Сахалин - Дорошевич Влас Михайлович

 - Ну, у меня не то запоет!

 И всякий потом опускал руки.

 Один из самых "ретивых" смотрителей К. рассказывал мне:

 - Да вы понятия иметь не можете, что это за человек. Взялся я за него. Каждый день тридцать розог. Да ведь каких! Порция. Прихожу утром на раскомандировку. Кобыла стоит, палач, розги. Вместо "здравствуйте!" - первый вопрос: "Шкандыба, на работу идешь?" - "Никак нет!" - "Драть!" Идет и ложится. До чего ведь, подлец, дошел. Только прихожу, еще спросить не успею, а он уже к кобыле идет и ложится. Плюнул!

 Другой смотритель, тоже "ретивый", которому давали Шкандыбу на укрощение, говорил мне:

 - Одно время думали, может, он какой особенный, к боли нечувствительный. Доктору давали исследовать. "Нет, - говорит, - ничего, чувствительный". Драть, значит, можно.

 "Спектакли", которые ежедневно по утрам Шкандыба давал каторге, составляли развлечение для тюрьмы. Глядя на него, и другие "храбрились", "молодечествовали" и смелей ложились на кобылу.

 Кроме того, каторга "дерзила":

 - Что вы, на самом деле, ко мне пристаете с работой? Вы, вон, подите, Шкандыбу заставьте работать! Небось, не заставите!

 Шкандыба давал "заразительный пример".

 Его просили уж работать хоть "для прилика":

 - Шкандыба, черт, хоть метлу возьми, двор подмети! Вот и вся тебе работа!

 - Не желаю. Чего я буду мести? Не я насорил, - не я и мести буду. Я что насорю, - сам за собой приберу.

 - Ну, не мети, черт с тобой! Хоть метлу-то в руки возьми!

 - Зачем мне ее в руки брать? Она не маленькая. И одна в углу постоит. Ей не скучно: там другие метлы есть.

 - Раз, впрочем, топор в руки взял! - смеется Шкандыба.

 - Работать хотел?

 - Нет, надзирателю голову отрубить надо было. Надзиратель такой был, Чижиков. Выслужиться хотел. "Я, - говорит, - его заставлю работать. Не беспокойтесь. Что его драть, - процедура длинная! Я его и так, и кулаком по морде". Раз меня в рыло, два меня в рыло. Походя бьет. "Дух, - говорит, - я из тебя вышибу!" - "Смотри, - говорю, - чтоб тебе кто в рыло не заехал!" - "Я, - говорит, - не опасаюсь!" - "Ну, а я, - говорю, - опасаюсь!" Пошел, взял топор, хлясть его по шее. Напрочь хотел башку отрубить, - вчистую. Тогда уж никто в рыло его не смажет.

 - И что же, насмерть?

 - Жалко, жив остался. Наискось махнул. А еще мясником был, туши рубил. Раз - и готово. А тут не сумел этакого пустого дела сделать. Топор сорвался, стало быть!

 За это Шкандыбу приковали к стене и приговорили к вечной каторге.

 - Сижу у стены прикованный: "Что, мол, взяли, работаю?"

 Замечательно. Все делали с Шкандыбой. Только одного не пришло никому в голову: освидетельствовать состояние его умственных способностей.

 А странностей у Шкандыбы, и помимо упорного нежелания работать, много.

 То он начинает вдруг петь во все горло. То разговаривает, разговаривает, - вскочит и убежит как полоумный.

 - Юродствует!

 - Сумасшедшим прикидывается, чтобы не драли!

 - Нагличает: "Вот, мол, все работают, а я песни орать буду".

 Так решало тюремное сахалинское начальство, а когда на Сахалине появились действительно гуманные врачи, готовые взять под свою защиту больного, борьба со Шкандыбой была уже кончена: на него "плюнули" и зачислили богадельщиком, чтобы хоть как-нибудь оформить его "неработание".

 А, впрочем, Бог его знает, можно ли признать Шкандыбу сумасшедшим. Ненормального, странного в нем много, но сумасшедший ли он?

 В одну из бесед я спросил Шкандыбу:

 - Скажи на милость, чего ж ты отказывался от работы?

 - А потому, что несправедливо. Справедливости нет, - вот и отказывался.

 - Ну, как же несправедливо. Ведь ты сам говоришь: церковь ограбил, человека убил?

