Айн Рэнд - Атлант расправил плечи. Часть III. А есть А
Что-то в его голосе заставило мистера Томпсона торопливо взглянуть на него и еще торопливее отвернуться. Улыбка Голта казалась почти кроткой.
— Вот что, — заговорил Голт, — понимаете вы, что я имел в виду, когда говорил, что ноль не может владеть закладной на жизнь? Это я должен был бы дать вам такую закладную, и я не даю. Снятие угрозы — не плата, отрицание отрицательного — не вознаграждение, удаление ваших вооруженных бандитов — не стимул, предложение не убивать меня — не ценность.
— Кто… кто говорил что-то о вашем убийстве?
— Кто говорил что-то о чем-то ином? Если бы вы не держали меня здесь под дулом пистолета, под угрозой смерти, у вас не было бы никакой возможности говорить со мной. И это все, чего можно добиться с помощью вашего пистолета. Я не плачу за устранение угроз. Не выкупаю ни у кого свою жизнь.
— Это неверно, — весело сказал мистер Томпсон. — Если бы вы сломали ногу, то заплатили бы врачу, чтобы он вправил кость.
— Если бы он сломал ее, то нет. — Голт улыбнулся молчавшему мистеру Томпсону. — Я практичный человек, мистер Томпсон. Я не думаю, что практично поддерживать человека, для которого единственным средством к существованию является ломка моих костей. Не думаю, что практично поддерживать рэкет покровительства.
Мистер Томпсон задумался, потом покачал головой.
— Не думаю, что вы практичны. Практичный человек не упускает из виду фактов реальности. Не тратит время попусту, желая, чтобы положение вещей стало другим, или пытаясь изменить его. Он принимает вещи такими, какие они есть. Вы в нашей власти — это факт. Нравится он вам или нет, это факт. И вам следует действовать в соответствии с этим.
— Я действую.
— Я имею в виду, что вам следует сотрудничать с нами. Следует признать существующее положение, принять его и приспособиться к нему.
— Если у вас заражение крови, будете вы приспосабливаться к этому факту или станете изменять его?
— О, это другое дело! Это физический факт!
— То есть физические факты можно исправлять, а ваши прихоти нет?
— Что?
— Вы имеете в виду, что физическую природу можно приспосабливать к людям, но ваши прихоти выше законов природы, и люди должны приспосабливаться к вам?
— Я имею в виду, что наложил на вас руку!
— И в ней пистолет?
— О, забудьте о пистолетах! Я…
— Я не могу забыть о факте реальности, мистер Томпсон. Это было бы непрактично.
— Ну, ладно: я держу пистолет. Что вы будете делать в этом случае?
— Буду действовать соответственно. Стану повиноваться вам.
— Что?
— Буду выполнять все, что вы мне скажете.
— Вы это всерьез?
— Всерьез. Буквально. — Он увидел, что пылкость в лице мистера Томпсона постепенно сменяется недоуменным выражением. — Буду совершать любое действие, какое прикажете. Если прикажете вступить в должность экономического диктатора, вступлю. Если прикажете сидеть за письменным столом, буду сидеть. Если прикажете издавать директивы, буду издавать те директивы, какие прикажете.
— Но я не знаю, какие директивы издавать!
— И я не знаю.
Наступила долгая пауза.
— Ну? — спросил Голт. — Какие будут распоряжения?
— Спасите экономику страны.
— Я не знаю, как ее спасать.
— Найдите способ!
— Я не знаю, как искать его.
— Подумайте!
— Долго ли будете заставлять меня думать под пистолетом, мистер Томпсон?
Мистер Томпсон молча смотрел на него, и Голт видел в его сжатых губах, выпяченном подбородке, сощуренных глазах облик юного задиры, собирающегося произнести философский довод, выражаемый фразой: «Я тебе сейчас все зубы пересчитаю». Голт улыбнулся, глядя прямо на него, словно слыша эту невысказанную фразу и подчеркивая это. Мистер Томпсон отвернулся.
— Нет, — сказал Голт, — вы не хотите, чтобы я думал. Когда вы заставляете человека действовать вопреки его выбору и суждению, вы хотите, чтобы он перестал думать. Хотите превратить его в робота. Я буду подчиняться.
Мистер Томпсон вздохнул.
— Не понимаю, — сказал он тоном искренней беспомощности. — Чего-то недостает, и я не могу понять вас. Ради чего вам напрашиваться на неприятности? Вы можете любого заткнуть за пояс. Я вам не ровня, и вы это знаете. Почему бы вам не сделать вид, что присоединяетесь к нам, потом получить контроль и перехитрить меня?
— По той самой причине, по которой вы это предлагаете: потому что вы одержите победу.
— Что?
