Эмиль Золя - Истина
Тогда Луиза подошла къ бабушкѣ и, стараясь ее успокоить, сказала ей съ нѣжною почтительностью:
— Бабушка, не говори, что ты остаешься одна. Мы не покинемъ тебя, мы будемъ навѣщать тебя часто, каждый день, если ты позволишь. И мы докажемъ тебѣ свою любовь, постараемся всячески тебя утѣшить вниманіемъ и лаской.
Но госпожа Дюпаркъ уже не могла долѣе сдерживать свой гнѣвъ; онъ помимо ея воли вырвался потокомъ оскорбительныхъ словъ.
— Довольно! Замолчите! Я не хочу васъ слушать! Скорѣе, скорѣе собирайте свои вещи — и вонъ изъ моего дома! Убирайтесь всѣ трое, — я прогоняю васъ! Идите къ своему проклятому извергу, къ негодному разбойнику, который оскорбилъ служителей Бога, чтобы спасти своего грязнаго жида, дважды осужденнаго!
— Симонъ невиненъ! — воскликнула Женевьева, возмущенная послѣдними словами старухи, — а тѣ, кто его осудилъ, — лжецы и обманщики.
— Да, да, я знаю, что это дѣло погубило тебя и разъединило насъ. Если ты вѣришь въ невинность этого жида, ты не можешь больше вѣрить въ Бога. Твоя безмозглая справедливость отрицаетъ справедливость божескую… Поэтому между нами все кончено! Ступай вонъ со своими дѣтьми! Пусть ваше присутствіе не оскверняетъ долѣе этого дома, не подвергаетъ его долѣе божескому гнѣву! Вы — единственная причина всѣхъ постигшихъ его несчастій. Никогда не смѣйте переступать моего порога, — я прогоняю васъ; слышите, — про-го-ня-ю на-всегда. Никогда не пытайтесь постучаться въ дверь этого дома: она останется для васъ закрытою. У меня нѣтъ болѣе дѣтей — я одна на всемъ свѣтѣ! Я буду жить и умру одинокой!
И эта старая, восьмидесятилѣтняя, женщина выпрямилась во весь свой высокій ростъ, и вся ея фигура дышала несокрушимой энергіею. Она проклинала, она грозила и наказывала, какъ тотъ жестокій Богъ, которому поклонялась. Безжалостная и непоколебимая, спустилась она по лѣстницѣ, заперлась въ своей комнатѣ и тамъ дожидалась, пока ея дѣти, плоть ея плоти, навсегда покинутъ ея домъ.
Какъ разъ въ этотъ день Марка навѣстилъ Сальванъ и засталъ его въ большомъ классѣ, освѣщеннаго яркими лучами сентябрьскаго солнца. Занятія въ школѣ должны были начаться черезъ десять дней; хотя Маркъ ждалъ съ минуты на минуту своей отставки, онъ все же внимательно пересматривалъ тетрадки и приводилъ въ порядокъ планъ занятій для предстоящаго учебнаго года. Увидѣвъ своего друга, озабоченнаго, несмотря на привѣтливую улыбку, онъ сейчасъ же понялъ.
— Ну, дѣло кончено, — не такъ ли?
— Да, мой другъ, на этотъ разъ вы угадали. Баразеръ подписалъ цѣлый рядъ перемѣщеній, — настоящее переселеніе народовъ. Жофръ уходитъ изъ Жонвиля и переводится въ Бомонъ, — это хорошее повышеніе. Клерикалъ Шанья переходитъ изъ Морё въ Дербекуръ, что уже совсѣмъ неподходящее перемѣщеніе для такого животнаго… Что касается меня, то я просто уволенъ, а на мое мѣсто назначенъ Морезенъ, который торжествуетъ… А вы, мой другъ…
— Я тоже смѣщенъ?..
