Никос Казандзакис - Последнее искушение Христа
— Мария, не делай этого. Куда ты идешь? Они убьют тебя.
— Я хочу увести оттуда своего сына, — промолвила Мария и разрыдалась.
— Не плачь, Мария, — произнесла старуха. — Взгляни на другую мать. Она стоит и молча смотрит, как распинают ее сына. Смотри на нее и крепись.
— Ах, соседка, я плачу не только по своему сыну, но и по ней тоже.
Старуха, немало испытавшая за свою жизнь, лишь покачала своей лысеющей головой и пробормотала:
— Лучше быть матерью того, кто распинает, чем того, кого распинают.
Но Мария не слышала ее. Сквозь пелену слез ей казалось, что плач стоит повсюду. В тумане вокруг нее двигались лошади, поблескивали железные доспехи, и надо всем от земли до неба возвышался свежевытесанный крест.
Один из всадников обратил на нее внимание и, приподняв пику, сделал ей знак отойти. Мария остановилась и, склонившись, заглянула под брюхо лошади. Тут-то она и увидела своего сына — стоя на коленях, он укреплял крест камнями.
— Дитя мое, Иисус! — воскликнула она.
Этот душераздирающий материнский крик был таким пронзительным, что заглушил гомон людей, ржание лошадей и лай голодных собак. Сын обернулся и увидел свою мать. Лицо его потемнело, и он с еще большим ожесточением продолжил работу.
Палачи уже подтянули зелота на крест и теперь привязывали его к перекладине, чтобы он не соскользнул вниз. Затем взяли гвозди и начали приколачивать его руки. Тяжелые капли жаркой крови упали на лицо Иисуса. Уронив кирку, он в ужасе отступил назад и, пятясь за спины стражников, вдруг оказался рядом с матерью человека, который должен был сейчас умереть. Вся его кровь прилила к рукам, вены набухли, грозя разорваться, а ладони горели от такой нестерпимой боли, словно в них тоже были вбиты гвозди.
— Иисус, дитя мое! — снова прозвенел голос его матери.
Дикий, нечеловеческий крик сорвался с креста:
— Адонай!
Кто это кричал? Весь народ? Или сама земля? Нет, то был человек на кресте, когда в него вколотили первый гвоздь. Вопли и стенания затопили все вокруг — теперь кричали уже все, словно слившись в одном теле на кресте. Кровь лилась, брызжа во все стороны. Большая горячая соленая капля упала на губы Иисуса. Он покачнулся, но Мария успела подбежать и прижать его к себе.
— Мальчик мой… Иисус… — прошептала она.
Глаза его были закрыты. Невыносимая боль пронзила руки, ноги и сердце.
Старуха, не шелохнувшись, взирала на агонию своего пригвожденного сына. Закусив губы, она молчала, пока не услышала за спиной голос матери Иисуса. Гнев обуял ее сердце, и она обернулась. Вот он, этот отступник, сделавший крест для ее сына, а вот — мать, выносившая его в своем чреве. Почему он, предатель, почему он остается жить, когда ее сын кричит и извивается на кресте? Она подошла ближе к сыну плотника и простерла над ним руки. Он поднял глаза и увидел ее — она была бледна и беспомощна. Иисус опустил голову.
— Я проклинаю тебя, — хрипло произнесла она. — Я проклинаю тебя, сын плотника! Да будешь ты распят так же, как сейчас распинаешь другого! И тебе, Мария, я желаю пережить такую же боль, какую я переживаю сейчас!
Вымолвив это, она отвернулась и вновь устремила взор на своего сына. У подножия креста стояла Магдалина, обняв ноги зелота, руки и волосы ее были залиты кровью, а из горла вырывались хриплые звуки погребальной песни.
Палачи делили одежду распятого, решая с помощью игральных костей, кому что достанется. Оставшуюся головную повязку, залитую кровью, они решили отдать Иисусу.
— Оставим ее сыну плотника. Бедняга, он тоже неплохо потрудился.
Они нашли его сидящим на солнце. Его била дрожь.
— Это твоя доля, плотник, — крикнул один из них, бросая повязку. — Желаю, чтобы это распятие было не последним! — Вплоть до твоего собственного, плотник! — рассмеялся другой и небрежно похлопал его по плечу.
ГЛАВА 5
— Пойдемте, дети мои! — воскликнул старый раввин, распахивая свои объятия, словно желая собрать в них всю свою отчаявшуюся паству. — Идемте! Я должен открыть вам одну тайну. Мужайтесь!
Люди бросились бегом по узким улицам — сзади наседали всадники. Женщины кричали и захлопывали двери своих домов, чувствуя, что этот день еще не насытился кровью. Старый раввин дважды падал на ходу, поднимался и отхаркивал кровавые сгустки, пока Иуда и Варавва не подхватили его на руки. Люди в панике бежали к синагоге. Набившись до отказа внутрь и заполнив двор, они задвинули засов на воротах.