 - Верно!

 - Присудили тебя к каторге.

 - Справедливо. Не грабь, не убивай.

 - Ну, и работай!

 - А работать не буду. Несправедливо.

 - Да как же несправедливо?

 - А так! Вон Ландсберг двух человек зарезал, а его заставляли работать? Нет, небось! Над нами же командиром был. Барин! Он инженер, им там, сипер какой-то, что ли, дороги строить умеет. Он не работает, он командует. А я работай! За что же, выходит, должен работать? За то, что человека убил? Нет! За то, что я дорог строить не умею. Так разве я в этом виноват? Виноват, что меня не учили? Нет, брат, каторга, так каторга, - для всех равна! А это нешто справедливость? Приведут арестантов: грамотный - в канцелярии сиди, писарем, своего же брата грабь. А неграмотный - в гору, уголь копай. За что ж он страдает? За то, что неграмотный! Нешто его в этом вина? Справедливо?

 - Потому ты и не работал?

 - Так точно!

 - Ну, а если бы "справедливость" была и всех бы одинаково заставляли работать, ты бы работал?

 - А почему ж бы и нет? Знамо, работал бы. Как же не работать? Главное - справедливость. Я потому и Чижикову голову снести хотел. За несправедливость! Бей, где положено. Драть, по закону положено, - дери! Меня каждый день драли, - я слова не сказал: справедливо. Потому - закон. А по морде бить в законе не показано, - и не смей. Ты незаконничаешь, и я незаконничать буду. Ты меня в рыло, - я тебя топором по шее. А что справедливо, - я разве прекословлю? Сделай твое одолжение. Что хошь, только, чтоб справедливо!

 Так и отбыл Шкандыба свои двадцать четыре года "чистой каторги", не подчиняясь тому, чего не считал справедливым.

Наемные убийцы

 Они не разлучны. Где маленький, тщедушный, вертлявый Милованов Карп, тут, глядишь, плетется и угрюмый, молчаливый Чернышов Анисим.

 Они друг на дружку страшно злы.

 Анисим зол на Карпа, как на доносчика:

 - Через его язык и в каторгу попали.

 Карп упрекал Анисима в подлости:

 - Языком-то, брат, вертеть, дядя Анисим, нечего. Ты языком-то, чисто хвостом, вертишь, - и туды и сюды. "Знать, мол, ничего не знаю!" Ишь, тоже, святой какой выискался. Нет, ты, брат, по чистой совести говори! Подлить-то нечего!

 А держатся они всегда вместе, рядом спят и из одного котелка хлебают:

 - Вместе суждены. Друг от дружки отставать нечего.

 Я познакомился с ними на острове; они пришли с вновь прибывшей партией каторжан.

 Их ввели в комнату, где происходил осмотр, и надзиратель приказал:

 - Раздевайся!

 Испугались оба страшно.

 - Черед, брат, пришел, дядя Анисим! Раздевайся!.. Совсем, что ль, раздеваться-то надоть?

 - Раздевайся, разувайся начисто.

 Они в уголке торопливо разделись.

 - Иди к столу!

 Длинный как жердь, сухой как скелет, Чернышов Анисим зашагал к столу с самым несчастным видом. Лицо сморщилось, - вот-вот навзрыд заплачет. Милованов Карп стоял перед столом вконец растерянный. Нижняя челюсть у него отвисла, в глазах был страх и ужас. Ноги дрожали и ходуном ходили. Дрожащими руками он почесывался.

 - Куды ложиться-то? - спросил Милованов.

 - Зачем ложиться?

 - А драть?

 - За что ж тебя драть?

 - А так, мол... Драть... По положению...

 Все расхохотались. Милованов смотрел с недоумением.

 - Нет, брат, тебя драть не будут. Пока еще не за что. Вот сделаешь что, тогда выпорют!

 - Покорнейше вас благодарю!

 Все опять расхохотались. Оживший Милованов и сам засмеялся.

 - Слышь, дядя Анисим, драть-то не будут? Слышишь?

 - Слышу! - отвечал Анисим таким равнодушным тоном, словно его нисколько это не интересовало.

 Радость сделала Милованова болтливым. Он пришел в приятное нервное возбуждение, смеялся и готов был болтать теперь без умолку.

 - За что суждены-то?