Равнина Мусаси - Куникида Доппо

— Все здоровы. Хотят скорее увидеть тебя.

— Тётя, а вы передали им мою просьбу насчёт боковой комнаты?

— Видишь ли, к сожалению, она сейчас занята, но, очевидно, через неделю освободится.

— Вот как! — Я был немного удивлён.

— Да, к ним приехал гость из Кореи и остановился как раз в этой комнатке, — проговорила она серьёзно.

— А что это за гость из Кореи?

Вопрос, конечно, был неуместный. Огава вёл с корейцами торговлю, и в Фусане у него было много знакомых, без малого родственников. Из Марифу в Фусан переехало очень много народа. Кроме Огава, в этой деревне с корейцами торговали ещё семей пять. У них были свои суда в пятьдесят, семьдесят и девяносто тонн. Корею жители Марифу вовсе не считали за заграницу. Для них она была ближе, чем Токио и Осака. И жители Умасима, небольшого острова, отстоящего от Марифу всего на несколько тё, большей частью переехали в Фусан или Чемульпо, и в их опустевших домах жили только сторожа. Так что не было ничего удивительного в том, что гость к Огава приехал из Кореи. Может быть, это даже родственник. И всё-таки почему-то я спросил о нём с беспокойством и неприязнью: «Что это за гость?»

— Точно я не знаю, но видно по всему, важная персона. По крайней мере, ему уделяют много внимания.

— Не родственник?

— По-моему, нет. О-Цунэ-сан [21] не рассказывала о нём. Да, кажется, и не земляк. Скорее всего, какой-нибудь клиент. Но это я так думаю, а точно не знаю.

— А он один?

— Нет, вдвоём с приказчиком. По-моему, с приказчиком.

— А этот господин, как он… молодой?

— Да я с ним почти не встречалась. Вот только видела один раз, да и то издалека, когда он вечером прогуливался по берегу. Кажется, молодой.

Тётка говорила, ничего не подозревая, но у меня на душе заскребли кошки. Мне стало досадно и обидно и сразу расхотелось ехать к Огава. Я чуть не сказал: «Тётя, а я, пожалуй, не буду брать у Огава эту комнату», — но промолчал и спросил только:

— И долго он собирается у них пробыть?

— О-Цунэ-сан говорила — может, неделю, а может, и завтра уедет, она и сама толком не знает.

— Да, впрочем, если у Огава нельзя, неплохо будет и у Асада.

— Да, но Огава так ждут тебя. Пока освободится эта комната, поживёшь в главном доме. Завтра и поехал бы. Вот уж они обрадуются! Твой приезд доставит им такое удовольствие!

— Вы думаете?

На душе стало немного спокойнее. Но я знал, что помещение у них небольшое, а народу и без меня много, так что решил подождать, пока уедет гость из Кореи.

Но почему-то тётка ничего не рассказала об Айко.

А разве мог я сам спросить о ней? В общем, я был разочарован.

После обеда мы с тёткой распределили подарки и отправили их с посыльным нашим родственникам. И четверым сёстрам Огава (пятая вышла замуж и уехала от них) тоже послали по подарку. Только одна вещь, которую я скрыл от матери и не показал тётке, а хотел из своих рук передать Айко, осталась на дне корзины.

X

На следующий день после обеда, как это водится у жителей гор, тётя, служанка и работник — все разбрелись по прохладным местечкам на отдых. Это время в горных деревушках самое тихое, ни в поле, ни в горах не увидишь ни души.

Тётя и мне предложила немного отдохнуть, и даже принесла для меня в небольшую комнатку всё вплоть до подушек. Но мне не хотелось спать, ведь я в Токио не привык отдыхать после обеда. Не теряя времени, я положил за пазуху несколько книг и вышел из дому. На мне летнее кимоно, подвязанное мягким кушаком, соломенная шляпа с широкими полями, в руках тросточка, и я шёл, подставив грудь свежему ветру.

Стоял разгар лета, самое пекло, когда солнце светит прямо в голову. Но мне очень нравится бродить без всякой цели по холмам, по полям в летнюю жару, в самый зной. В такие минуты я благословляю лето за его дары. Чувствуешь себя легко, бодро, в глубине души ощущаешь прилив энергии. И уж бродишь без устали. Когда в городе вспоминаешь такие прогулки, твоя мечта улетает от пыльных улиц и летит вслед за далёкими тучками к западу. Сердце сжимает тоска. Забрасываешь все дела, всякие заботы, и самому хочется лететь за мечтой. И ты уже в мире грёз.

