Иван Панаев - РОДСТВЕННИКИ
И Григорий Алексеич, колеблемый этими мыслями, то решался объясниться с
Наташей и ее матерью - и разом кончить все, то хотел уехать из Сергиевского. Иногда, минутами, казалось ему, что он вовсе не любит Наташу, что он просто увлекся ею, что между ними не существует настоящей симпатии, что в ней нет достаточной теплоты, что она больше все понимает головой, чем сердцем, - и мало ли чего не казалось ему?
Несколько раз в день менял он свои мысли и взгляды и часто совсем упадал духом в горьком сомнении и нерешительности.
В таком мрачном расположении духа забрел он однажды вечером (это было уже в половине июля) в самую отдаленную и заглохшую часть сада и, утомленный более мыслями, чем ходьбою, бросился на траву между кустами орешника, спускавшегося у самых ног его в глубокий овраг, на дне которого между камнями лениво пробивался ручей с глухим журчаньем. На другом берегу оврага была роща. Впереди и кругом Григорья
Алексеича все было дико и мрачно. Сквозь плотную, густую массу зелени, окружавшую его, не мог проскользнуть луч солнечный. "Нет, - думал Григорий Алексеич, - нет, я напрасно обвиняю ее в неспособности любить: у нее глубокое, любящее сердце; чем более я наблюдаю ее, тем более вижу, что она может любить с увлечением, с страстию…
Это широкая, избранная натура, которой доступно и понятно все… И я сомневался в ней! Какая глупость! Теплоты недостает не в ней, а во мне, - и Григорий Алексеич при этом бил себя в грудь… - Сердце мое с каждым днем черствеет более и более; никогда не испытав любви, я уже сознаю в себе неспособность любить так, как бы следовало, а бывают, впрочем, минуты, в которые мне еще кажется, что я могу любить со всем жаром и полнотою молодости; но это обман, ложь! я никогда не буду в состоянии удовлетворить ее любви, для чего же напрасно смущать ее покой? Я решительно не стою ее! Мне следует быть с ней как можно холоднее, как можно осторожнее. Но это опять глупость! я не выдержу… Нет, мне просто нельзя оставаться здесь ни одной минуты, я должен бежать отсюда куда-нибудь, все равно, только как можно далее; каждая минута замедления будет с моей стороны преступною слабостию…"
Но как будто это так легко?
Он задумался и через минуту произнес почти вслух:
- Кончено. Сегодня же еду! - и очень решительно побежал по тропинке.
Тропинка эта привела его на довольно открытое место. Тут он приостановился и вздохнул свободнее. Зеленые стены леса и его сумрак душили его, ему необходимы были в эту минуту свет и пространство.
"Я посмотрю в последний раз, - думал он, - на эти луга, на Волгу; в последний раз, потому что я никогда уже не ворочусь сюда".
И, подумав это, Григорий Алексеич: пошел более покойным и ровным шагом.
Подходя к самому скату горы, с которой виднелась Волга, Григорий Алексеич вдруг вздрогнул и как бы прирос к земле.
В десяти шагах от него сидела на скамейке Наташа.
На ней было белое платье. Черные волосы ее локонами спускались до груди… Все вокруг нее и вся она облита была розовым отблеском догорающей вечерней зари. Воздух дышал благоуханною свежестью. Все было тихо, вершины деревьев чуть колебались.
Григорий Алексеич долго стоял не шевелясь и едва переводя дыхание. Наташа была очень хороша. Он смотрел на нее долго и благоговейно и потом робко подошел к ней.
Наташа обернулась, когда он стоял в двух шагах от нее.
- Ах, это вы! - сказала она.
Григорий Алексеич молчал, опустив голову на грудь.
- Какой прекрасный вечер, - заметила Наташа. - А где вы были? Верно, в роще?
- Да, в роще… нет, впрочем, я ходил в саду, - отвечал Григорий Алексеич, - а вы давно здесь сидите?
- Это моя любимая скамейка, - сказала Наташа, - я здесь часто сижу. Отсюда чудный вид.
- В самом деле, хороший вид. Мне это место также нравится… но я, может быть, помешал вам… может быть, вы хотите быть одни?
- Нисколько, - отвечала Наташа.
- Так вы мне позволите сесть возле вас?
- Садитесь.
Григорий Алексеич сел на скамейку. Они несколько минут молчали.
- Вам, верно, надоела деревня? - сказала первая Наташа, - вы не привыкли к ней - вы день ото дня становитесь скучнее.
- Вы замечаете это? - возразил Григорий Алексеич.
- Да. Что ж, это вам кажется странным? И не я одна, и другие замечают это.
- Что мне за дело до других?
Наташа посмотрела на него с недоумением.
- Скажите, отчего вы так посмотрели на меня? - спросил Григорий Алексеич.
- Так… - Наташа несколько смешалась. - Ну, признайтесь, ведь вам скучно здесь?
