Альваро Кункейро - Человек, который был похож на Ореста
В дверях дон Леон вежливо поклонился, принял приглашение сеньора Эусебио сесть напротив него и извинился: ему безусловно следовало явиться в Иностранное ведомство раньше, но он ждал, пока прибудут конь и паж с вещами, так как в чемодане находилось разрешение на путешествие, данное ему отцом, — по византийским законам без подобного документа старшие сыновья не могли пускаться в путь. Тут он показал сеньору Эусебио бумагу — пергамент, скрепленный четырьмя императорскими печатями, висевшими на пурпурных лентах.
— Я зовусь Леон, сын Леона, и путешествую, чтобы посмотреть мир, изучить породы лошадей и сравнить обычаи разных стран, исследуя театр каждой из них.
Сеньор Эусебио, улыбаясь, кивнул:
— Какие аристократические занятия! Ваша милость богаты?
— У отца в наших краях есть замок, вокруг него плодородные поля, а от матери, мир праху ее, я унаследовал большие стада в Армении, да еще право взимать плату за проезд по одному мосту, где всегда большое движение. С собой у меня двенадцать унций царской чеканки.
Вытащив кошелек из-за пазухи, он неторопливо развязал его и вытряхнул двенадцать золотых монет, которые покатились по столу.
— Это римские, — добавил он.
— Какую религию исповедуете? — спросил Эусебио, начав заполнять регистрационный журнал.
— Душа бессмертна.
— Семейное положение, возраст, особые приметы?
— Холост, тридцать лет, над пупком есть родимое пятно в форме звезды.
Сеньору Эусебио казалось неучтивым попросить знатного чужестранца показать родинку, но, пока он колебался в нерешительности, просьба оказалась ненужной. Дон Леон уже развязал пояс на широких штанах с треугольной кокеткой — кажется, этот покрой называется именно так, — спустил пониже трусы, приподнял рубашку и обнажил живот перед офицером. Стала видна голубоватого цвета звездочка с двенадцатью концами. Тот кончик, что соответствовал бы направлению на север у розы ветров, был подлиннее и потемнее остальных.
— Кто-нибудь изучал ваш знак?
— Да, греческие пророки. Он предвещает, по их мнению, старость без немощи, много детей и удачу в делах отмщения. Посмотрим, сбудутся ли предсказания, а сейчас я молод, жены у меня пока нет, да и мстить мне некому.
Воспитанность чужеземца покорила сеньора Эусебио, ему понравился его спокойный и открытый взгляд, благородные манеры — например, то, с каким достоинством он вытряхнул на стол золотые монеты. Такой жест мог позволить себе лишь человек высокого происхождения и щедрой натуры. Сеньор Эусебио позвонил в колокольчик и вызвал офицера секретной службы. Тот явился, неся в руках печать и баночку с красной краской, и дон Леон протянул ему свою правую руку. Надо было поставить клеймо, и сеньор Эусебио произвел эту операцию необычайно ловко — за долгие годы он приобрел большой опыт. Однако, когда офицер приподнял печать, обнаружилось, что именно там, где стояли слова Egistus Rex,[18] вся краска осталась на месте. На открытой ладони чужестранца клеймо оказалось неполным, он протягивал вперед руку как раз на уровне пряжки пояса, на которой змея обвивалась вокруг оленя. Давным-давно по такому знаку узнавали друг друга товарищи Ореста, и до сих пор правила обязывали секретных агентов сообщать о возвращении Ореста, если только такая эмблема где бы то ни было попадется им на глаза.
Офицер и чужеземец обменялись взглядами, дон Леон улыбнулся и произнес скорее для себя, чем для сеньора Эусебио:
— Если бы все, кого вы считали Орестами, оказывались бы ими, быть Орестом не имело бы ни малейшего смысла.
И вышел.
Сеньор Эусебио легонько стукнул себя по лбу, словно помогая своим мозгам проникнуть в тайный смысл этого высказывания, которое казалось позаимствованным из второй книги прорицаний Сивиллы и было столь близким к истине.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Эгист, сопровождаемый мастером-оружейником, хромым бискайцем, и интендантским офицером, закончил утренний обход своих военных складов, на что обычно тратил по понедельникам больше часа. В первые годы своего правления царь соблюдал традицию и проверял боевую готовность войск на плацу; он сам поднимал мечи и копья, натягивал луки, стрелял из карабинов и винтовок по раскрашенным шарам из надутых мочевых пузырей, которые раб поднимал на шесте над зубцами стены. Теперь же Эгист ограничивался осмотром: вычищены ли ружья, хорошо ли смазаны лезвия мечей; а потом останавливался погладить приклад своей любимой винтовки под названием «Молния». Он помнил, как когда-то сразил из нее гигантского каледонского вепря одним выстрелом мелкой дробью прямо в лоб. Осмотрев склады оружия, царь поднимался на самый верх старой башни — туда вели сорок восемь ступенек винтовой лестницы, — чтобы проверить, как работает дозорная служба. Здесь всем ведал сержант по имени Гелион, большой знаток оптики, дальний родственник царя по материнской линии. Еще в нежную пору детства бедняга окривел на правый глаз и решил восполнить свой недостаток зрения при помощи увеличительных линз. На этом поприще юноша преуспел и познал все тайны устройства подзорных труб. Благодаря его науке Эгист мог осматривать свои владения, и порой взор царя омрачала тоска: в последние годы многие приграничные области были потеряны. Графы, владевшие холмами и плодородными долинами, продолжали называться его вассалами, однако вместо положенных податей присылали во дворец самое большее коровью шкуру, а чаще ограничивались корзиной яблок или молочным поросенком. А ему все недосуг заняться бунтовщиками: знаменитый Орест-мститель никак не желает появиться, а это связывает его по рукам и ногам и не дает отлучиться из дворца. Когда-то давным-давно цари каждый день поднимались на зубчатые стены, дабы осмотреть долины и тропинки на склонах: меж холмов на равнине разворачивалась кавалерия; приказы относили командирам почтовые голуби, а порой взмывала ввысь сигнальная ракета. Царь, держа в руках знамя, приветствовал свои войска. И все это кануло, погибло из-за Трои. Эгисту же в первые годы царствования пришлось посвятить большую часть времени и денег на то, чтобы сохранить корону — ведь получил-то он ее, в конце концов, преступным путем. Долгими часами царь припоминал подозрительные слова и жесты приближенных, крался на цыпочках по коридорам и галереям в надежде застать врасплох тайное Сборище заговорщиков. Под предлогом изучения квадратуры Луны Эгист повесил во всех залах и приемных зеркала; продавцы всегда заверяли его, что их товар обладает магическими свойствами, но обещания оказывались пустой болтовней: когда царь хотел увидеть лица изменников, на поверхности стекла никакого изображения не появлялось. Жизнь загублена! А все началось как раз здесь, на этой башне… Эгисту было восемнадцать лет, и физик, работавший тут в те далекие годы, позволил ему подняться наверх и посмотреть в подзорную трубу. Эгист полюбовался пейзажем, перечислил вслух названия всех маленьких селений, затерянных среди виноградников и засеянных кукурузой полей по ту сторону реки, затем перевел свой взгляд на городские стены, улицы и площади — ему показалось, что до остроконечных крыш, покрытых красной черепицей, рукой подать, — и, наконец, захотел разглядеть изящные аллеи царского парка, разбитого на французский манер. И тут в его поле зрения попала дама в синем платье: она кормила с ладони воробушка и наклонилась, протягивая ему семечки конопли, при этом в глубоком вырезе платья показались прекрасные груди. Зрелище заставило Эгиста покраснеть и смутило его покой: оставаясь в своей комнате один, он предавался воспоминаниям, и всякий раз обмирал, представляя себе великолепную картину. Во сне ему виделись лишь ласки прекрасных ручек, а во время бессонницы его преследовала мечта положить голову на эти белоснежные прелестные холмы, источающие аромат яблок. Эгист перегнулся через солнечные часы, раздвинул подзорную трубу и стал рассматривать заброшенные сады — теперь никто бы уже не смог различить некогда строгий рисунок аллей, — тщетно пытаясь вызвать из небытия тень видения давних лет. Какое безумное желание покорило его на всю жизнь! Еще и сегодня кровь жаркой волной поднялась к морщинистым щекам царя, и во рту пересохло так же, как в тот роковой час. Он попросил у Гелиона воды, но у того под рукой был лишь кувшин с разбавленным вином. Эгист взял протянутый стакан, пригубил вино и тут же выплюнул, капли брызнули на грача, который собирался взлететь в поисках завтрака. Медленными шагами печальный, усталый и голодный царь спустился по лестнице — конец его жезла стучал о ступени, край потертой желтой мантии волочился по полу. Затем его одинокая согбенная фигура скрылась в лабиринте дворцовых коридоров, похожем на витую раковину улитки, где под темными сводами плели свои сети неутомимые пауки.