— Потому что это попытка более умных людей обыграть вас на ваших условиях, позволявших вам столетиями выходить сухими из воды. Кто из нас преуспеет, если мы будем соперничать за контроль над вашими гангстерами? Конечно, я мог бы сделать вид и не спас бы ни вашу экономику, ни вашу систему — их уже ничто не спасет. Но я бы погиб, и вы выиграли бы то, что всегда выигрывали в прошлом: отсрочку, еще одно отсрочивание казни на год или на месяц, купленное ценой надежды и усилий, какие можно еще выжать из лучших оставшихся возле вас людей, включая меня. Вот и все, что вам нужно, и это предел ваших устремлений. Месяц? Вы согласились бы на неделю, полагаясь на тот неоспоримый абсолют, что всегда сможете найти еще одну жертву. Но вы нашли последнюю, которая отказывается играть свою историческую роль. Игра окончена, приятель.
— Это всего-навсего теория! — рявкнул мистер Томпсон с несколько излишней нервозностью; взгляд его стал блуждать по комнате, заменяя хождение по ней; он глянул на дверь так, будто хотел убежать. — Говорите, что мы погибнем, если не откажемся от этой системы?
— Да.
— В таком случае вы, поскольку находитесь в нашей власти, погибнете вместе с нами?
— Возможно.
— Вы не хотите жить?
— Страстно хочу. — Голт увидел, как во взгляде мистера Томпсона сверкнула искра, и улыбнулся. — Скажу больше: я знаю, что хочу жить сильнее, чем вы. Знаю, что вы полагаетесь на это. Знаю, что вы, в сущности, вовсе не хотите жить. Я хочу. И потому что так сильно хочу, не приму никакой замены.
Мистер Томпсон даже подпрыгнул.
— Это неправда! — выкрикнул он. — То, что я не хочу жить, неправда! Почему вы так говорите со мной? — Он стоял, сжавшись, будто от внезапного холода. — Почему говорите такие вещи? Я не понимаю, о чем вы. — Мистер Томпсон попятился на несколько шагов. — И неправда, что я гангстер. Я не хочу причинять вам вреда. Я никогда не хотел причинять кому-либо вред. Я хочу, чтобы люди мне симпатизировали. Хочу быть вашим другом… Хочу быть вашим другом! — крикнул он в пространство.
Голт смотрел на него ничего не выражающим взглядом, не давая ему догадаться, что именно видит.
Мистер Томпсон неожиданно засуетился, будто в спешке.
— Мне надо бежать. Я… у меня назначено множество встреч. Мы поговорим еще на эту тему. Обдумайте все, как следует. Не спешите. Я не собираюсь оказывать на вас давление. Расслабьтесь, успокойтесь, чувствуйте себя, как дома. Требуйте, чего хотите: еды, выпивки, сигарет, всего самого лучшего. — Он поглядел на одежду Голта. — Прикажу самому дорогому портному в городе сшить для вас приличную одежду. Хочу, чтобы вы привыкали к самому лучшему. Хочу, чтобы вам было удобно и… Послушайте, — спросил он с излишней небрежностью, — у вас есть семья? Родственники, которых вы хотели бы видеть?
— Нет.
— Друзья?
— Нет.
— Возлюбленная у вас есть?
— Нет.
— Просто я не хочу, чтобы вы скучали. Мы можем позволить вам принимать гостей, любых, каких назовете, если кого-то любите.
— Не люблю никого.
Мистер Томпсон остановился у двери, поглядел на Голта и покачал головой.
— Не могу понять вас. Никак не могу.
Голт улыбнулся, пожал плечами и ответил:
— Кто такой Джон Голт?
Над входом в отель кружился мокрый снег, и вооруженные охранники выглядели странно, безысходно беспомощными в круге света, они стояли, сутулясь, свесив головы, прижимая к себе для тепла обеими руками оружие, словно показывая, что расстреляй они со злобы все патроны в метель, это не принесло бы облегчения их телам.
С другой стороны улицы Чик Моррисон, Укрепитель Духа, шедший на совещание, которое должно было проходить на пятьдесят девятом этаже, заметил, что редкие, унылые прохожие не дают себе труда взглянуть на охранников, как не смотрели они и на заголовки стопы мокрых, непроданных газет на столике оборванного, дрожащего продавца: «Джон Голт обещает процветание».
Чик Моррисон с беспокойством покачал головой: уже в течение шести дней материалы на первых полосах газет — на тему объединенных усилий лидеров страны, сотрудничающих с Джоном Голтом для выработки новой политики, — не приносили результатов. Люди шли, заметил он, с таким видом, будто не хотели видеть ничего вокруг. Никто не обратил на него никакого внимания, кроме оборванной старухи, молча протянувшей к нему руку, когда он подходил к освещенному входу; он ускорил шаг, и в узловатую, голую ладонь упали только мокрые снежинки.
