Эмиль Золя - Истина
— Я увѣренъ въ этомъ, — продолжалъ Сальванъ. — Ее возмутили, главнымъ образомъ, эти облигаціи, выпущенныя въ разсчетѣ на райское блаженство. Что вы скажете, мой другъ, объ этой ловкой выдумкѣ клерикаловъ? По-моему, трудно придумать что-нибудь болѣе наглое и безстыдное!
Оба пріятеля медленно направились къ желѣзнодорожной станціи, такъ какъ Сальванъ собирался уѣхать съ ближайшимъ поѣздомъ, отходившимъ въ Бомонъ. Маркъ простился съ нимъ и возвратился домой, находясь подъ радостнымъ впечатлѣніемъ зародившейся въ его душѣ надежды на лучшее будущее.
Въ маленькомъ домикѣ на углу улицы Капуциновъ, погруженномъ въ мрачное предчувствіе близкой кончины несчастной госпожи Бертеро, Женевьева переживала мучительный кризисъ, вызванный охватившими ее сомнѣніями. Они появились впервые подъ вліяніемъ отчета о дѣлѣ Симона, когда замѣшанныя въ немъ духовныя лица выяснились передъ всю въ ихъ настоящемъ свѣтѣ. Мало-по-малу къ ней вернулась способность критической оцѣнки лицъ и событій; выпускъ облигацій, устроенный капуцинами, произвелъ самое неблагопріятное впечатлѣніе на молодую женщину, и она съ ужасомъ подумала: неужели ей придется посвятить всю свою жизнь сообществу съ такими людьми? Она долго старалась побороть въ себѣ проблески критической оцѣнки, но ея здравый смыслъ постепенно расшатывалъ навязываемое ей слѣпое суевѣріе. Женевьева недаромъ прожила столько лѣтъ съ Маркомъ; если она разсталась съ нимъ, то это произошло подъ вліяніемъ несходства мнѣній о виновности Симона и благодаря вліянію бабушки, которая сумѣла пробудить въ ея душѣ воспоминанія о юныхъ религіозныхъ порывахъ. Женевьева стремилась къ идеальному религіозному вѣрованію, и раскрытіе клерикальныхъ интригъ нанесло непоправимый ударъ этимъ вѣрованіямъ. Кромѣ того, она давно уже сознавала, что религія не можетъ заполнить жизни ея; испытавъ настоящую любовь и семейное счастье, ей трудно было отречься отъ радостей бытія. Все это понемногу подготовляло въ ней кризисъ, и послѣдній толчокъ въ этолъ направленіи ей дала ея мать, слѣдившая съ затаенною печалью за муками молодой женщины. Госпожа Бертеро когда-то сама извѣдала радости любви, и воспоминаніе о нихъ было единственною отрадой ея угнетеннаго существованія въ мрачномъ домикѣ госпожи Дюпаркъ; ея жизнь была одна непрерывная агонія, которая теперь приближалась къ неизбѣжному концу. Она вся была погружена въ прошлое, и этимъ объяснялось ея полное безразличіе къ тому, что творилось вокругъ нея; только послѣднее время, при видѣ страданій дочери, ея нравственной борьбы между любовью къ мужу и семьѣ и тираніей духовныхъ лицъ, она вышла изъ мрачнаго оцѣпенѣнія и почувствовала смѣлость на порогѣ могилы возстать противъ мрачнаго деспотизма своей матери.
Госпожу Бертеро не страшила мысль о смерти; ее скорѣе радовала близость избавленія отъ столь безотраднаго существованія.
Чувствуя, какъ силы ее оставляли, она проникалась жалостью къ Женевьевѣ, которую должна была оставить во власти неумолимой госпожи Дюпаркъ. Что станется съ несчастною дочерью, когда матери уже не будетъ, — какія ей предстоятъ мученія въ этомъ мрачномъ домѣ, гдѣ заглушалось всякое стремленіе къ жизни и гдѣ она сама такъ ужасно страдала? Ее угнетала мысль, что она исчезнетъ, не успѣвъ ничего сдѣлать, чтобы спасти дочь и вернуть ей здоровье и счастье. Наконецъ она рѣшилась заговорить, съ трудомъ подыскивая слова и стараясь побороть свою слабость, и высказать съ ясностью то, что накопилось у нея на душѣ.