Сначала я забрался на самый большой холм, который называют здесь «высокой башней». Но он хоть и самый высокий, а до вершины можно добраться всего за десять минут. На склонах его растёт только низкая сосна, и поэтому совсем нет тени. Это особенность его пейзажа. Напротив — тоже небольшой холм. На его вершине растут старые сосны, и их корни расползаются во все стороны, как змеи. У подножия холма раскинулся смешанный лес. Здесь и вид красивый, и прекрасное место для отдыха. С вершины «высокой башни» я оглядел родные места. На юге в просвет между горами было видно море, а над ним в небе висели облака.

Благословив свою деревню, как всегда красивую, тихую, мирную и плодородную, я спустился на соседний холмик.

Усевшись под сосной на корень, я достал из-за пазухи книгу, положил её на колени и взглянул на необъятное небо. Оно было так величаво, так спокойно и неподвижно, как будто заковано в сталь. Солнце, не моргая, смотрело на мир земной. Я почувствовал, как в меня вливается живительная сила, как от молодой листвы, дремотной и опьянённой солнцем, поднимается лёгкая испарина. Казалось, весь свет вселенной изливался сюда. А кругом мир и безмолвствовал, и был полон голосов. Прислушавшись, я различил у себя над головой лёгкий шум ветерка, пробегающего в вершине сосны. Это была далёкая неясная мелодия, ещё более далёкая, чем завывание зимнего ветра. Книгу, лежавшую у меня на коленях, я читал уже не первый раз, но до сих пор не потерял к ней интереса. Это одна из моих любимых книг [22]. Начав читать, я вскоре уже забыл, что нахожусь в своей деревне. Душа унеслась в Абиссинию, в «Долину счастья». Там, в этой тихой долине, живёт молодой человек, и горячая кровь зовёт его к поискам чего-то нового. Кисть Джонсона окутала меня туманом фантазии, и мне уже нелегко было вырваться оттуда. Я забыл о времени. «Где же всё-таки эта счастливая страна?..» Я запрокинул голову, полузакрыл глаза и расправил крылья призрачной мечты. Солнце всё больше клонилось к западу. Стоял разгар летнего дня. На небе всего лишь одно серебристое облачко. Оно плывёт не спеша. И трава, и деревья, и поля, и холмы — всё опьянено солнечным светом. Дух растворяется, тело томится. В лесу лениво и монотонно стрекочут цикады. Кажется, что поток солнечного света течёт бесконечно, а этот длинный летний день продолжает собой вечность.

Свободный дерзновенный дух природы, не поддающийся силе человеческого воздействия, исходил от всего: от неба, от земли, от облаков, от холмов, и я чувствовал, как он властно овладевает мною.

«Да! Так где же эта страна истинного счастья?» Я встал и, погруженный в мысли, принялся расхаживать большими шагами. Точно так, как вчера утром на холме, возле дома.

Разве не в истинной свободе истинное счастье? Разве не впервые люди, обладающие уже каким-то душевным складом, приобрели свободу, живя среди полей и садов? Развился труд. Появилась материальная независимость: одежда, еда. Появилась любовь к чтению, и наша душа нашла утешение. Природа предоставила человеку пастбище для его души и тела. Всё это нам даровано небом. А мы отказываемся от этого дара, обрекая себя на бессмысленные страдания, и из честолюбивых устремлений бросаемся в город. И всё это «ради дела», «из чувства долга», «на благо страны и народа», «для человечества». Но так ли это? Может быть, это самообман? Может быть, мы порабощаем себя этими красивыми фразами?

Да разве сам я не чувствую на себе оков? Разве по душе мне городская жизнь? Конечно, нет. Там ты если не раб тщеславия, то дитя роскоши и развлечений. Там проводят жизнь в погоне за призрачным золотым тельцом, который маячит перед глазами и манит за собой. Разве есть у них свободная минута, чтобы немного успокоиться, оглядеться вокруг и насладиться жизнью? Каждый преследует свою цель, и все бегут наперегонки что есть мочи.