— Нѣтъ, вы только впали въ немилость. Васъ назначили въ Жонвиль, на мѣсто Жофра, а вашего помощника Миньо, который тоже на дурномъ счету, переводятъ въ Морё на мѣсто Шанья.
Маркъ былъ пораженъ этимъ извѣстіемъ, и у него вырвался крикъ восторга:
— Но я ужасно радъ!
Сальванъ, который нарочно поторопился придти къ нему съ хорошею вѣстью, радовался его радости.
— Вотъ видите, какой ловкій политикъ этотъ Де-Баразеръ. Онъ недаромъ медлилъ, выгадывая время; старикъ хитрилъ и теперь отлично провелъ и Сангльбефа, и всѣхъ реакціонерныхъ крикуновъ департамента; онъ польстилъ имъ, отставивъ меня и давъ хорошее повышеніе Морезену, Жофру и Шанья. Такая любезность дала ему зато возможность удержать васъ и Миньо, которыхъ онъ какъ будто наказываетъ, но зато не удерживаетъ въ своемъ распоряженіи. Ему удалось удержать здѣсь мадемуазель Мазелинъ, а на ваше мѣсто назначенъ Жули, одинъ изъ моихъ лучшихъ учениковъ, либеральный и просвѣщенный умъ; такимъ образомъ Мальбуа, Жонвиль и Морё обезпечены отличнымъ учительскимъ персоналомъ, прекрасными горячими работниками для лучшаго будущаго… Что я говорилъ? Повторяю вамъ еще разъ, намъ надо мириться съ Де-Баразеромъ и брать его такимъ, какимъ онъ есть, довольствуясь его дипломатическими полумѣрами.
— Я въ восторгѣ,- повторялъ Маркъ: — меня пугала потеря любимаго дѣла. Съ утра у меня болѣла душа при мысли о скоромъ началѣ занятій. Куда бы я пошелъ? Что бы могъ дѣлать? Конечно, мнѣ очень жаль разстаться со своими учениками, которыхъ я люблю всѣмъ сердцемъ, но я утѣшусь тѣмъ, что найду тамъ другихъ дѣтей, которыхъ тоже полюблю. Меня вовсе не удручаетъ мысль поступить въ болѣе скромную школу, — не все ли равно? Я и тамъ могу продолжать дѣло своей жизни, полезный трудъ сѣятеля тѣхъ сѣмянъ, которыя одни могутъ дать великую жатву будущаго, подготовить торжество истины и справедливости. О, я съ радостью вернусь въ Жонвилъ и примусъ за работу съ новыми силами, ни минуты не теряя надежды на успѣхъ!
Маркъ весело расхаживалъ по своему классу, такому свѣтлому, солнечному, точно вновь завоевавъ себѣ положеніе хозяина школы, утрата котораго была бы для него такимъ тяжелымъ ударомъ. Въ припадкѣ радостнаго веселья онъ даже бросился на шею Сальвану и расцѣловалъ его. Въ эту минуту въ классъ вошелъ Миньо; увѣренный въ своей отставкѣ, онъ уже нѣсколько дней хлопоталъ о пріисканіи себѣ мѣста и вернулся въ отчаяніи, потому что всюду наталкивался на отказъ; сегодня онъ ходилъ къ директору сосѣдняго завода, но и тамъ для него не оказалосъ занятій. Узнавъ, что онъ назначенъ въ Морё, Миньо выказалъ бурную радость.
— Морё, Морё, — вѣдь это настоящая страна дикарей! — воскликнулъ онъ. — Но все равно, — постараюсь насадить тамъ начатки цивилизаціи; намъ почти не придется разстаться съ вами, господинъ Фроманъ: между Морё и Жонвилемъ нѣтъ и четырехъ километровъ разстоянія! Эта близость меня больше всего радуетъ!