Случилось это въ тихій, дождливый сентябрьскій вечеръ. Наступали сумерки, и комната, въ которой лежала госпожа Бертеро, обставленная съ монашескою простотою, понелногу наполнялась блѣдными тѣнями надвигающейся ночи. Больная полулежала на кушеткѣ, поддерживаемая подушками; лицо ея, окаймленное бѣлыми прядями волосъ, совершенно выцвѣло и потеряло всякое выраженіе отъ той пустоты жизни, въ которой она вращалась. Женевьева сидѣла около нея въ глубокомъ креслѣ и держала въ рукахъ чашку съ молокомъ, единственную пищу, которую больная еще могла принимать. Въ домѣ царила могильная тишина; вечерній благовѣстъ въ сосѣдней часовнѣ Капуциновъ только что замеръ на пустынной площади передъ домомъ.
— Милая моя дочь, — медленно проговорила госпожа Бертеро своимъ ослабѣвшимъ голосомъ, — мы теперь однѣ съ тобою, и я прошу, выслушай меня: мнѣ надо многое сказать тебѣ, а времени осталось слишкомъ мало.
Женевьева хотѣла остановить ее, боясь, что такое усиліе будетъ пагубно для больной, но она невольно замолкла передъ рѣшительнымъ движеніемъ больной и только спросила:
— Мама, ты хочешь говорить со мною наединѣ? Отослать Луизу?
Госпожа Бертера съ минуту колебалась. Она обратила свой взоръ на молодую дѣвушку, такую стройную и красивую, съ отважнымъ взглядомъ прекрасныхъ глазъ, которые смотрѣли на нее съ такимъ искреннимъ участіемъ, и пробормотала:
— Нѣтъ, пусть Луиза останется здѣсь. Ей семнадцать лѣтъ: она должна знать. Дорогая крошка, приди, сядь здѣсь у моихъ ногъ.
Когда молодая дѣвушка исполнила ея желаніе, больная взяла ее за руку и продолжала:
— Я знаю, что ты — благоразумная и мужественная, а если я прежде и осуждала тебя, то теперь вполнѣ одобряю твою искренность… Видишь ли, приближаясь къ смерти, я вѣрю и преклоняюсь одной добротѣ.
Она замолкла, какъ бы собираясь съ мыслями, и обернулась къ открытому окну, въ которое виднѣлось сѣрое, монотонное небо; оно какъ бы служило отраженіемъ всей ея безрадостной, лишенной солнца, жизни въ этомъ домѣ. Затѣмъ ея взглядъ остановился на дочери съ выраженіемъ безконечной нѣжности и любви.
— Дорогая Женевьева, мнѣ ужасно тяжело покинуть тебя въ такомъ печальномъ положеніи… Не пытайся отрицать, что ты несчастна… я слышала твои рыданія среди ночной тишины, тамъ, въ твоей комнатѣ наверху, когда и я томилась безсонницей. Я отлично понимаю, какую мучительную борьбу ты переживаешь… Ты страдала здѣсь нѣсколько лѣтъ подрядъ, и у меня не хватило мужества придти къ тебѣ на помощь.
Невольныя слезы брызнули изъ глазъ Женевьевы: воспоминанія о пережитыхъ страданіяхъ въ такую трогательную минуту лишили ее всякаго самообладанія.
— Дорогая мама, не печалься обо мнѣ. У меня одно горе — боязнь лишиться тебя.
— Нѣтъ, нѣтъ, дочь моя, мы всѣ должны отойти въ вѣчность, когда настанетъ часъ, съ радостью или съ отчаяніемъ, смотря по тому, какъ мы прожили свою жизнь. Но пусть тѣ, кто останется на землѣ, не упорствуютъ, создавая себѣ добровольныя мученія, а пользуются тѣмъ счастьемъ, которое для нихъ еще доступно.
Сложивъ руки и поднявъ глаза, она проговорила какъ бы въ молитвенномъ экстазѣ:
— О дочь моя, умоляю тебя, не оставайся ни одного дня больше въ этомъ домѣ! Спѣши, возьми своихъ дѣтей и возвращайся къ мужу.
Женевьева не успѣла ей отвѣтить, какъ передъ нею появилась большая черная тѣнь: госпожа Дюпаркъ неслышно вошла въ комнату. Постоянно блуждая по дому, старуха тревожилась всякій разъ, когда теряла изъ виду Женевьеву и ея дочь, вѣчно терзаясь грознымъ призракомъ грѣха. Если онѣ прятались — значитъ онѣ злоумышляли что-нибудь дурное. Она въ особенности не любила, если Женевьева и Луиза оставались съ глазу на глазъ съ госпожою Бертеро, боясь, что онѣ услышатъ отъ нея что-нибудь нежелательное, пагубное для ихъ душевнаго благополучія. Поэтому она, крадучись, подошла къ двери и прислушалась къ тому, что здѣсь говорилось; нѣкоторыя выраженія возбудили ея подозрительность, и она осторожно открыла двери, чтобы захватить дочь и внучку на мѣстѣ преступленія.
— Что ты сказала, дочь моя? — спросила старуха своимъ рѣзкимъ голосомъ, дрожавшимъ отъ сдержаннаго гнѣва.
Такое неожиданное вмѣшательство потрясло больную, и она еще болѣе поблѣднѣла, между тѣмъ какъ Женевьева и Луиза вскочили со своихъ мѣстъ, въ страхѣ передъ тѣмъ, что должно было случиться.
— Что ты сказала, дочь моя? Ты забыла, что Богъ слышитъ твои слова.
Госпожа Бертеро откинулась на подушки, закрывъ глаза, точно собираясь съ силами. Она надѣялась объясниться съ Женевьевой, не вступая въ споръ со старухой, которая внушала ей невольный ужасъ. Она всю жизнь уклонялась отъ борьбы съ нею, чувствуя, что побѣда не останется на ея сторонѣ. Но ей оставалось такъ мало жить, что земной страхъ потерялъ надъ нею свою власть; она должна была исполнить свой послѣдній долгъ и, открывъ глаза, рѣшилась повторить свою просьбу въ присутствіи грозной старухи.
— Пусть Богъ услышитъ меня! Я исполняю лишь свой долгъ, призывая дочь вернуться въ домъ мужа вмѣстѣ со своими дѣтьми; это необходимо для ея здоровья и счастья; она найдетъ и то, и другое у домашняго очага, который она такъ легкомысленно бросила.
Госпожа Дюпаркъ пыталась было ее остановить въ самомъ началѣ ея рѣчи, но не смогла этого сдѣлать, пораженная торжественностью этой минуты, тронутая невольно послѣднимъ, предсмертнымъ крикомъ жертвы, въ душѣ которой, послѣ столькихъ лѣтъ рабской покорности, проснулось наконецъ живое чувство любви и справедливости; когда голосъ умирающей замолкъ, наступила минута томительнаго ожиданія; четыре женскихъ поколѣнія смотрѣли другъ на друга въ этой тѣсной комнаткѣ, среди надвигающихся сумерекъ печальнаго осенняго дня. Всѣ четыре женскія фигуры имѣли между собою общее семейное сходство: онѣ были высокаго роста, стройныя, съ рѣзко очерченнымъ профилемъ. Но черты лица госпожи Дюпаркъ выражали всю суровость ея характера; глубокія морщины избороздили ея щеки, и вся ея фигура носила отпечатокъ ея узкаго ханжества и мертвенной нетерпимости; ей минуло уже семьдесятъ восемь лѣтъ; госпожѣ Бертеро было всего пятьдесятъ шесть лѣтъ; она была полнѣе, изящнѣе; ея блѣдное, печальное лицо носило слѣды извѣданнаго счастья, утрата котораго повергла ее въ безысходное горе. Рядомъ съ ними стояла Женевьева, дочь и внучка этихъ двухъ строгихъ женщинъ съ темными волосами и глазами; она унаслѣдовала отъ отца бѣлокурые волосы, веселый нравъ и очаровательную, страстную натуру; несмотря на свои тридцать семь лѣтъ, эта женщина все еще была обворожительна; ея дочери Луизѣ было почти восемнадцать лѣтъ; ея волосы были темные и отливали золотомъ, какъ волосы Марка; у нея былъ также высокій лобъ отца, его свѣтлые, страстные глаза, въ которыхъ горѣла любовь къ истинѣ. Постепенная эволюція замѣчалась и въ самомъ выраженіи лицъ: старуха Дюпаркъ всецѣло была рабой суевѣрнаго ханжества; и умъ, и тѣло ея были послушными орудіями въ рукахъ клерикаловъ; ея дочь сохранила внѣшнюю обрядность, но душа ея томилась и страдала, такъ какъ извѣдала земное блаженство; внyчка, несчастное, измученное существо, металась въ борьбѣ между завѣтами прошлаго, внушеннаго ей мистическимъ воспитаніемъ, и счастьемъ истинной любви супруги и матери; она должна была употребить невѣроятныя усилія, чтобы окончательно высвободиться отъ тираніи прошлаго; наконецъ, послѣднею стояла правнучка, уже освобожденная отъ властнаго деспотизма католическаго духовенства, воспитанная согласно законамъ природы, подъ яркими лучами солнца, счастливая и мужественная.
