам преподавал стратегию.
— И по канонам этой стратегии сюда должны были прийти англосаксы.
— Вот именно. Сию азбучную истину можно высчитать с точностью до ста — двухсот километров. Мы были уверены, что союзники встретятся у Тисы.
— А русские перечеркнули ваши расчеты.
— Своей артиллерией. Как свидетельствует история, в этом они всегда показывали себя молодцами. Еще Петр Великий выигрывал сражения пушками. Скрытно сосредоточить огневые средства и, получив преимущество, ударить туда, где противник меньше всего ожидает.
— А когда стало ясно, куда ветер дует?
— Нельзя было удержаться, чтобы, наблюдая за событиями в перспективе, — а ничто не дает более наглядной перспективы, чем карта, — не потирать руки от удовольствия. Как суетились немцы! А Хорти!
— Ну, а когда началось повальное бегство? Ветеринаров, страхагентов, управляющих имениями, священников…
— Пардон. Священники — нет. Я не знаю ни одного бежавшего священника.
— Вношу поправку: управляющие имениями, судьи, да, пожалуй, и мелкие служащие. В Алшо-Эмшеде даже цирюльник полагал, что он подвергается «страшной опасности», поскольку он ходил в замок брить господ.
— Их поведение всецело зависело от душевной настроенности. А человеку иной раз довольно самого малого, чтобы успокоиться. Мы получили журнал из-за границы. Там был снимок: английский министр иностранных дел стоит рука об руку со своим советским коллегой. Многие сделали из этого далеко идущий вывод, что, как бы это сказать…
— Что революция откажется от раздела земли?
Граф рассмеялся: почти так!
— Теди, к примеру, почему не бежал?
— Художественная коллекция. В бронированном подвале!
— А у него осталось что-нибудь?
Поговаривали, будто Гойю из его коллекции в прошлом году внесли в каталог одного из нью-йоркских музеев.
— Ничего не осталось, даже простенькой репродукции.
— Ведь у него хранились четыре картины Гойи?
— Картин только две и два рисунка.
— А остальное?
— В основном голландцы.
— И все забрали сразу?
— Сначала только Гойю. Эти картины были широко известны.
— Кто забрал?
Граф ограничился паузой. Писатель последует его примеру. Теперь уже никто не помнил, какой музей изготовил ту бумажную липу с печатью в ладонь, по которой тогдашний хранитель замка дядюшка Мезеи выдал из рухляди, загромождавшей коридоры, именно то, что просили. Даже если бы ему принесли рецепт безымянной клиники и потребовали соответствующим тоном и достаточно напористо, он и тогда выдал бы все, что перечислено в бумаге. Некий видный — и дальновидный — заправила одной из наших крупных буржуазных партий якобы таким образом обеспечил себе благосостояние после отхода от общественной деятельности на заграничный покой. Хотя на те ценности, что углядели таким вот путем в венгерских замках глаза, зорко видевшие даже в смутные времена, можно было бы учредить солидный резервный фонд и обеспечить пенсией всех всплывших на минуту и вновь канувших в забвение общественных деятелей.
20
После обеда подали не кофе — сказали, кофе в доме нет, — а чай.
— Как у русских.
Я похвалил. Чай был отменный.
— Это от графа Саутгемптона.
— Что прислал граф Саутгемптон?
— Полфунта чая.
— И больше ничего?
— Просил принять как рождественское поздравление!
— Это меняет дело.
— Матильда идет!
— Как Матильда?
— Да-да, это она.
Окна кухни — как я уже упоминал — смотрели не в парк, а непосредственно в поле. Выжженная зноем степь открывала глазу простор на многие километры. По ней — очень далеко — двигалась едва заметная серая точка.
— Только Матильда, и никто другой, ходит вот так, напрямик, не признавая дороги.
— Никак не может усвоить, что существуют дороги для пешеходов!
С меня довольно было картин этого призрачного мира, этих туманных миражей. Нос мой воспринимал запахи вполне земные, с нёбом вступали в соприкосновение самые реальные вкусовые ощущения; мои органы чувств регистрировали факты. Тем абсурднее казались мне все эти выморочные фигуры, и сама эта призрачная ситуация становилась все более тягостной.
Материализованное из небытия несуразное положение начало утомлять, постепенно одурманивать меня.
На столе было полно крошек. Эскадрильи бомбардировщиков из-под потолка снизились до самой скатерти, не нарушая своих зловещих порядков, все такими же густыми тучами. К тому же дома меня ждали дела, я и на этот день назначил себе урок из перевода. Кроме того, я обещал занести бутылки. И — я не в силах сейчас отрицать еще одну причину, хотя в то время я всячески старался не допустить ее до своего сознания.
Кто из школяров пусты — на ногах еще яловые сапоги, но в голове уже чарующие песенные напевы Вёрёшмарти и Кишфалуди, — кто не засматривался на прямую и стройную, как амазонка, деву, с лицом, повернутым к ветру, под вуалью, трепещущей вслед, когда она верхом или в карете четверкой проносилась мимо него по малолюдной дороге отчего края. Маргаритой или Матильдой звали ту, что иногда пролетала по дороге мимо нашей пусты — сперва окруженная кольцом воспитателей, а после, видимо, кавалеров.
— О, это характер! Матильду вам надобно видеть всенепременно! Именно вам! Она, можно сказать, просится на перо! — в один голос принялись меня заверять и графиня и секретарша, наконец хоть в чем-то придя к единодушному мнению.
Я с беспокойством всматривался вдаль, где какое-то существо, не крупнее кузнечика, само того не ведая, двигалось прямо на мое перо.
— Какая же это Матильда? — спросил я несколько неестественным голосом, опасаясь разрушить свои воспоминания.
Та самая Матильда, обручение которой с лордом Галифаксом не состоялось оттого, что на свадьбу будущего герцога Дублинского ее пригласили второй свидетельницей, после графинь Оксфорд; и ее будущий свекор не возражал против столь вопиющего попрания иерархических прав, даже более того, выказал намерение склонить ее к уступке, хотя этот несостоявшийся свекор прекрасно знал, что, будь сии дамы хоть тысячу раз графинями Оксфорд, это ничуть не меняло дела, поскольку ее бабка по матери была Редеи, то есть состояла в родстве с королевским домом Ганноверов, и, значит, буде Матильда пожелает, она «по первому докладу» может быть принята самой королевой английской.