Теперь все с нетерпением смотрели на раввина. Какую тайну раскроет им старик, чтобы укрепить их сердца в этот горестный час? Уже многие годы несчастье следовало за несчастьем, распятие за распятием. То и дело появлялись Божьи посланцы из Иерусалима, с Иордана, из пустыни, они спускались с гор в рубище и босые — и все они были распяты.
Гул недовольства прокатился по толпе. Пальмовые ветви, украшавшие стены, священные свитки с возвышенными словами — «избранный народ», «Обетованная земля», «Царство Божие», «Мессия» — все это больше не могло привнести мир в их сердца. Слишком долго питаемые надежды выливались в отчаяние. Бог не торопился, зато человеку было куда спешить — и человеческое терпение уже иссякало. И воплощенные в настенной росписи синагоги мечты уже не в силах были обмануть людей. Когда-то стены расписал сам раввин.
Однажды, когда он читал письма пророка Иезекииля, на него снизошло божественное «видение» — раввин вскочил, принялся кричать, рыдать, плясать, но оно не покидало его. Слова пророка вошли в его душу. И чтобы найти выход этому наваждению, он взял кисти и краски, заперся и в божественном экстазе расписал стены видениями пророка: безбрежная пустыня, черепа и кости, человеческие скелеты, а наверху — как раскаленное железо, огромное красное небо. Протянувшаяся с неба гигантская рука держала Иезекииля в воздухе. Роспись шла и по другой стене. Здесь Иезекииль стоял на коленях среди костей, его уста зеленого цвета были широко раскрыты, и из них струилась лента, на которой было запечатлено красным: «Народ Израиля, народ Израиля, Мессия пришел!» Оскалив зубы, поднимались черепа, покрытые тленом, сочленялись разрозненные кости, а протянувшаяся с небес гигантская рука держала на своей ладони новый Иерусалим — свежеотстроенный, ярко освещенный, блистающий рубинами и изумрудами.
Люди глядели на эту живопись и в сомнении качали головами.
— Что вы там бормочете? — гневно воскликнул раввин. — Вы не верите в Бога наших отцов? Сегодня распят еще один человек — значит, Спаситель еще на один шаг ближе к нам. Вот что означает это распятие, маловерные!
Он схватил с кафедры свиток и резко развернул его. Через открытое окно в синагогу ворвалось солнце, с неба спустился жаворонок и уселся на крышу соседнего дома, словно тоже вознамерившись послушать. И из больной старой груди раввина вырвался торжествующий победный вопль:
— Трубите победу в Сионе! Радостные вести несите в Иерусалим! Ликуйте! Яхве пришел к своему народу! Вставай, Иерусалим! Гляди! С запада и востока Господь сзывает твоих сыновей! Горы сравнялись с землей, деревья разливают аромат своих цветов! Счастье пришло к народу Израиля отныне и во веки веков!
— Когда? Когда? — закричали из толпы. Все обернулись на голос. — Когда, рабби[8], когда? — повторил сморщенный, как сушеная смоква, худой старик, вставший на цыпочки, чтобы его заметили.
Раввин гневно скрутил свиток.
— Ты так торопишься, Манассия?
— Да, — ответил старик, и слезы побежали по его лицу. — У меня не осталось времени, я скоро умру.
Раввин протянул руку и указал на картину.
— Гляди, Манассия! Ты воскреснешь!
— Говорю тебе — я стар и слеп. Я ничего не вижу.
Но тут вмешался Петр. День подходил к концу; по ночам Петр выходил за рыбой на озеро, и теперь надо было поспешать.
— Рабби, — промолвил он, — ты обещал раскрыть нам тайну; чтобы успокоить наши души. Что это за тайна?
Затаив дыхание, все столпились вокруг старого раввина. Даже со двора, кто смог, протиснулись в синагогу, где стояла страшная жара, пропитанная тяжелым запахом людского пота.
Чтобы не задохнуться, старому раввину пришлось взобраться повыше на кафедру.
— Дети мои, — начал он, утирая пот, — с нас довольно распятий. Моя черная борода давно уже поседела, из седой она стала белой, мои зубы повыпали. То, что выкрикнул сегодня старый Манассия, рвется из моей груди уже много лет: сколько еще ждать, Господи? Сколько же? Неужели я умру, не увидев Мессию? Много раз я задавал этот вопрос, и однажды ночью свершилось чудо: Господь ответил мне… Нет, это не было чудом. Господь всегда отвечает, когда мы спрашиваем Его, это мы глухи и зачастую не слышим Его ответов. В ту ночь я услышал, и это-то и было чудом!
— Что же ты услышал? Расскажи нам, отец! — воскликнул Петр. Локтями он проложил себе путь к кафедре, и старик, склонившись, улыбнулся, глядя на него.