Маркъ между тѣмъ, раздумывая о своей судьбѣ, снова опечалился. Наступило молчаніе. Сальванъ и Миньо поняли, что происходило въ душѣ Марка; прежнія раны раскрылись въ его сердцѣ; онъ думалъ о своихъ надеждахъ, пока еще столь несбыточныхъ, среди всеобщаго разгрома. Предстоящая борьба не изъ легкихъ, она будетъ стоить немало слезъ, прежде чѣмъ удастся завоевать хотя крупицу счастья. Всѣ трое погрузились въ задумчивость, и Сальванъ, стоя у широкаго окна, выходившаго на площадь, съ грустью думалъ о томъ, что не въ силахъ дать Марку то счастье, котораго тотъ достоинъ.
— А! Вы ждете кого-то? — спросилъ онъ вдругъ.
— Я? Нѣтъ, я никого не жду, — отвѣтилъ Маркъ.
— А сюда подъѣхала телѣжка, нагруженная вещами.
Дверъ отворилась настежь, и всѣ оглянулись. Въ комнату вошла Женевьева, держа за руку маленькаго Климента; рядомъ съ нею стояла Луиза. Удивленіе, радость были такъ велики, что никто сперва не могъ произнести ни слова. Маркъ весь задрожалъ. Наконецъ Женевьева проговорила прерывающимся голосомъ: — Мой добрый Маркъ, я привела къ тебѣ сына. Я отдаю тебѣ его: онъ твой, онъ нашъ. Постараемся сдѣлать изъ него человѣка.
Ребенокъ протянулъ свои ручонки, и отецъ бросился къ нему и съ восторгомъ взялъ его на руки, прижалъ къ своему сердцу; Женевьева продолжала:
— И я вернулась къ тебѣ вмѣстѣ съ нимъ, мой дорогой Маркъ. Ты вѣдь предсказывалъ, что я отдамъ тебѣ его и сама вернусь… Прежде всего меня побѣдила истина. Затѣмъ я побѣдила свою гордость — и вотъ я здѣсь, у тебя… Я напрасно искала другого счастья: твоя любовь — она одна можетъ его дать. Теперь вся семья въ сборѣ, и мы будемъ счастливы, а жить внѣ семьи — это безуміе, и оно дало мнѣ одно отчаяніе… Возьми меня, Маркъ, — я всецѣло отдаюсь тебѣ.
Она медленно подошла къ нему и обвила руками шею своего мужа; въ эту минуту раздался веселый голосъ Луизы:
— А меня вы забыли?.. Я тоже принадлежу къ вамъ! Не забывайте меня.
— Да, да, ты тоже наша, моя голубка! — сказала Женевьева. — Она много помогла намъ, постоянно работая надъ возстановленіемъ нашей семьи; ея доброта и ласка побѣдили мое сердце.
Женевьева привлекла къ себѣ Луизу и поочередно цѣловала ее и мужа, который держалъ на рукахъ Климента. Наконецъ всѣ четверо снова были соединены общею любовью и нѣжностью; отнынѣ они будутъ жить заодно, въ прочномъ союзѣ души и тѣла. И въ этомъ классѣ, еще за минуту такомъ пустынномъ, въ ожиданіи будущаго прибытія школьниковъ, теперь внезапно пронеслось дуновеніе высокаго, чарующаго счастья, и глаза Сальвана и Миньо невольно наполнились слезами умиленія.
Наконецъ Маркъ заговорилъ; восторгъ его сердца вырвался наружу.
— Дорогая жена, — сказалъ онъ, — наконецъ-то ты вернулась, здоровая духомъ, свободная и радостная. Да, я понималъ, что ты предавалась сухой обрядности, чтобы заглушить голосъ сердца, призывавшаго тебя къ жизни; но твоя здоровая, разумная природа побѣдила мистическія увлеченія, ядъ суевѣрія оказался безсильнымъ — и ты снова вернулась къ своему призванію жены и матери… Да, да, ты права: любовь освободила тебя отъ мертвящей религіи смерти и адскихъ страданій, которая убиваетъ здоровое стремленіе къ истинному счастью.