- А отчего же вы думаете, что в другом месте мне было бы веселее? Напротив, я люблю деревню. Деревенская жизнь для меня не так чужда, как вы думаете, потому что я постоянно до девятнадцати лет жил в деревне. Здесь мне и весело и грустно… Но мне иногда кажется, что нет человека в мире счастливее меня, иногда я думаю, что я самый несчастный из людей…
Григорий Алексеич сам не знал, что говорил, он оторвал ветку от куста и бросил ее. Он хотел еще что-то сказать - и остановился.
Сердце Наташи замерло. Она предчувствовала что-то необыкновенное.
- Послушайте, - сказал Григорий Алексеич, - мне давно хотелось говорить с вами; вы простите меня, если я говорю нескладно… У меня нет более сил скрывать от вас… Рано или поздно вы бы должны были узнать это…
Григорий Алексеич вдруг схватил руку Наташи. У Наташи потемнело в глазах, рука ее задрожала…
- Выслушайте меня - пожалуйста… я должен сказать вам - я люблю вас…
Легкий, едва слышный звук вырвался из груди Наташи, и слезы потоком хлынули из ее глаз.
- Я еще никого не любил в жизни… я люблю в первый раз, - продолжал он с возрастающим жаром и смелостию, - еще за полчаса перед этим я упрекал себя в холодности и неспособности любить, мне казалось… но теперь мне ясно, я не понимал самого себя, теперь я чувствую, как горячо и сильно я люблю… без вас для меня нет ничего в жизни.
Наташа сидела недвижно. Слезы крупными каплями продолжали падать на ее грудь.
Она не верила тому, что слышала; до сей минуты ей казалось почти невозможным, чтобы он мог полюбить ее, - он, по ее мнению, достойный любви первой, лучшей женщины в мире!
- Скажите же мне что-нибудь… взгляните на меня!.. Наташа подняла голову, улыбнулась сквозь слезы и пожала его руку…
- Только одно слово! - повторял Григорий Алексеич.
Наташа хотела сказать это слово, но разгоревшееся лицо ее вдруг побледнело.
В эту минуту ей послышался шорох в густых кустах сзади скамейки…
ГЛАВА VIII
Часа через два после этого Олимпиада Игнатьевна, Наташа, Петруша, Григорий
Алексеич и Сергей Александрыч сидели все вместе в гостиной в ожидании ужина. Наташа была несколько рассеяннее обыкновенного и как-то все невпопад отвечала на вопросы
Сергея Александрыча. Григорий Алексеич, напротив, был в самом приятном и веселом расположении духа и даже очень одобрительно улыбался, слушая Петрушу, декламировавшего ему свои новые стихи.
Олимпиада Игнатьевна раскладывала гранпасьянс, вздыхала, охала и изредка поглядывала на дочь с заботливым беспокойством… Месяц прямо смотрел в широкое окно, обливая комнату своим бледным светом и бросая длинные и серебряные полосы на пол. От времени до времени слышался в комнате доносившийся издалека однообразный и мерный стук ночного сторожа.
Олимпиада Игнатьевна оставила карты и обратилась к дочери.
- Что с тобой, Наташа, что ты, нездорова, что ли?
И она приложила руку к ее голове.
- У тебя в лице нет кровинки, а голова такая горячая!.. За тобой надо смотреть, как за ребенком. По вечерам теперь сырость такая, а ты ходишь в саду в одном тоненьком платьице. Того и гляди, схватишь лихорадку.
- Я ничего, - отвечала Наташа, - у меня так только, немного болит голова. Это пройдет.
- То-то пройдет, - ворчала Олимпиада Игнатьевна. - Поди-ка ты спать, напейся на ночь малины да закутайся хорошенько; это будет лучше.
Наташа в ту же минуту встала и подошла к маменькиной ручке. Олимпиада
Игнатьевна перекрестила ее и поцеловала в лоб.
Сергей Александрыч посмотрел на Наташу с улыбкою и пожал ей руку. Григорий
Алексеич молча поклонился ей; и когда она вышла, Петруша отправился вслед за нею.
- Я провожу тебя до твоей комнаты, - сказал он ей.
- Спасибо. Зачем же? Я могу дойти и одна, - отвечала Наташа.
- Мне хочется поговорить с тобою, сестра, - произнес Петруша таинственно.
- О чем? - спросила Наташа, вздрагивая, - пожалуй, когда-нибудь после, только не теперь, Я в самом деле не очень здорова.
Петруша нахмурился.
- Послушай, Наташа… - голос Петруши делался все таинственнее, - никогда еще я не чувствовал в себе такой сильной потребности говорить с тобой. Теперь я, может быть, выскажу тебе то, что другой раз мне не удастся высказать. Ты знаешь, что у меня минуты откровения не часты.
Наташа ничего не отвечала.
Войдя в свою комнату, она обратилась к Петруше, который все следовал за нею:
